Ханкерман. История татарского царства

1567 год. Побег

Под вечер улан Мустафа-Ибрагим остановил коня у отцовской юрты, спрыгнул на землю. Не узнать сейчас улана, обычно весело его лицо, улыбка на устах, щеки румяны. А сейчас бледен он как смерть. Перед глазами до сих пор окровавленные гребцы. Лежат на деревянной палубе, около каждого растекается кровь.

Не мальчик уже Мустафа-Ибрагим, скоро двадцать лет! Повидал он и дальние походы, и людскую смерть. Но то в бою, когда каждый с оружием бьется за жизнь. Другое дело гребцов безоружных рубить. Полную дюжину за считаные мгновения.

Вышел из юрты Назар Беркузле, глянул в лицо сыну, сразу понял – беда случилась. Пробует расспрашивать, да не может сын отвечать, выворачивает его. Дал отец сыну тряпку утереться, завел в юрту, протянул чашку с кумысом. Напился улан, выдохнул, заговорил. Сбивчиво, быстро, но все понял отец.

Все понял отец, не зря мужчин рода Беркузле скороумными называют. Велит Мустафе-Ибрагиму немедленно седлать свежего коня, кличет жену, чтобы накормила сына. А сам снова в юрту и на колени перед сундуком. Торопится, не может ключом в замок попасть – руки трясутся. Открыл, наконец. На дне мошна с монетами. Тут и русское серебро, и ордынское, и крымское с тамгой. Долго копил, во всем семейству отказывал, да не время теперь сожалеть. Тут же кинжал в серебряных ножнах на богатом поясе – подарок касимовской принцессы. Сердцем чуял старик, не доведут такие подарки до добра. Схватил все, уложил в походную суму, вышел во двор.

Стоит сын у стола, мать ему на руки из ковша поливает, собирается кормить. Задумался Назар. А может зря тревога? Вдруг обойдется? Посмотрел в сторону реки, за которой на высоком берегу высились башня дворца и верхушка минарета. Если рассудить по справедливости, великий хан волен своим богатством распоряжаться. Что касается гребцов, так то чура языческая, кто ж ее жалеет? Чура тоже собственность хана, как хочет, так и казнит. А вот что сын видел, куда рабы сундуки за ханом потащили – то скверно, очень скверно. Хотя мало ли в Малево пещер?

Едва успел Мустафа-Ибрагим сесть за стол, как услышал отец со стороны реки хриплое карканье. Тут же глупые сороки подхватили крик. Посмотрел Назар в ту сторону – кружит лесной ворон над дорогой и каркает. С чего это он? Э, так там пыль поднимается. Знать, гости едут. Гостям здесь всегда рады…

Дернул отец сына за руку, кивнул в сторону запряженной лошади. В ту же суму, куда деньги с кинжалом положил, сунул лепешки со стола и бросил кусок мяса вместе с миской. Все понял сын, мигом в седло вскочил, протянул ему Назар суму, а младший брат Сахиб подал саадак и саблю.

Глянул Мустафа-Ибрагим на отца, на мать, на брата младшего, ударил плетью коня и сразу в галоп послал. Пока по рязанской дороге, а дальше на юг, в степь. А степь… Степь большая!

Въехали в юрт нукеры касимовского хана. Во главе – ногайский мурза Аслан Чекушев. Славный воин, в Ливонской войне показал себя героем. Одних немецких литвинов полсотни полона пригнал. Всех очень выгодно продал в Астрахань.

– Эй, живые есть? – кричит мурза, принюхиваясь к вкусному запаху из котла около тандыра.

Вышла хозяйка из юрты, гостей увидела, руками всплеснула, обрадовалась. Мужа немедленно позвала. Появился седой Назар, неспешно (все-таки шестьдесят лет!), но учтиво поклонился знатному гостю и позвал за стол – угоститься, чем Всевышний послал.

– Нет времени на трапезу, старик. Сын твой где? – спросил мурза.

– Так на реку поехал коня мыть.

– Что, некому больше коня искупать?

– Мало платит своим уланам великий хан, да ниспошлет ему Аллах счастья и здоровья на многие годы, – объяснил Назар Беркузле. – Нету у нас сабанчи, сами пасем, сами моем. Да вы не беспокойтесь. К ужину будет. Так пока ждете, разделите с нами трапезу. Не нарушайте традиций, гость в юрт – хозяину счастье.

Хмыкнул мурза, но с коня спустился. Уж очень вкусно пахнет из котла с пловом. А радушный хозяин уже несет дорогим гостям кувшин с кумысом. Тут и хозяйка подает целое блюдо с румяными лепешками. Ну как тут откажешься? А улан… Да куда он денется?

Затянулся обед, плавно в ужин превратился, третий кувшин опустел. Уже не улыбается мурза Чекушев, не хвалит радушного хозяина. Вернулись нукеры с реки, нет там никакого улана, и мишари, что ловят рыбу, никого с обеда не видели.

Разводит руками старик, сам удивляется, куда сын подевался. Хотя, дело молодое, вдруг зазноба завелась. Придется отцу калым собирать.

Забрался в седло мурза, на хозяина зло глянул. Потом на сына его младшего Сахиба посмотрел, движением плетки к себе подозвал.

– Куда поскакал твой брат?

– На реку, коня мыть, сам так сказал. – Юный Беркузле прижимает руку к сердцу.

– Лживое кыпчакское племя, – процедил сквозь зубы мурза и первым пришпорил коня. Нукеры немедленно последовали за ним.

Назар проводил гостей взглядом и плюнул вслед. Скачи, скачи, дорога длинная. А вольный казак как ветер, разве такого догонишь?

Широка Великая степь и привольна. Нет ей ни конца, ни края. Не зря купцы, что ходят в Персию, сравнивают степь с морем. Та же ровная гладь вокруг, насколько глаз видит. И ковыль степной на ветру колышется, как волны. Только в море дорог не видно, а в степи их хватает, выбирай, какую хочешь.

Далеко за спиной Мустафы-Ибрагима осталась последняя русская крепость Шацк, где беглому улану удалось пополнить припасы, и вот привела его дорога к развилке у истоков Цны-реки.

Стоит у той развилки большая каменная баба Умай, что называется половецкой. Плохая баба, грудь обвислая, бедра широкие, лицо разбито, ведь по заветам Пророка нельзя смертным создавать изображения людей на потеху шайтану. Но предки кыпчаков много таких баб по степи поставили. Им и молились.

Сидит улан Беркузле в седле перед развилкой дорог, выбирает. Хотя какой он теперь улан? Кончился лихой улан, покинул службу без разрешения своего сотника, изменил клятве. И разве докажешь теперь, что спасал жизнь? Кто поверит? Но отец поверил, мать поверила, брат поверил. Достаточно Мустафе-Ибрагиму и этого.

Думает Мустафа-Ибрагим, выбирает. Одна дорога ведет в ногайскую степь, Большой Ногайской зовется. Прямая, как стрела, тысячами тысяч копыт протоптана. Раньше вела она к Ахтубе-реке, к столице Большой орды Сараю. И где нынче тот Сарай? Где Большая орда? Зарезали хана Ахмата ногаи, а его сыновей добили крымцы да урусы. Племянники его да внуки степь покинули, теперь служат урусам и литвинам. Тот же Шах-Али хану Ахмату приходится внуком, а служит царю Ивану. Все, распалась Большая орда на сотни малых улусов без общей власти, и каждый мурза свой интерес имеет, сам себе хозяина выбирает. Теперь Большая Ногайская дорога к Дону ведет, а оттуда до Итиль-реки и Хаджи-Тархану, что урусы зовут Астраханью. Там сидит в новом каменном замке русский воевода с пушками и стрельцами. Возьмет ли он на службу бывшего касимовского улана? И стоит ли вообще попадаться ему на глаза? Вдруг Шах-Али велел разыскать беглого улана и назначил награду за его голову?

Куда теперь податься? Поехать по второй дороге? Можно туда, в ногайскую степь. Но злы нынче ногаи на касимовских татар, после падения Казани считают их предателями.

Можно и просто в степи остаться. Дорога эта ведет через кыпчакские юрты, что зовутся по-старому Дешт-и-Кыпчак. Когда-то давно вся эта земля принадлежала кыпчакам. Теперь эти места известны как Дикая степь, отсюда и род Беркузле вышел. Еще во времена славного хана Касима предок их Ибрагим пришел на Оку как раз из этих мест. И хоть сильно пострадал их род от мора, но остались еще родственники в степи. Да, дальняя родня, но кровь-то все равно не чужая. Тот же дядька Хайрула пришел из степного юрта, и дед принял его как родного, кров дал, службу дал. Может теперь к ним?

Сомневается Мустафа-Ибрагим. Нет, родня его, конечно, примет, отказать в помощи родственнику – большой грех. Но как будет жить в дикой степи бывший ханский улан? И сам себе признался, что скверная жизнь получится. Плохой из него теперь кочевник, привык он к городу, к базару по четвергам, к мягкому ложу в теплом доме, к красивой одежде и вкусной пище. К службе привык, к порядку. К уважению тоже. А какое в степи уважение, если даже своей юрты нет? И еще придется пребывать в постоянном страхе: вдруг явятся нукеры Шах-Али в степной юрт и довершат свое кровавое дело.

Снова смотрит улан на развилку дорог. Можно и налево свернуть, к Хопер-реке, а за нею и Итиль-река – Волга. По Волге легко найдешь Казань, не промахнешься. Любой купец довезет за долю малую, лишняя сабля в охране не помешает – путь-то опасен. Но ждут ли там бывшего ханского улана? Нет, не ждут. Казань нынче русский город, и вместо мечетей там подпирают небесный свод куполами русские храмы. Всех татар, что выжили, после взятия города русский царь выгнал и переселил на берег озера Кабан. Отец рассказывал – страшная резня была, не жалели урусы ни старого, ни малого. Как примут те выжившие татары касимовского улана, бывшего верного слугу Шах-Али? Вряд ли станут угощать сладким шербетом.

Так куда ехать-то?

Вдруг услышал Мустафа-Ибрагим над своей головой вороний крик. Глянул вверх – ворон кружит и кричит. С чего бы это? А ворон сделал еще круг и полетел в степь. Посмотрел ему вслед Мустафа-Ибрагим, направо – даже не дорога, а тропка. Ведет она к речке Вороне, а за ней широкий Дон. Богатые земли – сплошь чернозем, кол в землю воткни, через год дерево вырастет.

Да только те земли сплошь усеяны человеческими костями. Нет там законов, потому что власти твердой нет. Кто русскому царю служит, кто ногайскому бию, кто крымскому хану, а больше – сами по себе. Оттого и нет порядка в донской степи. За Доном малая река Донец, а на ней брод со сторожевым городком Изюмом. Далее – Изюмский шлях. Прямая дорога в Крымское царство.

Про Крым нынче много говорят, ведь татары более всего почитают силу, а сила сейчас в Крыму, и прямой потомок хана Тохтамыша Девлет-Гирей там во главе дивана сидит. Слышал Мустафа-Ибрагим, что в том царстве сразу за Перекопом кыпчакские карачи владеют большими землями. А раз так, найдется и ему служба.

Решился бывший улан, широко улыбнулся, подмигнул каменной бабе и послал коня по правой дороге, утопающей в ковыльных волнах.