Бог примет всех

— Я должен объявить вам печальную весть, господа буржуи. А впрочем — для многих может быть и радостное известие. Вы тоже имеете возможность послужить делу революции. Да, да вы не ослышались, послужить рабоче-крестьянской Красной армии. Вы все отправляетесь на фронт рыть окопы. Думаю, что вы оправдаете наши надежды. Тот, кто самостоятельно оставит эту повинность, будет расстрелян прямо на месте. Расстреляны будут и его родственники. Вам всем понятно? Отказники есть? И еще, никаких поблажек никому. Больной, старый — вы все одинаковы. Только смерть вас может освободить от этой повинности!

Все молчали. Слышно было лишь хрипящее дыхание священника отца Павла, который страдал болезнью легких.

— На окопные работы, по советскому декрету, отправляются мужчины только до пятидесяти лет, здоровые. А кого вы хотите отправить? Здесь все старики, больные, — громко произнес Иван Ильич.

Лицо коменданта моментально налилось кровью. Он, похоже, не ожидал подобного ответа от этого уже немолодого человека.

— Что ты сказал, буржуй недорезанный? — выругавшись матом, произнес комендант. — Это ты кому указываешь, вошь тифозная! Я что сказал, все мужчины, без исключений. Больные и старые, — все равно. Все должны отправиться сегодня ночью. Больных хоть на койках тащить будете! Если кого оставим здесь, лишь только мертвых. Еще есть какие-либо возражения? Кому еще, что не понятно?

Трепет пробежал среди людей.

— Господи! Их везут на расстрел! — завопила одна из женщин.

Курившие молодые парни с винтовками в руках вскочили на ноги и стали оттеснять женщин от мужчин. Плакали дети, плакали женщины, оглашая округу криками и проклятиями. Раздалось несколько выстрелов и снова стало тихо.

***

Иван Ильич воротился с Ниной домой. На улице стало совсем темно, поднялся холодный ветер. Он был таким сильным, что казалось, что под его натиском не устоит практически ничего. Анна Ивановна стала торопливо собирать белье и еду. Когда хозяин дома вошел в зал, она растеряно посмотрела на дочь, а затем на супруга.

— Иван, я думаю, что тебя быстро отпустят с этих земляных работ, — успокаивая его, произнесла жена. — Да и Нина обещала, что завтра непременно поедет к Катерине и поговорит с ней о тебе. Ты же не посторонней ей человек, а сосед. Ведь она знает, что ты врач, а не землекоп.

Хозяин нервно усмехнулся.

— Аня, а кто там землекоп? Может, отец Павел землекоп, или профессор Филиппов? Так что, нет среди нас землекопов. У меня в больнице остаются около десятка больных, а один — с явными признаками сыпного тифа, но им видно все равно. Мне сказали, что красные от кого-то узнали, что я бежал из ЧК, вот решили проверить, правда, это или нет.

Жена, молча, села на стул. Эта новость буквально ошеломила женщину.

— Когда это было, Иван. Ты же не политический….

— Ах, мама, ну что за вздор говоришь — политический, да у них все политические, кто не за них. У них разговор короткий — враг, стена и яма.

Нина внимательно посмотрела на отца. Таким беспомощным и растерянным она его еще не видела. Иван Ильич, словно заведенный кем-то болванчик, молча, ходил по комнате из угла в угол. Она всегда ждала в будущем самого лучшего, но теперь вдруг ей пришла в голову мысль: ведь правда, начнут там разбираться, — узнают, что отец сбежал из ЧК, здесь и бывшая соседка не поможет, вон она как этих двоих, без суда и следствия. У нее похолодело в душе. Все скрывали друг от друга ужас, тайна подавливавший сердце.

В дверь без стука вошел почтальон. По-хозяйски окинув зал, он остановил свой взгляд на Иване Ильиче.

— Что не идете? Все уж собрались, одного вас ждут. Если не хотите неприятностей, собирайтесь. Приказано вас привести.

Нина властно ответила:

— Это все? Тогда можете идти. Мы сейчас выходим.

Почтальон помялся у двери и зло ответил:

— Это вы бросьте, барышня. Сейчас господ нет. Поскорее велели вам двигаться. Понятно?

Почтальон вышел из дома и в сердцах хлопнул дверью.

— Ну, Анечка, давай прощаться. Увидимся ли еще или нет, один Бог знает. Прости, что не так.

Он улыбнулся и раскрыл свои объятия жене. Анна Ивановна всхлипнула и прижалась всем телом к нему. Посмотрев на нее, он снял со своего пальца обручальное кольцо и протянул его плачущей жене. Та испугано отшатнулась от него в сторону:

— Ванечка! Что это ты! Зачем мне твое кольцо? Ведь это…. Это только у покойников берут!

— Извини. Может быть, так надо!

Она промолчала и снова бросилась к нему на шею. В дверь снова заглянул почтальон.

— Вы что меня не поняли? — Грозно произнес почтальон и поправил ремень берданки, которая все также висела у него за спиной.

Иван Ильич оторвал от себя супругу и, взяв вещевой мешок, вышел из дома.

***

Евгений лежал на охапке соломы, которую ему принес его ординарец. Вечер выдался довольно прохладным, и он для того, чтобы не замерзнуть, укрылся буркой. Недалеко от него спал подъесаул, положив под голову седло. Где-то недалеко слышались голоса казаков, находившихся в боевом охранении. Северный ветер гнал по небу обрывки облаков. Варшавский, уже в который раз вспоминал свой разговор с командиром полка.

….. Полковник Никонов оторвал свой взгляд от карты и посмотрел на вошедшего в кабинет поручика Варшавского. Штаб полка размещался в этом доме вот уже третьи сутки. Бывшие хозяева побросали все свое имущество и спешно выехали в Крым, в надежде перебраться заграницу.

— Что у вас, поручик? — спросил его полковник.

— Вчера вечером вы обмолвились о вылазке в тыл красных. Я и мои люди готовы выполнить это поручение.

Полковник удивленно посмотрел на Евгения, словно не понимая, о чем говорит этот молодой офицер.

— Вы представляете всю опасность этой вылазки. Если, что-то произойдет, мы не в силах будем оказать вам, хоть какую-то помощь. Вы это понимаете, поручик?

— Так точно, господин полковник. Я и мои люди готовы выполнить это задание. Вы знаете, у меня есть опыт борьбы с красными и моя группа уже неоднократно громила их тылы.

— Поручик, но с красными можно бороться и здесь. Я готов дать вам батальон, вот и боритесь.

— Господин полковник! Разве кто-то из нашего командования отменял тактику партизанской войны Дениса Давыдова. Красные, опьяненные успехами на фронте, забыли об охране своих тылов, они сейчас практически не защищены. Вот по ним я и хочу ударить.

— Варшавский! Скажите, чем вызвано ваше решение? Сейчас, когда положение армии желает лучшего, и каждый здравомыслящий человек стремится каким-либо образом сохранить свою жизнь, вы добровольно желаете принять участие в этом непростом рейде. Вы думаете, что обязательно вернетесь обратно?

Поручик улыбнулся.

— Я уверен в этом, господин полковник. У меня с красными свои счеты. Они лишили меня не только дома, но счастья в личной жизни. Это одно, а другое, какая разница, где погибать, там или здесь. Я хорошо знаю, что меня ожидает в случае пленения, поэтому я в плен не сдамся.

Полковник снова удивленно посмотрел на поручика.

— Вам не кажется, Варшавский, что вы втягиваетесь в жизненно опасную авантюру.

Евгений усмехнулся.

— Господин полковник! Я не один в своем стремлении пройтись по тылам красных. Сейчас они опьянены успехами на фронте и наверняка, уже считают, что война закончена. У меня был подобный рейд в тыл красной армии в 1919 году.

— Хорошо. Я не против вашего рейда…

Варшавский щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Заметив ординарца, Евгений приказал ему собрать офицеров отряда. Вскоре все собрались в его небольшой комнате.

— Господа, сегодня в ночь выступаем. Подготовьте людей, рейд будет не из легких. Скажу честно, что не все вернуться из него, поэтому отберите лишь добровольцев, хочу быть уверенным с теми с кем пойду в рейд. У кого какие вопросы, господа офицеры? Если вопросов нет, выступаем через час.

Офицеры, молча, разошлись, оставив Варшавского одного. Он взял лист бумаги и сев за стол, начал писать письмо своим родителям. Написав полстраницы, он неожиданно смял его и бросил в корзину для мусора. Еще месяц назад, поселок в котором проживали родителя Евгения перешел в руки красных.

***

У поселкового Совета стояло несколько подвод. По улице медленно двигались трое — старуха и дочь, которые поддерживали под руки отца Павла. Они то и дело останавливались, чтобы больной мог перевести дыхание. Священник тяжело хрипел и кашлял. У него явно было воспаление легких. Комендант Сорокин стоял на крыльце и карандашом отмечал, прибывающих граждан.

— Давай, садись на подводы, — приказал он. — С теми, кто не явился, разберемся чуть позже.

Все стали, молча, усаживаться на подводы.

— Доктор! Варшавский! Иван Ильич! Помогите! — кто-то позвал Ивана Ильича.

Он подошел к подводе, на которой лежал отец Павел. Он быстро осмотрел его, пощупал пульс и жестким, не допускающим возражений голосом громко произнес:

— Гражданин Сорокин! Этого больного нужно оставить, его нельзя вести. Вы же сами видите, в каком он состоянии, он не работник.

Лицо коменданта изначально побледнело, а затем налилось кровью. Рука стала судорожно искать на поясе кобуру. Наконец, он нащупал ее и достал «Наган».

— Что ты сказал, буржуй! Прекратить здесь рассуждать, кто может работать, а кто нет. Здесь я все решаю — я для вас Бог! Понял ты! Еще одно слово и я пристрелю тебя прямо здесь. Моя рука не дрогнет! — закричал комендант и для убедительности сунул ствол «Нагана» Варшавскому под нос.

Иван Ильич, словно не слышал этого грозного предупреждения.

— Я вас только предупредил, товарищ Сорокин, что больной не вынесет дороги. Вся ответственность ложится на вас.

— Ты меня не учи, я ученый! Пусть лучше молит своего Бога о спасении. Если еще произнесешь, хоть слово — убью!

Нина хотела попрощаться с отцом, но ее остановил штык красноармейца, который уперся в ее грудь. Обоз тронулся. На перевале подул холодный ветер. Небо на востоке побледнело. За мостом, подвода, на которой ехал Варшавский, догнала такой же, как их обоз, на подводах, которых сидели люди из соседнего дачного поселка. Рядом — пролетка с пьяными красноармейцами.

— Эй, братишки! — закричал один из красноармейцев. — Есть что выпить?

— Есть, но не про твою честь, — прозвучал ответ, который потонул в громком хохоте.

Взошло солнце. Внизу, у бухты, голубел город, окутанный дымкою, сверкали кресты православных церквей, серели острые пики минаретов. Вскоре копыта лошадей застучали по булыжной мостовой. Услышав крик, Иван Ильич повернулся. Сбоку дома, мимо которого проезжала их подвода, красноармейцы выводили из подвалов арестованных: офицеров, казаков, гражданских, судя по одежде не пролетарского происхождения. Конвоиры кричали на них, ругали матерными словами:

— Стройся вдоль стенки. В затылок! Куда прешь, борода? Вот я тебе! Что не понимаешь, а еще генерал!

Красноармеец в буденовке замахнулся прикладом на худощавого, сгорбленного генерала с седой бородой. Чей-то голос громко произнес: