Перекресток зимы и лета

– Э-эй! – вдруг заорал Громобой во все горло, обращаясь ко всему лесу целиком; крик его раскатился по сторонам, и деревья отшатнулись от него, как от порыва буйного ветра. – Лесной Хозяин! Белый Волк! Велесов сын! Выходи! Хватит всякую мелочь мне под ноги кидать! Сам выходи, посмотрим, кто кого!

В ветвях зашумел ветер, словно голос Громобоя сбросил его из гнезда, и полетел с дерева на дерево, шире расправляя крылья. В вершинах завыло, загудело, и теперь в этом гуле была какая-то плотная, собранная сила. Лес откликнулся на его вызов. Громобой крепче сжал в руке топор. Противная дрожь, оставшаяся после встречи с оплетенем, теперь прекратилась, дыхание выровнялось, жилы согрелись и мышцы окрепли. Ни следа недавней усталости; сила вернулась во всей величине, словно и не изнемогал он вот только что после двух схваток подряд. А третья, как в кощунах, обещала быть тяжелее всех.

Толстая ель, достававшая головой почти до неба, качнулась к нему, как живая.

– Явись таким, каков я! – гневно, требовательно крикнул Громобой. – Не елью высокой, не облаком ходячим – стань передо мной таким, каков я есть!

– Ну, коли просишь… – низким гулким голосом дохнуло в ответ, и ель уменьшилась в росте.

Перед Громобоем встал старик точно такого же роста, как он сам. Кряжистый, с длинными руками, одетый в еловую кору, с длинной черной бородой и густыми прутьями на голове вместо волос, Лесной Хозяин впился в лицо Громобою красным углем единственного глаза, и его перекошенный широкий рот сверкал рядом красных острых зубов. В руках Лесного Хозяина была огромная дубина, часть елового ствола с комлем, с которого еще не осыпалась мерзлая земля и снег.

– Мелковат будешь! – с досадой крикнул Громобой. – Я звал Белого Волка, Огненного Змея, а не тебя, пень трухлявый! Где тебе против меня стоять, бревно одноглазое!

– Ты кто такой, в мой лес пришел, мои деревья ломать, мое племя губить! – невнятно, как лесной ветер, прорычал старик, покачивая своей дубиной и примериваясь к удару. – Я тебя по косточкам размечу и съем! Голодно мне, голодно!

Леший завыл, заухал и бросился на Громобоя. Заклинание не давало ему расти, но зато силы в нем было немерено. Увернувшись от первого удара, ощутив на лице холодный, со свистом, ветерок от пролетевшей мимо виска дубины, Громобой ударил Лесного Хозяина топором прямо в лоб. Голова с диким треском раздалась напополам, единственный глаз оказался разрублен. Но сам топор так крепко застрял в голове, что от движения лешего топорище вырвало из рук Громобоя.

Выронив дубину, леший с воем запрыгал на месте, ухватился за топор обеими руками и дернул. Топорище треснуло и осталось у него в руках, но лезвие топора глубоко засело во лбу. Из трещины по морде лешего текла синяя кровь, капала на еловую грудь и на землю; капли крови вопили и стонали, но Громобой уже привык и не обращал на это внимания. Леший ослеп, но чутко угадывал каждое его движение. Меч, даже Буеславов, против Лесного Хозяина не слишком подходил; Громобой ухватился обеими руками за ствол ближайшего ясеня, даже не задумавшись, под силу ли ему выломать такое дерево, нажал и вывернул из земли. Он всем телом ощущал, с какой неохотой поддаются сильные корни в промерзшей земле, но сила его рук сейчас была неисчерпаема, как дождевая вода в небесах. Ствол ясеня, как будто сам выпрыгнул, взмыл над головой лешего и с оглушительным треском опустился на нее. Леший пошатнулся, но тут же сам ударил, и Громобой рванул свое бревно назад, чтобы прикрыться. У него-то голова не деревянная!

Прыгая по истоптанной поляне, они обменивались ударами, и по всему лесу шел треск, грохот, шум и вой. Каждое дерево вопило, но у Громобоя заложило уши и он был как глухой. Снег летел ему в лицо, каждый куст пытался ухватить его, но вскоре все кусты вокруг оказались переломаны. Лесной Хозяин то отступал, то опять бросался на него, то закрывался своей дубиной, то бил. Часть ударов достигала Громобоя; у него уже болели руки и плечи, но все же он сумел ударить лешего наотмашь сбоку, так что тот рухнул наземь, да еще и свою дубину уронил на себя. Громобой бросился к нему, пытаясь прижать к земле, но вдруг на месте лешего от земли вверх взвился огромный черный конь.

Громобой даже не успел увидеть, как это случилось: жесткие прутья на голове лешего вдруг стали густой черной гривой, и Громобоя подбросило вверх. Но теперь сам он оставался человеком и видел свои руки, крепко вцепившиеся в эту черную гриву. Черный жеребец с горящим красным глазом взвился на дыбы, и Громобой повис у него на шее; жеребец молотил копытами по воздуху, норовя достать его, выворачивал шею, хрипел, пытался ухватить его зубами. Прыгая туда-сюда, он мотал головой, надеясь сбросить Громобоя на землю и забить копытами; Громобой понимал, что упасть будет верной смертью, и держался крепко. Стараясь удержаться, он зацепился ногой за спину жеребца и вдруг оказался сидящим на этой спине верхом.

Жеребец несколько раз подскочил, вскидывая задом, ударился боком о ель, но всадник держался прочно, и жеребец в дикой ярости бросился в чащу. Вцепившись руками и ногами, Громобой прятался за его шеей, стараясь уберечь голову, а леший нарочно летел напролом, не жалея собственной деревянной головы, но надеясь разбить голову ненавистного пришельца. Они мчались вихрем, не разбирая дороги; ветки били Громобоя по лицу, и он жмурился, чтобы не остаться без глаз. Изредка приоткрывая глаза, Громобой видел вокруг то переплетение ветвей, то вдруг верхушки, а то вдруг его накрывал какой-то пронзительно-холодный туман, а шум леса оставался далеко внизу, словно они скакали по самым облакам. Но удивляться было некогда: все его мысли и силы были сосредоточены на том, чтобы удержаться и не упасть. Черный жеребец под ним неистово ржал, выл волком, ревел медведем, щелкал зубами, хлестал себя по бокам жестким хвостом, но никак не мог достать седока и бесился от бессильной ярости.

Постепенно бешеный бег стал замедляться, Громобой чаще открывал глаза и сидел теперь увереннее. Леший устал; яростный рев сменился тяжелым натужным хрипом. Мельком завидев перед собой какие-то заснеженные заросли, Громобой схватил первый попавшийся ствол и на ходу вырвал его из земли.

– Я тебя угощу! – пригрозил он и стал охаживать стволом жеребца по бокам, по животу, везде, где мог достать. – Больно прыток!

Жеребец вздрагивал от каждого удара, рычал, ревел, и от ударов ствола по черной шкуре рассыпались желтые жгучие искры. Деревья вокруг перестали мелькать сплошной стеной. Шаг, еще шаг – и черный жеребец остановился, покачнулся на всех четырех ногах и рухнул наземь.

Громобой рухнул вместе с ним, но тут же приподнялся и придавил коленом то, что было под ним. Лесной Хозяин снова принял свой получеловеческий облик, и колено Громобоя как раз упиралось ему в шею. Только теперь леший выглядел жалко: прутья-волосы были все переломаны, кора с него облезла, и в проплешинах виднелась серая, как старая еловая древесина, кожа. С трудом разжав онемевший кулак, которым цеплялся за гриву, Громобой выронил целый пучок вырванных прутьев.

– Пусти! – еле слышно взмолился Лесной Хозяин, и теперь его голос не ревел бурей, а скрипел, как сухое деревце, что вот-вот само обломится. – Что хочешь… Пусти только… Уморил!

Громобой убрал колено с шеи, но остался сидеть на колоде верхом. Он так устал, как будто его вывернули наизнанку, никаких сил не оставалось. По лицу текли ручейки пота, и Громобой утирался рукавом, ловя ртом холодный воздух.

– Ну, гнилушка старая, будешь меня слушаться! – пробормотал он, чувствуя, что, несмотря на свою усталость, все же вышел победителем из этого диковинного и дикого состязания.

Леший в ответ пошевелился и застонал.

– Буду, сын Грома! Буду, Перун Огненный! – проскрипел он. – Что хочешь… Только смилуйся… Не губи мой род под корень… Оставь хоть на развод…

– Такое племя мерзкое только и разводить! Слушай меня: чтобы ни одна тварь твоя к людям соваться не смела! Чтобы твои шатуны, и дивии, и оплетени, и все прочее с тобой вместе кору глодало да стволы точило, а людям не смело и на глаза показаться и волоска тронуть! Понял?

– О-о-ох! – протяжно простонал Лесной Хозяин и опять пошевелился. Лежа на снегу, он напоминал старую, полусгнившую колоду. – Как же нам жить, сын Грома! Голодно нам, голодно! Весны нет, солнце не греет, трава не растет. Только и поживишься, бывало…

– Будет и вам весна! Дай время. Я вам весну добуду, а вы чтоб меня слушались! Ясно тебе? А узнаю, что обманул, – пощады не жди. Хоть под землей тебя найду и обратно в землю вколочу!

– Не обману! – с натугой проскрипел леший. – Не обману! Услужу, если придется: как хочешь, что надо, то тебе и сделаю, только отпусти живым!

– Ну, слушай! – объявил Громобой. – Надо мне с твоим князем повстречаться, с сыном Велеса. Его еще Огненным Волком зовут. Сведи меня с ним, тогда отпущу тебя восвояси.

Леший заскрипел отчаянно и жалобно, и далеко не сразу Громобой сумел разобрать, что тот хочет ему сказать.

– Рад бы я тебя к Огненному Волку доставить, сын Грома, – наконец выговорил леший. – Рад бы был, именем Пастуха Лесного клянусь! Всем бы это в радость – ты с ним повстречаешься, от битвы вашей гроза проснется, весна вернется! Да нельзя! Нет Огненного Волка в Яви, а в Навь мне ходу нет. Слаб я в Навь идти, не донесу тебя туда.

– Хоть дорогу покажи!

– Нет тебе туда дороги! Разве не показывали тебе? Верную тебе туда дорогу показывали, а куда ты вышел?

– К вам сюда, в болото лешачье! – Громобой в досаде сплюнул, вспомнив богиню Ладу и ее колодец.

– Вот оно как! – подхватил леший. – А ведь поумнее меня тебе дорогу показывали. Мне-то где уж! Нет, сын Грома, не найду я тебе дороги к нему… А дам я тебе совет! – приумолкший было леший вдруг спохватился. – Ведь сама-то Весна неподалеку отсюда живет. Живет она в Ладиной роще, рукой подать. Иди к Весне. А дальше я тебе не советчик.

– Ладно, проваливай! – Помолчав, Громобой встал на ноги и освободил серую колоду. Речи лешего надо было обдумать, а для этого он сейчас слишком устал.

Лесной Хозяин согнулся пополам и сел.

– Топор… вытащи… – проскрипел он.

Громобой ухватился за обломок топорища, дернул; леший охнул, покачнулся и упал опять, но топор остался в руках Громобоя.

Леший сжал голову лапами, сдавил, потом отпустил – и две половинки слепились вместе. Потом леший вытер лапой морду, залитую синей кровью, и осторожно моргнул. Глаз был цел, только теперь он не мерцал красным углем, а чуть-чуть светился голубым, как тусклый болотный огонек.

– Прощай теперь, сын Грома, – проскрипел леший. – Нет больше сил… Как теперь отлежусьто…

– Эй, постой! – Громобой снова наступил на него, и Лесной Хозяин, сильно вздрогнув, застыл. – А как я назад вернусь, где тебя встретил? Неси меня назад!

– Ой, не могу! – леший обессиленно затряс головой. – Не неволь. Да не надо тебе назад, твоя опушка сама к тебе придет.

– Как – сама придет?

– А так. Лес придет и ее принесет. Обожди. Пусти только.

Громобой убрал ногу. Леший, скрипя и постанывая, поднялся, качнулся, поднял руки и запел. Скрип и вой полетели по лесу, оплел деревья, заколыхал, задвигал… Громобой моргнул: стена деревьев двинулась на него, но раздалась, растеклась на две стороны, так что ни одна веточка его не задела. Кружилась голова, в глазах рябило. Громобой не понимал, то ли неведомая сила несет его навстречу лесу, то ли сам лес бежит навстречу ему. Ноги его прочно стояли на земле, рядом валялась облезлая сосна, вся ободранная о бока Лесного Хозяина, а все остальное стремительно двигалось навстречу: то березы, то елки, то кусты; рощи и перелески, чащи и поляны сменяли одна другую. А Лесной Хозяин все гудел, скрипел, выпевал свое дикое бессловесное заклинание, и гул его голоса стоял в голове Громобоя, мутил сознание, так что ему все труднее было сохранять власть над собой. Вокруг него бушевала стихия замкнутого, дремучего лесного пространства, где для его силы не было размаха и где сама теснота душила.