Перекресток зимы и лета

Глава 5

Однажды под вечер в ворота стольного города Глиногора вошел на лыжах молодой парень в заячьем кожухе, по виду из жителей лесных огнищ. Выглядел он усталым и едва передвигал ноги. Пройдя под воротной башней, он остановился перед вышедшим навстречу кметем и, обеими руками опираясь на свои палки почти повис на них: ослабленный, как и весь народ, недоеданием и зимней тоской, после долгого пути он едва мог стоять.

– К князю мне, – бормотал парень, едва дыша, в ответ на расспросы старшины дозорного десятка. – К князю скорее…

– Что такое-то? Что у тебя за вести? Откуда? Кто прислал?

– Бурелогами наш род зовется… На Велише мы… Идет на нас войско неведомое… Оттуда, – парень хотел показать на полуночь, но покачнулся и чуть не упал. – Идет…

Кончилось тем, что гонца освободили от лыж, уложили на волокушу и потащили на княжий двор. Новость о неведомом войске летела впереди, как на крыльях, и, выходя на крыльцо встречать гонца, князь Скородум уже знал, с чем тот прибыл.

Князь смолятичей тоже изменился за время бесконечной зимы – похудел и оттого стал казаться еще выше ростом, а щеки его глубоко запали. Благодаря худобе и белым волосам, спускавшимся из-под шапки, и белым длинным усам ниже плеч, он был бы похож на Сивого Старика, если бы не добрый, тревожный взгляд его умных голубых глаз.

– Князь! Князь! – Завидев его на крыльце, парень приподнялся и замахал рукой. – Там идет…

– Погоди, сын мой, ты все, все мне расскажешь! – успокаивающе заговорил Скородум. – Сейчас расскажешь, не волнуйся, и я тебя выслушаю со всем вниманием! Несите его в гридницу! – Он сделал знак кметям. – Осторожнее! Несите! Он же чуть жив! Лежи, говорят! Слушайся князя! Ох, голова ты удалая! Милена, Милена! – Обернувшись в сени, он позвал ключницу. – Дай ему бражки хлебнуть! Чарочку!

Парня, смущенного всем этим шумом, перенесли на руках в гридницу, хотя он все порывался встать и поклониться князю.

– Да ешь ты, ешь! – уговаривала его ключница Милена. – Раз князь угощает, надо есть! Или позабыл, как хлеб жевать?

Это было похоже на правду: парень то подносил кусок хлеба ко рту, то опять отнимал. Хлеб казался ему такой драгоценностью, что есть его, несмотря на голод, было жалко. Наконец он откусил маленький кусочек и долго держал его во рту, как беззубый дед.

А у княжны Дарованы, видевшей это, на глазах показались слезы. Княжий двор еще не очень голодал: скотину, включая лошадей, давно уже съели, но хлеб, соленые грибы, моченые ягоды, квашеная капуста и репа еще имелись. Время от времени князь водил дружину на охоту, откуда привозил потощавших лосей и кабанов, так что и вкус мяса тут еще помнили. Но княжна знала, что посад и лесные роды давно уже бедствуют: съедены были даже запасы посевного зерна, и единственной пищей многих теперь оставалась рыба из Велиши. В нижних палатах княжьего двора постоянно толпились женщины с детьми, старики, и каждый день князь уделял беднякам все, что только мог. Но накормить весь Глиногор даже князю было не по силам. Ослабленные голодом люди становились легкой добычей любой болезни, и князь с растущей тревогой ждал неизбежного мора.

Наконец парень отдышался и начал рассказывать. Правда, многого он поведать не мог: на огнище его рода, что отстояло от стольного города на четыре дня пути, прибежал человек из более дальних земель с известием, что на земли смолятичей с полуночи пришло какое-то войско. Что за войско и кто его ведет, было неизвестно. Оно шло по льду Истира, время от времени останавливаясь, чтобы поохотиться и половить рыбы, но далеко от реки не удалялось. Насчитывало оно «сотню воев», как сказал парень, но без большой уверенности.

– Ну, сотня – это еще не войско! – сразу повеселев, с облегчением воскликнул воевода Смелобор. – А я-то думал! Войско, войско! Это кто-то в гости едет!

– Ну и времечко для гостей! – загудела гридница.

– Так, видно, свои припасы подъели, вот и думают чужими хлебами поживиться!

– Кто же это может быть?

– Гостей только нам и не хватало!

– Сами чуть живы!

– А может, там не сотня? Кто ее видел-то?

Князь Скородум по-прежнему хранил озабоченный вид. Новость о «войске» поначалу встревожила его, но не удивила. Он принял ее как неизбежное и ожидаемое зло: мысль об опасности вражеских набегов давно жила в нем. Не было ничего удивительного в том, что какое-то племя, прикончив свои запасы, с голоду пойдет проверять запасы соседей. И хотя в закромах у людей теперь только старый мышиный помет, леса с дичью и реки с рыбой – такое сокровище, что ради него стоит пойти войной. Не сегодня – так завтра.

Глиногор бурлил, и с площади скоро полетели гулкие удары железного била: город был полон разнообразных жутких слухов, и народ требовал, чтобы ему разъяснили новости. Были мнения, что на смолятичей идут дремичи, заморцы, велеты или даже песиглавцы, вера в существование которых опиралась в основном на знакомство с князем Огнеяром Серебряным Волком. Князь Скородум с дружиной отправился к посадским воротам. Народ требовал собирать войско: набегов со стороны ждал не только князь. Явной опасности пока не было, но ради общего спокойствия князь Скородум повелел метать жребий для посадского ополчения. На этом успокоились и стали ждать.

На другой день появились новые гонцы, и постепенно дело прояснилось. К Глиногору приближался Боримир Огнегорский, князь западных рарогов. С ним была дружина числом гораздо меньше сотни. Народ повеселел, но князь Скородум при этом известии не испытал облегчения: одна тревога для него сменилась другой. То, с чем ехал рарожский гость, для Скородума Глиногорского было сейчас немногим лучше войны.

Княжна Дарована, впервые услышав имя нежданного гостя, побледнела и шагнула назад, словно хотела убежать от этой новости. Княгиня Добровзора тревожно схватила ее за руку. За время бесконечной зимы и всех ее тревог обручение Дарованы с огнегорским князем отодвинулось так далеко, что о нем совсем позабыли, и появление забытого жениха показалось совсем некстати.

– Что же это, князь? – Княгиня глянула на мужа. – Боримир Огнегорский! Зачем он к нам? Неужели жениться надумал? Вот еще чего не хватало! Вот выбрал время!

– Похоже, что так и есть! – В замешательстве дергая себя за длинный ус, князь Скородум прошелся по гриднице. – Зачем еще… Впрочем, может быть… Да нет, раз уж он сам едет… Похоже, дочь моя, что о тебе вспомнил твой жених. То есть тот, кто считался твоим женихом до этой зимы…

– Я не хочу. – Дарована качнула головой. Ей хотелось отодвинуть подальше это прошлое, которое так не подходило к настоящему и к желанному будущему. – Я не могу. Я не должна. Я не пойду за него.

– Девочка моя, но ты же обручена с ним! – воскликнула княгиня, крепко сжимая ее руку, как будто надеясь образумить. – Ты обручена с ним, вспомни, ты дала ему свое кольцо! Если мы теперь ему откажем, это опозорит нас! Нельзя нарушать слово! Иначе он и впрямь пойдет на нас войной! Подумай, разве сейчас нам нужна, в придачу ко всему, еще и война!

Дарована не отвечала, а только мотала головой. Все доводы отскакивали от ее сознания: для нее не существовало ничего и никого, кроме Громобоя, и выйти за другого было хуже, чем умереть. Лучше в озеро… Она обещала свою руку и свою любовь Громобою, тому, кто обещал вернуть в мир весну и ушел в священное озеро, чтобы исполнить обещание. Отказаться от него, предать его для Дарованы означало убить и саму весну, как будто ее верность была залогом победы Громобоя. Думая о нем, она была с ним, и мелкая земная рассудочность не имела над ней власти.

– Дочь моя, – князь Скородум подошел к ней вплотную и заглянул в глаза, – у тебя было время как следует обо всем подумать. Ты уверена, что не хочешь быть огнегорской княгиней?

Дарована закивала. Она знала, что для отца ее желание важнее всего на свете, а значит, он придумает способ спасти ее. Теперь она без колебаний согласилась бы бежать хоть к Огнеяру в Чуробор, только бы подальше от прежнего жениха!

– Но мы не можем отказаться! – с тревогой восклицала княгиня Добровзора. – Как мы откажемся? Ведь ты дал ему слово!

– Я дал ему слово сыграть свадьбу после Медвежьего велика дня, – задумчиво ответил князь. – А где он, Медвежий велик день?

– Ты думаешь, его это убедит?

– Посмотрим. Послушаем, что он нам скажет.

К Глиногору дружина князя Боримира приблизилась через четыре дня. У ворот города его встретил воевода Смелобор, поприветствовал от имени князя Скородума и повел в детинец. Народ толпился на улицах и висел на тынах, но приветственных криков было мало. За прошедшие дни народ сообразил, что прежний жених княжны стал соперником того, кто обещал вернуть в мир весну. Общее сочувствие было на стороне Громобоя: его поединок и уход в озеро всем были памятны. Глиногорцы с настороженностью разглядывали огнегорского князя, пытаясь по его замкнутому, остроносому, довольно красивому, но не слишком доброму лицу угадать, как он отнесется к ожидающим его новостям. И если бы гость вздумал силой настаивать на своих правах, весь Глиногор дружно встал бы на защиту своей княжны и прав ее нового суженого.

Князь Скородум ждал гостя в гриднице. Княгиня Добровзора и княжна Дарована, нарядно одетые, сидели по сторонам от него, но их бледные лица не слишком вязались с яркостью праздничных нарядов. Княгиня беспокойно вертела в руках белый платочек и старалась улыбаться знатному гостю, а Дарована сидела почти неподвижно, стиснув на коленях украшенные перстнями руки, и от волнения была так напряжена, что, по виду, и не дышала. Одетая в платье из золотисто-желтого шелка, с золотыми и янтарными украшениями, в блеске медово-рыжих волос она напоминала Солнцеву Деву, скованную до беспамятства злым чародейством зимы. Каждый раз, когда князь Боримир посматривал на нее, взгляд его зеленоватых глаз пронзал ее, как клинок: ей было отчасти стыдно за свою измену, но еще больше ее мучил страх, как будто перед ней было чудовище, пришедшее, чтобы ее сожрать. На руке Боримира блестел золотой перстень, который Дарована дала ему при обручении, и сейчас этот блеск ранил ее, как стрела. Она уже не помнила, как это сумела когда-то добровольно пообещать ему свою руку и даже надеялась быть с ним счастливой. Все это осталось в прежнем мире, которого давно уже не было, и требовать исполнения тех давних обещаний казалось так же нелепо, как гнаться за талой водой прошедшей зимы и надеяться снова обратить ее в снег.

– Здорова ли ты, Дарована Скородумовна? – учтиво спросил ее Боримир, и она услышала в его ровном голосе неприятный намек.

Да, она и точно вела себя неучтиво, не проявляя при виде жениха никакой радости и даже не сказав ему ни слова, но что она могла поделать? Она хотела ответить, но волнение так жестоко сдавило ей горло, что она только кивнула.

Князья беседовали: о дороге, о вечной зиме. Не поднимая глаз, Дарована прислушивалась к голосу Боримира и все ждала, когда же он заговорит о главном. Она ждала этого мгновения с ужасом, но была тверда в своем внутреннем решении: если она сейчас уступит слабости и изменит Громобою ради княжеской чести, этим она погубит и себя, и будущую весну.