Перекресток зимы и лета

– За какое?

– Меня ты привела, теперь зови его. Сюда ему можно. Здесь мы встретимся. Не знаю, где его сейчас носит, а тебя, Осень, лето отовсюду услышит. Путь его к тебе лежит. Зови его, и он придет.

Дарована сжала голову руками. Они были почти у цели, но ее переполняли слабость и страх. Перекресток, открытость со всех сторон и свист резкого ветра, холод и дрожь мешали ей сосредоточиться, она чувствовала себя слабой, беззащитной, беспомощной. Они – на том самом месте, что может послужить местом битвы сына Перуна и сына Велеса. И свести их должна она… И Макошь говорила ей то же… Ей оставался последний шаг; ее ждало последнее дело, зависящее от нее, и оно же было самым важным, но на этот последний шаг у нее не хватало сил. Битва! Еще шаг – и начнется то, что уже нельзя будет остановить…

– Здесь? – Дарована огляделась. – Ох, матушка!

По той дороге, что лежала у них под ногами, прямо им навстречу с густым завыванием мчался плотный вихрь. Нижним концом он почти касался земли, а в высоту превышал два человеческих роста. Стремительно вертясь вокруг себя, вихрь быстро приближался; в нем крутились пожухлые листья, травинки и сухие ветки, комки замерзшей земли, еще какой-то полевой мусор. Дарована ахнула и встрепенулась, как будто хотела скорее уйти с дороги. Огнеяр быстро обернулся и выругался.

– Вела тебя дери! Встрешник!

Дарована хотела отшатнуться, но дорога прочно держала ее ноги и не пускала. Встрешник! Злой дорожный дух, что может опрокинуть и унести неведомо куда, принести болезнь, отнять удачу! Стремительно вертясь внутри себя, он летел прямо на них, как голодный хищный зверь. У него не было оскаленной морды или острых зубов, у него не было ни лица, ни глаз, но от этого он, воплощение слепой, бессмысленной вредоносной силы, казался еще более жутким.

– Не было печали! – в досаде бросил Огнеяр. – Ну, давай!

Он выхватил с пояса нож и, когда Встрешник был уже шагах в десяти, с силой швырнул нож ему навстречу. Нож исчез в крутящемся вихре, и над полем раздался дикий вопль. Оледенев, Дарована зажмурилась. И стало тихо. Она торопливо открыла глаза: на дороге в нескольких шагах впереди лежал окровавленный нож, и длинные, растянутые пятна крови усеяли землю вокруг. По сторонам кружились, оседая на землю, сухие листья. Вихрь-Встрешник исчез. И ветер замолчал: то ли выжидал, то ли собирался с новыми силами.

Огнеяр подобрал нож, вытер его о замерзшую траву и убрал в ножны.

– Видала? – Он сурово глянул на Даровану. – Это еще что! С этим-то дурнем разговор короткий. Давай-ка, сестра, поживее, пока кто похуже не пожаловал!

«Кто – похуже?» – хотела спросить Дарована, но не решалась.

Все вокруг выглядело угрожающим: тучи серого неба давили на голову, ветер резал, как ножом, холодные капли дождя падали на лицо прямо из воздуха. Чуть поодаль от дороги в лугах бродили какие-то серые тени, вырастали из земли, припадали к ней снова, вставали, покачивались, то сходились, то расходились, и в своем вроде бы беспорядочном движении неудержимо приближались. И сама земля странно пошевеливалась, подрагивала, вспучивалась буграми, словно какие-то заключенные там существа рвались на волю, напрягали силы в попытках освободиться. Воздух был полон угрозы, чувства опасности, которая неудержимо приближалась.

Вблизи мелькнуло что-то живое. Дарована обернулась и ахнула: шагах в десяти от нее на мерзлой траве сидел волк. Он выглядел усталым, на тощих боках шерсть торчала неряшливыми клочьями. Через луг от перелеска бежали еще два, угрюмо свесивших головы. И вид этих серых, лохматых зверей так хорошо подходил к этому серому, ветреному, неприветливому миру, словно в них была заключена сама его душа.

– Не бойся, это мои! – сказал ей Огнеяр. – Они нас постерегут, а то всякие бродят… – Он глянул на поле, но там все поуспокоилось: тени исчезли, земля не дрожала.

А волков стало уже десятка три, и они сидели вокруг перекрестка, вокруг Огнеяра и Дарованы плотным кольцом. Ей было жутко, но она знала, что бояться не надо. Все волки смотрели на Огнеяра преданно, и она вспомнила, что он не только князь дебричей, но и Князь Волков.

Требовательный взгляд Огнеяра подталкивал ее, не позволял медлить. Дарована закрыла лицо руками и постаралась наконец сосредоточиться. Громобой! Теперь ей нужно думать только о нем. Отбросить все прочее и дать себе долгожданную волю думать только о нем, только о том, чем полно было сердце. Забыть это давящее серое небо, этот холодный пронзительный ветер, забыть капли осеннего дождя и мерзлую грязь под ногами. Громобой! Жаркое лето, буйная гроза, теплый животворящий дождь… Яркая вспышка молнии, пронзающей темную грозовую тучу… Зеленая трава и листья, много-много зелени, дождь мягко стучит по листве, а крупные капли вспыхивают яркими белыми звездами, попадая в солнечный луч… Высокое и чистое небо, свежий запах в воздухе, что остается после грозы и от которого кажется, что весь мир родился заново… Чтобы начать все с начала…

Теплое, сильное, доброе лето само шло к ней издалека и ждало только, чтобы она указала ему путь. Они стремились навстречу друг другу, Дарована уже видела лето перед собой, и рука ее сама тянулась ему навстречу.

Закрыв глаза, Дарована стала по одному подбирать слова, и голос из глубины души подсказывал ей их:

Шла я по чистому полю,
По широкому раздолью,
Шла я через леса дремучие,
Болота зыбучие,
Горы толкучие,
Озера синие,
Шла я через котлы кипучие,
Через пламя палючее,
Шла через Зиму Лютую,
Через Осень Щедрую,
Шла из закатной стороны под восточную,
Шла к Лету Жаркому.

Дарована не открывала глаз, а перед ее внутренним взором проходило все то, что она миновала в этом пути: и темнота подземелья, и огненная река, и глубокие снега земного мира, и светлые луга перед Стрибожином, и золотой сад Макоши. И все это неслось мимо нее, уходя куда-то вперед; она двигалась назад от зимы через осень к лету.

Шла я под чистыми звездами,
Под ясным солнышком,
Под светлым месяцем,
Под сизым туманом.
Пришла я на перекрой месяца,
Пришла на перекресток дорожный.
А навстречу мне идут три брата,
Идут три брата, три ветра, три вихоря.
Первый брат – Ветер Восточный,
Второй брат – Ветер Закатный,
Третий брат – Ветер Полуночный.
Подите вы, ветры, к Лету Жаркому,
Подите ко грому гремучему,
К молнии палючей,
Несите ему тоску мою.
На воду тоску мою не опустите,
На землю не уроните,
На стуже не познобите,
На солнце не посушите.
Донесите тоску мою до ясна сокола,
Где бы вам его ни завидеть,
Где бы вам его ни заслышать,
Хоть бы в чистом поле,
Хоть бы при путях-дорогах,
Хоть бы в лесу дремучем,
Хоть бы в море синем…

Громобой застыл, держась рукой за золотую ветку: чей-то зовущий голос вдруг коснулся его слуха, и он сразу понял, что это – ему, понял даже раньше, чем сумел разобрать хоть слово. Нежный мягкий голос возник из позвякивания золотой листвы, каждая золотая травинка подхватывала призыв, и Громобой напряженно вслушивался, зная, что теперь ему наконец-то укажут правильный путь. Он знал этот голос: перед глазами его встало знакомое лицо, золотые глаза, волосы, окружившие это лицо блеском солнечных лучей. Это лицо сияло, как солнце, оно освещало и согревало мир, вдыхало в него жизнь; оно было где-то рядом, хотелось обернуться, скорее найти ее. Огромная сила подхватила Громобоя и повлекла вперед, навстречу этому лицу и этому голосу, чей призыв был равен закону мироздания:

В чистом поле солнце греет,
Отогревает Мать-Сыру Землю;
По сырой земле хмель вьется и тянется,
Так и ты тянись ко мне,
Во всякий час, во всякое время…

Рука Громобоя с треском обломила золотую ветку. Между двумя деревьями впереди померкло золотое сияние леса: казалось, открываются ворота, ведущие в темноту. Вниз… Громобой шагнул к этим воротам, и голос, полный тревоги и страстного призыва, лился оттуда ему навстречу:

Ты приди ко мне, мой сердечный друг,
Ты приди ко мне, Лето Жаркое,
Ты приди ко мне частым дождичком,
Ясным солнышком да светлым месяцем,
Ветром буйным да синим облаком,
Ты приди ко мне ясным соколом,
Ты приди ко мне добрым молодцем…

Ускоряя шаг, Громобой ворвался в ворота, и два дерева вспыхнули, как два золотых столба. Где-то наверху прокатился мощный гул, вокруг стало темнеть, золотой лес исчез. Громобой увидел перед собой увядшую равнину под низким серым небом. И ветер этой равнины нес ему навстречу последние, торопливые и горячие слова заклинания:

Назад не оборотись,
Вспять не повернись,
Иди ко мне, Лето Жаркое,
Иди ко мне, к Щедрой Осени,
Иди ко мне, к Зиме Лютой,
Иди ко мне, к Весне Красной!

Золотые ворота позади закрылись и погасли, как будто растаяли в сером воздухе. Громобой стоял на равнине, на перекрестке двух дорог. Напротив себя он увидел человека, которого встретил впервые в жизни, но узнал, потому что не мог не узнать. Сейчас во всем свете не существовало никого другого, только они двое, только он и этот невысокий, ловкий, черноволосый парень с красной искрой в темных глазах. Сын Велеса, рожденный противником для него.

А в стороне от них тонкая липа с золотыми листочками дрожала на ветру, сгибалась под порывами вихря, как будто плакала, но не могла сойти с места; хотела что-то им сказать, но молчала и только умоляюще тянула к ним ветки, как живые руки.