Перекресток зимы и лета

Хромая, стараясь не обращать внимания на боль и слегка опираясь мечом о землю, Громобой прошел за стену Ледяных гор. За самым проломом он заметил два источника, бьющие среди ледяных камней: вода одного была искристой, прозрачной, пронзительно-холодной на вид, а другого – сероватой, мутной. Второй источник был ближе; Громобой подошел к нему, опустил руку. Вода была тепловатой, так что рука ее почти не ощущала. На дне почему-то лежала, слегка покачиваясь на прыгающих из земли струях, глиняная чаша с обломанными верхними краями. Она сама попалась ему под руку, и Громобой подхватил ее, зачерпнул воды и вылил на свою раненую ногу. Боль мгновенно унялась. Недоверчиво приподняв брови, Громобой глядел на рану: на глазах она затягивалась новой свежей кожей, и он даже поторопился отодвинуть окровавленные лоскуты штанины, чтобы они тоже не приросли.

– Могли бы и штаны сами зашиться, – вслух сказал он неизвестно кому и хмыкнул. – Раз уж тут такие дива!

– И так дойдешь, щеголь тоже нашелся! – с неприязнью сказал резковатый, сварливый женский голос. Он шел из большого черного валуна, лежавшего между двумя источниками. – Пришел, так иди, чего встал!

Громобой поднял голову, но никого не увидел. Мать Засух спряталась: ее время прошло, и она не могла ему помешать.

Впереди, за источниками, расстилался зеленый лужок со свежей травой, а на лужке, прямо на траве, лежала женская фигура, покрытая белой полупрозрачной пеленой, похожей на легкое весеннее облачко.

Громобой дрогнул и шагнул вперед. Он не мог под покрывалом разглядеть лица лежащей, но его вдруг пронзила уверенность: это она, та, ради которой он бился. Здесь могла быть только она, она одна, и наконец-то он дошел до нее. Весь мир проснулся, и только она еще лежала, застывшая, неподвижная, скованная своим священным сном, бессознательно ожидая того, кто ее разбудит.

Не чуя под собой ног, Громобой приблизился к лежащей и приподнял край покрывала. Покрывало было прохладным на ощупь и таким легким, что, казалось, держишь клочок тумана. Из-под него вдруг повеяло душистым, свежим теплом. Перед Громобоем было лицо девушки – нежное, белое, с закрытыми глазами. Светло-русые волосы длинными волнами разметались по траве.

Громобой сорвал покрывало и отбросил его прочь; оно упало поодаль и стало быстро таять. А среди травы засверкали какие-то золотисто-огненные звездочки. Громобой бросил на них беглый взгляд: не рассматривая, он заранее знал, что это такое. Здесь лежали недостающие осколки Чаши Годового Круга: осколки со знаками весенних месяцев, березеня,[59] травеня[60] и кресеня,[61] могли найтись только во владениях Весны, и вот наконец он попал туда. Но Громобой сейчас не думал об осколках: перед ним была сама Весна, и лишь один миг отделял ее от пробуждения.

Громобой опустился на колени возле девушки. У него было смутное ощущение, что когда-то очень давно он уже видел какое-то девичье лицо, похожее на это, но где и когда – он не помнил, да и неважно это было. Перед ним была богиня, всегда на кого-то похожая и всегда остающаяся только собой. Ее сияющее красотой лицо притягивало, завораживало. Вокруг ее головы играли чуть заметные, светлые радужные тени, и сама она казалась драгоценной жемчужиной, сердцем и молодостью мира, самым главным, тайным зерном жизни, которое мудрые боги спрятали в такую глубь пережидать опасные времена. Увидеть ее можно только раз в жизни, и то не каждому. Ради того, чтобы ее увидеть, он когда-то отправился в путь, бродил по дорогам видимых и невидимых миров, забрался на самую вершину Стрибожьей небесной горы, спустился в черные глубины… Он бился и проливал кровь ради того, чтобы однажды увидеть это чудо и вспоминать потом всегда, всегда, сколько ни придется ему прожить… Это лицо, похожее на цветок подснежника – белый, тонкий, душистый, прохладный и нежный, и было его наградой за все труды и битвы.

Как заставить ее открыть глаза? Гроза и дождь, смывшие зиму с земли, ее одной не коснулись. «Источник, – шепнул Громобою кто-то невидимый. – Живая вода!»

Громобой вернулся к источнику, в котором играли чистые хрустальные струи – теперь ему нужен был этот, – зачерпнул воды обломанной глиняной чашей, вернулся и брызнул в лицо спящей.

Ресницы девушки затрепетали, она порывисто вздохнула, потом стала дышать чаще и глубже. На щеках ее проступил легкий румянец. Весь ее облик наполнился жизнью, словно ледяные чары сна таяли и спадали с нее. С каждым мгновением ее красота и прелесть поражали и влекли к себе все сильнее; казалось, вот-вот, еще мгновение, и она очнется…

Не помня себя, Громобой наклонился и поцеловал ее нежные, прохладные губы.

И тут же она открыла глаза. Склоняясь над ней, Громобой видел, как поднимаются длинные ресницы, как открываются навстречу ему два озера чистого голубого света, так схожего со светом освобожденного неба. Это были нечеловечески прекрасные глаза, и не всякий сумел бы выдержать их взгляд; этот голубой луч пронзал сердце насквозь, заставлял каждую жилку трепетать от восторга, словно перед тобой зарождается новая вселенная, цветущая и светлая, которая будет принадлежать только тебе… И в то же время эти глаза казались знакомыми. Та сила надежды, обновления, грядущего рассвета, что жила в них, маленькой искоркой играет в глазах каждой девушки на земле.

Она села, с изумлением глядя на Громобоя. Он молчал, всем существом ощущая свершившееся чудо, в котором ему больше не оставалось дела.

– Ах! – Девушка плавно подняла белые руки к лицу, провела кончиками пальцев по бровям, потом по щекам, бессознательно отвела ото лба волосы, спадающие до самой травы. – Как долго… я спала… Где я?

Она доверчиво смотрела на Громобоя, ожидая ответа, который он не мог ей дать, потом огляделась. Нет, впечатление прежнего знакомства обмануло его: она его не знала, и его лицо было для нее новым, как и весь обновленный мир.

Громобой тоже огляделся и не узнал того места, в которое входил. Ледяные горы вдруг стали полупрозрачными, легкими, как туман; они подрагивали, таяли в воздухе прямо на глазах и уходили вверх облаками белого пара, а позади них уже угадывалось что-то совсем другое – березовая роща, полная шороха первой свежей листвы, с желтыми звездочками первоцветов в траве.

– Пойдем! – Громобой встал на ноги, взял девушку за руку и помог ей подняться. На том месте, где она лежала, приподнялись и потянулись вверх десятки цветов – белых, желтых, розовых, голубых. Цветы один за другим скатывались с подола ее белой рубахи и тут же оживали на земле; их становилось все больше, цветочный ковер ширился, разливался вокруг. – Пойдем, тебя уж заждались.

Он повел ее к ледяным воротам, но те исчезли раньше, чем они дошли. Один, два шага – и перед ними раскинулась березовая роща, та самая, что смутно мерещилась Громобою за радужной стеной. Тогда он не сумел в нее попасть, а теперь она сама шла ему навстречу.

И вот она уже вокруг них: стройные белые березы с черными глазками на коре играли на ветерке плетистыми ветвями, покрытыми зелеными полураспустившимися листьями, и были похожи на чудесных птиц в заклинательном танце. Солнечный свет полосами золотил листву, но и легкая тень была прозрачной, дышала, пела, искрилась желтыми звездочками первоцветов, белыми жемчужинами ландыша, лиловыми глазками фиалок.

– Ах, как хорошо! – Девушка высвободила руку из руки Громобоя, шагнула вперед, и березы потянулись ветвями к ней.

Прямо перед ними вдруг мелькнуло что-то белое: глаз Громобоя едва успел ухватить стройную девичью фигуру, точь-в-точь похожую на ту, что стояла возле него. Возле нее был человек – высокий светловолосый парень с изумленным и усталым лицом. Раздался слабый крик – и та, что стояла напротив, всплеснула руками, как птица крыльями, и вдруг растаяла. Светлое легкое облачко плавно взмыло над травой и стало таять.

– Нет, постой! – Парень протянул к нему руки, стараясь удержать то, чего больше не было. – Душа моя!

В ответ долетел глубокий вздох – усталый, печальный и умиротворенный. Навсегда уходил в небытие кто-то, кто никогда не жил человеческой жизнью и потому не боялся смерти, кто-то, кому отныне нет места ни в одном из миров.

Человек порывисто шагнул вслед за облачком: его покидало то, во что он вложил всю свою человеческую душу. Для него не было и не могло быть другой весны.

Он шагнул прямо в облачко, желая удержать то, к чему больше нельзя было прикоснуться. Облачко накрыло его, а потом рассеялось в воздухе, пронизанном солнечными лучами.

– Я теперь знаю… – сказала Леля. Громобой обернулся к ней: ее лицо сияло жизнью и красотой, глаза заблестели радостно и изливали лучи теплого света. – Это дом мой земной… Матушка!

Торопясь, словно желая нагнать опоздание, она побежала по траве куда-то вперед, и навстречу ей из-за берез вышла стройная женщина, окутанная золотым светом. Громобой узнал ее. Это она когда-то сидела с ним на опушке рощи и в слезах умоляла вернуть ей дочь. Теперь освобожденная дочь бежала навстречу ее объятиям, и прекрасное лицо богини Лады светилось счастьем любви.

– Доченька моя родная! – Богиня Лада обняла девушку, и вместо рук у нее были белые лебединые крылья. – Как же долго мы тебя ждали! Как же долго ты спала, как долго цветы не цвели, травы не росли, ручьи не звенели, птицы не пели! Приди же к нам теперь, Весна-Красна!

– Приди к нам, Весна-Красна! – подхватил юный женский голос.

Из-за березы выскочила стройная девичья фигура в белой рубахе, с венком из первоцветов на светло-русых волосах и зеленым ожерельем из ветвей на груди.

– Приди к нам! – Из-за другой березы показалась еще одна девушка, с венком из синих волошек.

Эту Громобой узнал – он видел ее в Ладиной роще перед городом Стрибожином. Мельком подмигнув ему в знак старого знакомства, Волошница подала руку первой берегине. Их сестры сыпались отовсюду: стройные фигуры с длинными распущенными волосами выскакивали из-за деревьев, поднимались из травы. Воздух наполнялся свежими запахами трав, цветов, древесного сока. У каждой над челом и на груди пестрели цветы, в волосах виднелись зеленые ветки, щеки горели румянцем, глаза блестели. Духи трав и цветов, проснувшиеся вместе с богиней-весной, вышли на волю и готовы были снова украсить, оживить и расцветить лик земли. Взявшись за руки, трижды девять берегинь повели хоровод вокруг богини-матери и богини-дочери, запели:

Приди к нам, весна,
Со радостию!
Со великою к нам
Со милостию!
С лесом зеленым,
С луговиной пышной,
С рожью зернистой,
С пшеничкой золотистой,
С овсом кучерявым,
С ячменем усатым,
С калиной-малиной,
С клюквой-моховиночкой,
С брусникой-боровиночкой,
С цветиками лазоревыми,
С травушками-муравушками!

Вдруг берегини с визгом и смехом кинулись в разные стороны; вместо них рядом с Ладой и Лелей оказался мужчина – молодой, румяный, с красивой золотистой бородкой и зелеными побегами в светлых волосах. Лада радостно улыбнулась ему и ласково подтолкнула вперед дочь; он обнял Лелю, и Громобой сам догадался, что это должен быть Ярила, ее отец. От всех троих исходило чистое золотое сияние и окружало так плотно, что рассмотреть их было уже нелегко: это сияние уже было границей, отделившей весенние божества от Громобоя.