Финно-угорские этнографические исследования в России

Финно-угроведение в эпоху Просвещения

В поисках положительных генерирующих импульсов европейская историография раннего нового времени нередко обращалась к ветхозаветным сюжетам и атлантическим образам. Почти лишенные этнической специфики легендарные истории прошлого довольно удачно сочетались с антикварным пониманием исторического процесса, особенно в его локальных интерпретациях[1]. Финно-угроведение также отдало свой долг этому подходу — иллюстрацией могут послужить труды первых ученых-феннофилов, указывавших не только на общее происхождение финского, саамского и пермского языков, но и на возможное родство последних с языками древних греков и евреев. История, или правильнее будет сказать — недифференцированная «полигистория», оставалась еще во власти риторики, когда обоснованность научных текстов и верификация сделанных в них выводов сверялась в основном по степени авторитетности цитируемых античных и средневековых писателей. Современная ирония по этому поводу допустима лишь при понимании того, что без этих начальных, во многом наивных, попыток соединения эмпирических материалов и концепции исторической динамики вряд ли была возможна радикальная смена прежней исследовательской парадигмы, ставшая реальностью в связи с распространением в науке идей европейского Просвещения. Стремление историков XVIII в. освободиться от груза непроверенных теорий и сомнительных историописаний требовало применения рациональных методов исследования, включая непосредственное наблюдение за жизнью народов, не обладавших длительной письменной культурой, историей которых являлась этнография.

В научно-справочной литературе встречаются разные толкования и определения эпохи Просвещения, чаще всего связываемой с отказом от провиденционализма и господствовавшей в ученой среде средневековой схоластики. Общество тех лет занимала мысль о «равенстве», а академическое сообщество о — «разуме» как носителе универсальных ценностей, наделенном инструментальной функцией, способствующей постижению сути вещей. Благодаря этому в просвещенческом идеале складывалась логически выстроенная концепция поступательного освоения природы, включающей человечество во всем его культурном и географическом многообразии. Конечной целью движения по пути прогресса становилось достижение всеобщего блага путем экспериментального изучения внутренней структуры предмета, исправления и улучшения выявленных нарушений и уродств. Для западных наставников Петра I, как пишет Ю. Слезкин «все мироздание... четко делилось на «естественное» и «искусственное» (рукотворное), причем до «натуральной» природы можно было добраться, лишь устранив все «ошибочное» и «видоизмененное». Хотя общей тенденцией присущей работам просветителей была страсть к морализаторству, в целом им удалось утвердить в общественном сознании идею единства человеческого рода, вне зависимости от происхождения, образа жизни и уровня политико-экономического развития. Несмотря на приоритет естественнонаучных знаний, XVIII в. позволил существенно развиться гуманитарным наукам, также пытавшимся обнаружить и обосновать законы человеческого общежития. Интерес к таким мировоззренческим проблемам, как свобода и несвобода, бедность и богатство, прогресс и отсталость, порой приводил просветителей к конфронтации с властью, но в то же время многие из них оговаривали собственные дерзания соображениями государственной пользы и надеждами, возлагаемыми на просвещенного государя-реформатора. Ученые представители эпохи собирали факты, подчиняясь логике энциклопедизма и руководствуясь представлениями о «естественном праве», «общественном договоре» и «добродетельном дикаре». Хаотический эмпиризм и книжная эрудиция предыдущего поколения ученых постепенно уступали место полевым наблюдениям и критике источников. Стремление к рациональному познанию окружающего мира коснулось в те годы историко-географического освоения европейской периферии и сопредельных с ней азиатских земель, где в массе своей жили финно-угорские (уральские) народы.

Если же задуматься над тем, кто из титанов эпохи внес определяющий вклад в философский базис этнографии и этнографического финно-угроведения в частности, то, скорее всего, на историографическом горизонте возникнут три знаковых фигуры, хронологически отображающие преемственность просвещенческих идей: Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-1716), Жан-Жак Руссо (1712-1778) и Иоганн Георг Гердер (1744-1803).

Синтетическим по своей природе научным мировоззрением ГВ. Лейбница была сформулирована теория, подразумевавшая существование , двух форм познания (темного чувственного и ясного разумного), четко расчлененных форм бытия. Причем, выбор науки, по его мнению, должен был склониться в пользу последнего, позволяющего с помощью рациональных методов добиться получения устойчивых, поддающихся проверке результатов. В трактате «О приумножении наук» Лейбниц отмечал, что в понимании тайн природы его время, несомненно, превосходит предшествующее, но он же предостерегал современников от обольщения непроверенными на практике гипотезами и поспешными выводами, фундированными, казалось бы, эмпирическими материалами. Разделяемая и развиваемая им идея «круговорота» задолго до появления идей этнологического эволюционизма и диффузионизма предполагала культурный дрифт на Восток, прежде всего, в стремительно модернизирующуюся Россию. Обновленная страна, чей народ выходил на мировую арену, по мысли ученого, имел счастливую возможность использовать культурные достижения двух континентов, на которых он расположен — Европы и Азии.

Руссоистская идеологема, на первый взгляд, абсолютно противоречила наставлениям Лейбница, отвергая примат рассудка и даже ставя под сомнение саму науку. Однако, выдвигая на первый план простые народные чувства, Ж.-Ж. Руссо сохранил в своих философских рассуждениях не только общую просветительскую направленность, но и развил теорию разумного преобразования современного ему общества путем обращения к глубинам истории, где таится «золотое детство» человечества — век равенства и справедливости. Идеализация древности сопрягается у Руссо с распространенным тогда представлением о существовании «добродетельного дикаря», поиски которого он вел на самых отдаленных и недавно открытых землях, в известной степени стимулируя этнографические интересы своих читателей и почитателей. Как писал Б. Андерсон, благодаря трудам Руссо и других светил Просвещения «...появилась возможность мыслить Европу как всего лишь одну из множества цивилизаций, причем не обязательно Избранную или лучшую». Созданный идеями Руссо и пером Вольтера «Простодушный», не пытавшийся никому ничего доказать и тем более навязать, воспитанный простой органичной жизнью, прямо противостоял как феодальному прошлому человечества, так и буржуазному будущему. Кроме того, Руссо своими трудами способствовал утверждению национального самосознания европейских народов, может быть, ранее других осознав, что невозможно искренне любить свое, отвергая и презирая чужое.

Радикализм позднего европейского Просвещения воплотился в работах И.Г. Гердера, в особенности в его учении о народе как подлинном творце духовных и материальных ценностей. Буря и натиск философско-исторической концепции пастора Гердера не только расшатывали позиции космополитически настроенных ученых, лишь изредка иллюстрировавших свои во многом умозрительные сочинения элементами «народности». Труды Гердера впервые позволили представить историю человечества как мощное поступательное движение, в котором каждому народу отведено свое достойное место, что в перспективе позволило развиться не только романтическому пониманию истории, но и решительно заявить о себе народоведческим наукам. Гердер призывал своих единомышленников не гнушаться полевой собирательской деятельностью, отмечая, что «...даже в Европе целый ряд наций остается неизученным и неописанным... А между тем среди них имеется так много лиц, призванных по долгу службы изучать язык, нравы, образ мышления, древние поверья и обычаи своего народа!». Таким образом, внимание просвещенных европейцев обращалось к ценности местной простонародной культуры, закладывая основы этнографического краеведения и фольклористики.

Вместе с тем, необходимо осознавать, что осуществление практических шагов в области этнографии вряд ли было возможно без деятельности тех ученых, которые первыми увидели в этом предмете серьезную исследовательскую перспективу. Речь идет, прежде всего, об авторе первой всеобъемлющей «Истории Российской» В.Н. Татищеве (1686-1750), создателе «Allgemeine Nordische Geschichte...» А.Л. Шлёцере (1735-1809) и основоположнике финской национальной историографии Х.Г. Портане (1739-1804). Предпринятые ими попытки опровержения ранее устоявшейся картины мира, покоившейся на авторитете генеалогических таблиц Книги Бытия, способствовали прояснению проблем этнической истории Северо-Восточной Евразии. Находясь у истоков национальных школ историков и лингвистов, они направили своих последователей по единственно возможному тогда пути выявления новых источников и критического отношения к имеющемуся научному наследию. Сделав предметом своих начинаний историю народов, долгое время находившихся в тени классических древностей и письменной традиции, эти выдающиеся представители эпохи пробудили общественный интерес к этническим исследованиям. Развившаяся при этом фиксация этнографических фактов, впрочем, как и лингвистическая компаративистика, сформировали новый тип научного работника, способного совмещать экспедиционную деятельность с трудом кабинетного ученого-теоретика.

Со всем уважением и признательностью относясь к научному труду пионеров народоведения, хотелось бы представить начальную историю этнографического изучения финно-угорских народов России сквозь призму личной истории трех выделяемых персоналий: Ф.И. Страленберга — первым указавшего на факт языкового родства финно-угорских народов; Г.Ф. Миллера — первым предпринявшего попытку совмещения сведений о народах восточной России, извлеченных из актового материала, с живой фольклорно-этнографической информацией; И.Г. Георги — автора первой сводной этнографической работы о народах России, показавшего финно-угров в качестве древнего автохтонного населения страны. Присущая этим разным и в то же время близким по духу людям исследовательская проницательность, стремление к систематизации и умение придать научному продукту необходимую потребительскую привлекательность, обеспечила условия для будущего развития этнографического финно-угроведения.

Немаловажными факторами в деле формирования интеллектуальных основ финно-угорской этнографии были свойственный английской научной традиции эмпиризм, французский энциклопедизм и характерный для германской науки синтез исторического и естественно-математического мышления. Нельзя не учитывать и скандинавского влияния, особенно на финляндских ученых. Тем более, что шведская «нордистика» во второй половине XVII в. достигла достаточно высокого научного уровня, сделав качественный шаг вперед в представлении этнографической карты региона. Например, в опубликованной в 1674 г. книге И. Шефферуса «Lapponia» указывалось на сходство языков и антропологического типа финнов и саамов. Даже О. Рюдбек, один из столпов идеи «атлантизации» национальной истории, собрал некоторое количество этимологий, демонстрировавших языковое родство финнов и венгров. Примерно в те же годы два других шведа, поэт Г. Стернхельм и канцлер Б. Шютте, отмечали сходства, существующие между финским и венгерским языками. Критическое восприятие древностей и современной этнокультурной информации было достигнуто благодаря трудам профессора Упсальского университета И. Ире, собравшего немало сведений по истории и языкам финнов и саамов.