Финно-угорские этнографические исследования в России

Как уже отмечалось ранее, организация А.И. Шёгреном полевой собирательской работы опиралась на использование административного ресурса, унаследованного им из практики академических экспедиций прошлого столетия, также на личные неформальные контакты с любителями народной старины. Нередко, еще до прибытия в лежащий на его пути губернский город, Шёгрен направлял властям уведомление о своем приезде и представлял рекомендательные письма из столицы. В свою очередь, губернские власти вручали ему направление в уездные города, а уездные начальники отдавали команду ниже по инстанции[44]. Пользуясь официально заверенными полномочиями, Шёгрен просил представителей местной администрации представить ему максимально полный свод статистических сведений о посещаемом им крае. В результате рапортов городничих, приказчиков заводских кантор, служащих земских судов, уездных исправников и старост волостных правлений, которые поступали к Шегрену на протяжении нескольких лет, по окончании экспедиции в его руках сосредоточился значительный массив информации о российской провинции этнодемографического, этноконфессионального, земельно-кадастрового и промышленного содержания. Совмещая статистические данные с выписками из исторических источников, сведениями ключевых информантов, записями местных топонимов, списками наиболее часто встречающихся фамилий и образцами речи, исследователь буквально на ходу создавал краткие описания посещенных им уездов, подмечая и фиксируя все, что могло касаться финно-угорской проблематики. Созданные Шегреном на основе эклектичных полевых записей печатные работы, пожалуй, лучше всего демонстрируют его методологические поиски и установки.

Первой научной работой А.И. Шегрена, изданной по возвращению из экспедиции, была развернутая статья, посвященная изучению саамов области Кемь (приходы Kuusamo, Kemijärvi, Sodankylä, Uutsjoki).

Опубликованная первоначально на шведском языке, эта работа преследовала цель проинформировать финляндских ученых о поисках и находках молодого коллеги в ближайшем к финнам культурном пограничье. Публикация статьи на немецком языке была направлена уже на более широкие круги заинтересованных читателей, создавая необходимый Шегрену общественный резонанс о его полевых изысканиях в малоизученном крае. Как отмечает ведущий биограф Шегрена профессор М. Брэнч, заключительный параграф статьи, очевидно, не принадлежит перу автора, так как написан совсем в иной (похвальной) манере. Данный стилистический прием отчасти подтверждает предположение о том, что работа о саамах являлась для Шегрена своего рода вариантом научного «промоушена», продвигающего и завоевывающего внимание. Успех такой акции выразился в скором издании текста статьи в авторитетном берлинском журнале Г. Бергхауза, благодаря чему имя путешественника Шегрена стало известно европейским ученым, ожидающим новых сведений от многообещающего автора.

Ранний академический период в жизни А.И. Шегрена был отмечен публикацией ряда важных в теоретико-методологическом отношении работ. Первая из них «О грамматическом строе зырянского языка и его связи с финским» была зачитана 4 февраля 1830 г. в качестве инаугурационной речи, при вступлении в должность адъюнкта Санкт-Петербургской Академии наук. Показывая общность происхождения коми и финского языков, автор, тем не менее, указывает на их самобытность и полную самостоятельность. Так, по его мнению, коми язык, беря свое начало от древнего «чудского», или финского языка, с течением времени утратил многие первоначальные признаки, в разной степени представленные в четырех основных наречиях (диалектах): усть-сысольском, верхне-вычегодском, яренском и удорском. Выбор Шегрена был предопределен более серьезной на тот момент проработкой лингвистической тематики, нежели вопросов этногенетической направленности. Но, с другой стороны автор серьезно удивил академиков новизной и фундаментальностью подхода, усложнив известную идею финно-угорского языкового родства конкретным предложением о создании сравнительной «чудской» грамматики. Опираясь на передовой опыт индоевропейской сравнительной лингвистики, в частности, идеи Р.К. Раска и братьев Гримм, он надеялся лично осуществить данную работу. Возможно, что эти мысли были усилены поступившими в распоряжение Шегрена богатыми лингвистическими собраниями академика П.С. Палласа, подготовившего еще в прошлом XVIII в. всеобщий сравнительный словарь языков народов мира. Однако историк в Шегрене оказался сильнее чем лингвист, принудив его сосредоточиться на анализе исторических источников, используя языковые материалы как вспомогательные средства при реконструкциях древней истории финских племен.

Вторая публичная лекция Шегрена в Академии наук была озаглавлена «О древних местах жительства Еми. Очерк истории одного из чудских народов в России» (1831 г.) и посвящалась реконструкции этнической истории летописного племени Емь. Основой для предпринятого анализа стал исторический очерк, принадлежащий перу покойного академика А.Х. Лерберга, по мнению которого Емь была непосредственно связана с финским племенем Хямя/Hämä. Отталкиваясь от этой гипотезы, Шёгрен предполагает, что древнерусские этнонимы Емь, Ямь соответствуют встречающимся в различных средневековых источниках понятиям — Хямя, Гам и Гамская земля. Не удовлетворившись имевшимися в его распоряжении бумагами Лерберга и собственными полевыми материалами, Шёгрен совершил специальную поездку в выборгские архивы, надеясь получить дополнительную информацию из финляндских источников. Сделав центральным пунктом своей методологии, анализ летописных данных и архивных материалов, Шёгрен предложил собственную интерпретацию истории военных действий древнерусских князей против Еми. Если его предшественник предполагал, что военная экспедиция славян в 1042 г. была направлена против Еми, живущей на территории современной Финляндии, то Шёгрен пришел к выводу, что в XI в. Емь расселялась на землях в районе Белозерья и, возможно, далее на юг в сторону Заволочья. Автор также задается вопросом о происхождении современного финно-язычного населения исследуемого региона — вепсов, или как их тогда именовали, чудь. Шёгрен был уверен, что вепсы не кто иные, как потомки Еми, расселившейся в южной части Заволочья и известные по летописным источникам в качестве Веси, Вилтси и Вису, а вепсский язык представляет собой старую форму финского диалекта Хямя/ Hämä. Предпринятая в этой связи попытка этимологизации этнонима Хямя привела Шёгрена к неожиданному результату, наиболее удачная с фонетической точки зрения форма обнаруживалась в самоназвании саамов — same, sabme. Такая постановка проблемы показалась ему тогда слишком смелой, и он склонился к другой более сложной этимологии, от эстонского häme — сырой, влажный, но и в наши дни первая версия находит своих продолжателей. Другим новшеством, продемонстрированным Шёгреном в этой работе, стала попытка подкрепления письменных источников собранными им в экспедиции устно-историческими и топонимическими материалами. Это особенно было заметно в тех моментах, когда исследование касалось реконструкции истории Еми в первой половине XII в., когда русские князья совершали многочисленные походы против чуди[45]. Полемизируя с Н.М. Карамзиным, который понимал под этими военными экспедициями, походы против эстонцев и с мнением академика Лерберга, указывавшего на Финляндию, Шёгрен упорно доказывал, что все эти завоевательные и фискальные предприятия, происходили на территории Заволочья.

Текст третьей академической лекции «Как и когда обрусели Заволочье и Заволочская Чудь» (1832 г.) был закономерным продолжением «чудской проблематики», ставшей в эти годы профилирующей для Шёгрена и о которой будет подробнее им сказано в историко-филологическим и статистическим очерке «Зыряне:...». Предполагая наличие тесной этнической и лингвистической связи «заволочан» с карелами и Емью, он еще раз обозначал свою гипотезу о существовании древнепермского населения к западу от Северной Двины вплоть до Онеги, то есть на территории современного Русского Севера. Продолжая полемику с Н.М. Карамзиным относительно времени христианизации края и славянской миграции, Шёгрен считал, что языковая и культурная ассимиляция Заволочья начинается никак не в XI в., а много позже. Походы русских князей на Заволочье, стали наиболее интенсивными в первой половине XII в., когда они перерастают из частных предприятий в поисках военной добычи в целенаправленное продвижение, связанное с крестьянской эмиграцией. Опираясь на исторические сведения, преимущественно извлеченные из скандинавских источников, и данные ономастики, он указывал на необходимость расширения спектра привлекаемых к сравнению материалов по истории финноязычных народов России. В этой связи, уместно будет сказать, что, изучая столь мало освященную письменными источниками область как Заволочье, Шёгрен в полной мере оценил познавательные возможности географических названий, селений, рек и тех фамилий, что преобладали у местных жителей. В частности, он обратил внимание, что довольно часто встречающиеся в северном крае названия рек и других водоемов с окончаниями на: -Йонга, йенга, -енга, -онга, прямо соотносящиеся с гидронимами на: -йук, йуга, -йега, -era, -ora, -га, произошли непосредственно от финских и саамских названий, образованных при помощи слова «река»: -joki, -jogi, -jokka, -juk, -juch. Таким образом, весь пласт топонимики исследованного региона, содержащий топоформант: -га, -нга, можно было, по его мнению, связывать с древним финно-язычным населением Заволочья.

Очерк «О финском населении Санкт-Петербургской губернии и происхождении названия Ингерманландия» (1833 г.) — является первым научным описанием финно-язычного населения Санкт-Петербургской губернии. Шегрен довольно подробно рассматривает этапы освоения края, связанные с миграциями и адаптацией здесь новых этнических групп, а также анализирует различные версии происхождения слова Ингерманландия, Инкеринмаа, Ингрия. В этой работе Шегрен широко использует ставший сильной стороной его исследований метод совмещения финских, скандинавских и русских источников, иллюстрирующих историю отдельно взятого региона. В структурном отношении работа состоит из двух частей, что отражено в ее названии, но в плане внутритекстового анализа можно выделить четыре взаимосвязанные части, согласно выделяемым им группам финноязычного населения края. Первым из исследователей, Шегрен выделяет диалектные и этнографические различия между местными финнами-эврэмейсет и финнами-савакот, анализируя различные версии их прихода из Финляндии. В частности, анализируя свадебную обрядность обеих групп, он фиксировал мельчайшие детали, вплоть до особенностей свадебных костюмов. Причем, он сравнивал свадебные практики Ингерманландии и Финляндии, демонстрируя при этом применимость сравнительного метода не только в области лингвистики, но и в сфере этнографии. Затем Шегрен рассматривает этническую историю води и ижоры, безошибочно указывая на первых, как на древнейших обитателей Ингерманландии. Однако сделанное им предположение (на основе типологического анализа водской свадебной песни) о финском (емском) происхождении води и ее близком родстве с вепсами, лишь позже испытавшей влияние со стороны эстонцев и саамов, было довольно спорным. Что касалось ижоры (Inkerikot), в чьем карельском происхождении он не сомневался, Шегрен рассматривает происхождение этнонима в рамках дискуссии о происхождении названия края и реки Ижора (Inkere). В целом, он согласился с мнением В.Н. Татищева о связи названия Ингрия (Ingerinmaa) с именем дочери варяжского конунга Олафа — Ингергерд, ставшей в 1019 г. женой великого князя киевского Ярослава Мудрого и принесшей этот край мужу, в виде приданого, не отказывая, впрочем, и другой версии русского историка, предполагавшего связь слова Ингрия от имени князя Игоря (Ингоря), сына Рюрика. Закрепление края в начале XVII в. за Швецией и превращение его в ординарную провинцию королевства, привело к появлению германизированного официального названия — Ингерманландия.