Кунсткамера

Посланная Екатериной II „секретная“ морская экспедиция И. Биллингса и Г. Сарычева привозит не только географические данные, но и предметы быта народов Северо-Восточной Азии и Северной Америки. В 1794 году эта коллекция из личного собрания Екатерины II поступает в Кунсткамеру. И теперь каждая экспедиция, отправляющаяся по стране или за ее пределы, по суше или по морю, считает своим долгом или имеет предписание привозить в Кунсткамеру „произведения других народов и трех царств природы“.

В 1803 году уходят в первое кругосветное плавание на кораблях „Надежда“ и „Нева“ И. Ф. Крузенштерн и 10. Ф. Лисянский и по возвращении, согласно инструкции, преподносят в дар Кунсткамере коллекцию с описью, озаглавленной „Каталог искусственным вещам и одежде разных европейских, азиатских и американских народов“. Крузенштерном и Лисянским были впервые привезены деревянные алеутские шляпы и деревянные боевые шлемы тлинкитов (береговых, материковых соседей алеутов), образцы эскимосской одежды и другие экспонаты, причем в каталоге каждый предмет имел точную дату и место приобретения. Их каталог во многом отвечал существующим и поныне музейным правилам. На шлюпе „Камчатка“ в 1817–1819 годах совершает кругосветное путешествие капитан В. М. Головнин. И вновь Кунсткамера принимает щедрый дар, состоящий из предметов культуры и быта индейцев Америки: образцов орудий труда и охоты, одежды из перьев и кожи зверей, идолов, культовых изделий.

В 1819 году отправляется знаменитая Антарктическая экспедиция Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева. В 1828 году в Кунсткамеру поступают богатейшие собрания этой экспедиции, где были предметы с далеких островов Тихого и Индийского океанов и из Австралии.

Под командованием Ф. П. Литке в 1826–1829 годах военный шлюп „Сенявин“ совершает очередное кругосветное путешествие, во время которого было собрано большое количество коллекций по естественной истории и этнографии. Все эти Коллекции поступили в распоряжение Академии наук.

Эскимосский панцирь. XVIII в.

Заходят в бухты и гавани обеих Америк суда Российско-Американской компании, и управители ее считают своим долгом посылать в Кунсткамеру всякие диковинные вещи. Сама Академия установила новый институт членов-корреспондентов, в состав которых избирались деятели разных стран с тем расчетом, чтобы они способствовали пополнению библиотеки и Кунсткамеры предметами и книгами из мест своего пребывания. Но редко среди таких корреспондентов были настоящие ученые, поэтому в переполненных хранилищах и залах Кунсткамеры появляются случайные и малоценные предметы.

Коллекциям было так тесно, что многие из них стояли годами нераспакованными. Ящики и тюки загромождали подступ к шкафам и витринам. Тесно было и в библиотеке. Несколько комнат, выделенных музею в бывшем дворце царицы Прасковьи Федоровны, где располагались Академия и ее службы, не могли удовлетворить потребности в новых залах и хранилищах. В Петербург приходят посылки от дипломатических и торговых миссий из разных стран мира. Диковинные вещи, произведенные руками человека всех обитаемых континентов, флора и фауна со всех концов света, минералогические и геологические коллекции из многих районов земли отныне были представлены в академическом музее. Это разностороннее богатство переполнило его, и он превратился в своеобразный склад, утратив свои просветительские функции.

Этому способствовало и то существенное обстоятельство, что неудержимое развитие русской науки происходило в крепостнической стране. Достижения ученых, находки путешественников или неутомимых искателей истинных знаний не становились всенародным достоянием. Просветительская роль Кунсткамеры все чаще предавалась забвению, и уже в 1802 году в „Санкт-Петербургских ведомостях“ в академическом объявлении о порядке работы Кунсткамеры можно было прочитать, что в дни, открытые для посещения, „ливрейные слуги и чернь совсем не будут впускаемы“.

Смерть Котельникова в 1797 году, уход Дашковой с поста президента-директора Академии усугубили трудности, переживаемые Кунсткамерой. Три года она фактически была без надсмотрителя, пока академическому начальству не пришла мысль пригласить на этот пост академика Николая Яковлевича Озерецковского. В трудные годы пришел к руководству Кунсткамерой Озерецковский. Многое из того, что он хотел, чего добивался более чем четверть века своего правления, ему сделать не удалось, по он все же сделал так много, что достигнутое должно остаться в памяти благодарных потомков.

Николай Яковлевич Озерецковский с рождения связан с Петербургом, но в семнадцать лет ему посчастливилось попасть в академическую экспедицию Лепехина, и с тех пор, дожив до пятидесяти лет, закончив службу адъюнкта Академии и будучи избранным ее действительным членом, он постоянно ощущал себя в пути. Здесь, среди гранитных парапетов и величавых дворцов, ему было тесно, там — в суровых гранитных скалах Карелии или на просторах величественных приволжских степей, под открытым небом, где природа открывается человеку сразу, ему было привольней. Недаром директор Академии княгиня Дашкова писала о нем в 1792 году: „Он для исследования натуральных вещей целые восемь лет путешествовал по России как сухим путем, так и морями, собирая все естественные произведения для Академии. И в последнем своем путешествии по озерам Ладожскому и Онежскому, которым описание издал он в свет, открыл гору, гранитами изобилующую, близ Ладожского озера, железную руду на острове Валааме и множество мрамора на реке Тельме, впадающей в Онежское озеро. Сверх того собрал знатное количество различных минералов и других натуральных тел, которыми приумножил собрание редкостей в Имперской Кунсткамере“. Так писала в Сенат княгиня Дашкова, объясняя избрание Озерецковского академиком и испрашивая ему приличествующую награду.

Николай Яковлевич никогда не забывал и добрые слова и благорасположение этой умной энергичной женщины, основавшей специальную Российскую Академию для разработки русского языка и ставшей президентом двух академий страны.

Год, как Николай Яковлевич стал надсмотрителем Кунсткамеры. Дел прибавилось уйма, забот еще больше. Некуда было девать ценнейшие коллекции, негде было разместить для обзора поступившие экспонаты.

Н. Я. Озерецковский.

Ничтожный штат Кунсткамеры, состоявший из библиотекаря, подбиблиотекаря, надзирателя музея, его помощника, писца, чучельщика и десяти сторожей, из которых семь должны находиться на соответствующих местах, наблюдать за чистотой и сохранностью коллекций, не мог обслужить многих желающих познакомиться с музеем. Год, как Николай Яковлевич стоит во главе Кунсткамеры, но даже его энергии недостаточно, чтобы добиться перемен к лучшему.

В 1801 году Александр 1 по случаю своего восшествия на престол устроил аудиенцию для академиков.

Эту аудиенцию Николай Яковлевич вспоминал каждый раз, когда водил по музею группы из военных, студентов только что открывшегося Петербургского университета, мелких чиновников. Каждый раз он был вынужден отодвигать ящики или тюки, наваленные у шкафов и витрин, пытаясь в подтверждение своего рассказа достать музейный экспонат — чучело или минерал.

Казалось, император был и милостив и благосклонен. Он не преминул пошутить на тот случай, что оба они — монарх и Озерецковский — почти в один год взяли бразды правления: один — над Россией, другой — почти над миром (имелась в виду обширность сокровищ Кунсткамеры). Аудиенция предвещала хороший исход, и, когда Александр I, приняв записку, поданную академиками, попросил рассказать о ее содержании и сути просьбы, Николай Яковлевич начал говорить горячо и пылко. Он говорил малоприятные слова, но не боялся за себя, свой пост, свое положение. Он говорил, что наука в России и ее главное научное учреждение — Академия зашли в совершенный тупик; что крупные ученые умерли, иные состарились, а молодых из даровитых соотечественников никто толком не учит, рассчитывая, видимо, как и прежде, на заграницу, но это негоже делать Российской империи. Не тем ли, в запальчивости говорил надсмотритель Кунсткамеры, объясняется, что академический музей пополняется дарами лиц, не имеющих отношения к Академии, а химическая лаборатория и анатомический театр прекратили работу, физический же кабинет и музей задыхаются от тесноты.

Окончив свою речь, Озерецковский низко поклонился и сделал шаг назад. Он, Севергин и другие академики, пришедшие как авторы записки, ждали решения императора. Александр I внимательно окинул взглядом надсмотрителя Кунсткамеры и, прикоснувшись к свитку, произнес:

— Здесь все изложено? Мы подумаем о нашей Академии.

Аудиенция окончилась. Записка осталась без внимания.

Озерецковский реально мог рассчитывать только на свои силы, на помощь друзей и коллег. И ему удалось сделать невозможное. Занимаясь делами Кунсткамеры, Николай Яковлевич продолжал совершать ближние и дальние поездки за новыми экспонатами. Ему было пятьдесят лет, когда он вступил на пост надсмотрителя, но его хватало на все: на собственные экспедиции, на занятия с любителями в стенах Кунсткамеры, на привлечение к ее работе новых академиков, на переустройство и перепланировку музейных залов.

По настоянию надсмотрителя унтер-библиотекарь Осип Беляев опубликовал в 1800 году новый расширенный путеводитель-каталог по Кунсткамере. Единственно, чего не смог добиться Николай Яковлевич, это отмены распоряжения Академии о запрете посещать музей „ливрейным слугам и черни“. Только однажды, 4 июля 1803 года, вопреки прежним уведомлениям Академии, Озерецковский сообщил через „Санкт-Петербургские ведомости“, что с 4 июля целую неделю Кунсткамера будет открыта и впуск в нее будет „беспрепятственно без билетов“.

Много успел сделать за четверть века Озерецковский, так и не дождавшийся монаршего внимания, не получавший постоянную поддержку просвещенной России. Это по его настоянию великие мореплаватели в своих кругосветных странствиях помнили о нуждах академического музея, это по его просьбе дипломатические и торговые миссии присылали дары от других пародов и стран. Благодаря его настойчивости Академия издала некоторые свои труды на русском языке, что способствовало широкому знакомству русской общественности с делами Академии и ее учреждений. В больших и трудных делах Кунсткамеры неизменным помощником, другом, советчиком был превосходный знаток камня и минералов академик Василий Севергин. Облегчая свою задачу, понимая, что трудно справиться с большим и разнообразным собранием музея одному, Озерцковский в 1804 году передает Севергину ключи от Минералогического кабинета.

Василий Севергин навел такой порядок в кабинете, так умело показывал достоинства его коллекции, как мог это сделать только ученый, специалист, влюбленный в свою науку. „Такими специалистами должна быть наполнена Кунсткамера, а ее коллекции распределены между ними сообразно их знаниям и интересам“ — эта мысль постоянно приходила на ум надсмотрителю в те дни, когда, опасаясь вторжения войск Наполеона в столицу, ценнейшие коллекции Кунсткамеры подготовили к Эвакуации в Петрозаводск. В тревожные дни Отечественной войны 1812 года Озерецковский понял, что прежняя Кунсткамера как комплексное собрание научных материалов изжила себя. Естественный процесс дифференциации наук требовал обособления внутри единого музея самостоятельных отделов и кабинетов. Однако эта неизбежная перестройка несколько задержалась из-за Отечественной войны.