Правила поедания устриц

Шей бросает в рот несколько штук, тараканы хрустят на зубах, — потом она, смеясь, поворачивается к брату, протягивает к нему ладони — тот дергается и отступает назад, словно при виде… ну, собственно, тараканов.

— Как ты можешь есть эту дрянь? — выплевывает Дункан.

Улыбка на лице Шей меркнет.

— Как видишь, могу, — говорит она, убрав руки. — И ты раньше мог.

— Что за ерунда! Никогда я это не… — Дункан замолкает на полуслове, его лицо заливает румянец — скорее гнев, чем стыд.

— Нет? — с деланным удивлением говорит Шей. — Те дети, которые ловили и ели тараканов, и голубей, и крыс, и копались в мусорных кучах, и спали в подвалах — это разве были не мы с тобой?

Становится так тихо, что слышно дыхание каждого из них. В этой тишине Шей с оглушительным хрустом раскусывает очередного таракана, не спеша, словно смакуя.

Руки Дункана сжимаются в кулаки.

— Зачем? Зачем вспоминать про это? Ты что, этим гордишься? И главное, зачем об этом… при всех?

— О том, как я радовалась, когда нашла выброшенную кем-то юбку с вышитыми цветами и листьями, очень красивую, которую надо было лишь чуть-чуть подлатать, — мягко говорит Шей, — или как мне впервые в жизни заплатили пару нюйен за то, что я помыла чью-то посуду? Затем, что это мои друзья, и возможно, им это интересно.

— Может, ты хочешь рассказать и о том, как тряслась, когда впервые сперла кредстик у какого-то студента, — зло говорит Дункан, — и как ругалась, обнаружив там всего пару нюйен? Или как у тебя лицо распухло, как подушка, когда те распальцованные эльфы обнаружили пропажу амулетов и избили тебя до полусмерти?

— Зато амулеты я успела спрятать, и они оказались довольно ценными, — пытается улыбнуться Шей, хотя ее губы дрожат.

— Слушай, парень, никто из нас не родился с серебряной ложкой во рту. Все хлебнули дерьма, — говорит Гоббет, и ее орочье рычание звучит откровенно угрожающе.

— Но это не то, чем стоит гордиться! — Дункан почти кричит. — Разве не от этого мы всю жизнь мечтали сбежать, Шей? Стать нормальными, вот чего мы хотели! А теперь мы снова воруем и побираемся, врем и убиваем, и продаем себя, и снова едим этих сраных тараканов!.. Нам предложили вернуть ВИНы и вернуться к нормальной жизни, а ты выбрала и дальше бегать в тенях?! Копошиться в этой грязи?! Тебе что, мало было нескольких лет в тюрьме?!

— Нет, Дункан, — ровно говорит Шей. — Нет никакого “мы”. Это я ворую и побираюсь, вру, убиваю, и продаю себя, и ем тараканов. А что делаешь ты — решать тебе. Я тебе не хозяйка.

Она выглядит очень спокойной, но Рактер слышит, как часто стучит ее сердце.

Дункан пару раз распахивает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба. Хотя, пожалуй, он больше похож на пса, которого пнули тяжелым сапогом.

Вот сейчас бы ему просто молча повернуться, встать и выйти. Скорее всего, Шей надеялась, что он так и сделает.

Но Дункан не таков. Вместо этого он ударяет тяжелым кулаком по столу. Один из стаканов опрокидывается, и пиво заливает рассыпавшиеся фишки – ветра и драконы, времена года и цветы.

— Ясно, — рычит Дункан. – Значит, променяла меня – свою семью! — на этих так называемых друзей. Да они ради тебя пальцем о палец не ударят, если ты станешь бесполезной. Выкинут куда-нибудь в море, как мусор. Как тот долбоеб, который решил ради прикола переехать тебя на мотоцикле, когда ты не захотела его обслужить… Помнишь, а? Такое вряд ли забудешь. Я сутки сидел с тобой и думал, что ты не жилец на этом свете. Тоже неплохая история о детстве, правда? Может, и ее расскажешь? Или, может, как я хоронил твою никчемную мамашу, подохшую от белой горячки?

— Я тоже много раз сидела с тобой после твоих драк, Дункан. И делала для тебя все, что ты просил.

— Господи… Да я вообще не об этом! Мы же не на рынке! Это всегда меня бесило – у тебя все время как будто калькулятор в голове работает…

— Без моего калькулятора мы бы очень быстро умерли с голоду.

— Да уж. Твой калькулятор просто отличный. Раз уж ты решила поделиться со своими друзьями – или как ты их называешь, деловые партнеры? – подробностями своего детства, можешь заодно поделиться, как ты училась сводить дебет и кредит. Или у тебя с рождения был этот талант с первого взгляда определять, стоит ли чей-то дорогой костюм и красивая укладочка того, чтобы тебя хлопнули по жопе, назвали милашкой и оттрахали во все…

Стоит ли дать в морду молодому крепкому орку, который не ниже тебя и на пару десятков килограммов тяжелее, а также сильнее и быстрее, несмотря на все твои кибернетические улучшения? Рактер для себя решает этот вопрос положительно.

— Простите, но у меня больше нет сил это слушать.

От удара Дункан лишь шатается, но этого хватает, чтобы подкравшийся сзади Кощей сделал подсечку, быстро ударив его под колени – не заостренной, конечно, стороной конечностей. Дункан с грохотом падает, задевая стол. Если бы Рактер собирался убить Дункана, Кощею хватило бы одного точного удара, и жертва даже не успела бы заметить его.

— Да у нас тут джентльменство, — цедит Дункан, не пытаясь подняться, вытирая тыльной стороной руки кровь из разбитого носа. – Чудесная вы парочка, я вам скажу. Русский психопат, помешанный на железяках, и моя сестра – воровка, шлюха и убийца. Прекрасный Принц под стать Золушке. Что, неинтересно слушать, как ваша ненаглядная зарабатывала на жизнь?

— На самом деле мне очень интересно, — честно говорит Рактер. – И про это, и про кредстик, и про юбку с цветами. Но я предпочел бы услышать все это от самой Шей.

Шей на протяжении всей этой отвратительной сцены сидит на диване неподвижно, как жена Лота, белая, как — ну, не как мел, с ее цветом кожи скорее как пепел. Гоббет ссыпает этих злополучных тараканов, которых Шей зачем-то продолжает держать в горсти, в ее карман, потом отряхивает ей ладони; Шей молча позволяет ей все это сделать.

Потом она, словно робот, которого внезапно включили, улыбается, встает и ясным голосом говорит:

— А не пойти ли нам сыграть следующую партию к Тетушке Чэн? Неохота собирать все эти фишки с пола.

— Точняк. А пива с чипсами лучше прикупить по дороге, а то Добрейшая за каждую крошку срубит денег, — замечает Гоббет, как рачительная хозяюшка.

Они все обходят опрокинутый столик, лужу разлитого пива и сидящего на полу Дункана. Словно его там и нет вовсе.

— Так вот, насчет подсчета фишек, — обыденным тоном говорит Из0бель, выходя из каюты — продолжая прерванный разговор. – Гоббет, у тебя не получится сразу научиться проделывать это в уме. Даже у меня не получалось. Попробуй записывать числовые значения в блокнот…

И вечер продолжается почти как раньше, если не считать, что они сменили дислокацию на зал маджонга Добрейшей: щелканье костяшек о стол, болтовня, смех, запах пива. Про Дункана никто не вспоминает: ситуация и так достаточно паршивая, чтобы усугублять ее утешениями и объяснениями.

В конце концов, для маджонга в самом деле нужно четыре игрока, пятый — всегда лишний.

И лишь под конец здорово опьяневшая Гоббет вдруг роняет невпопад:

— Шей, кто бы что ни говорил, ты потрясная. То есть, ну, вдруг ты не в курсе. Хотя про это весь Гонконг в курсе. Я тебя люблю ужасно.

— Спасибо, приму к сведению, — бледно улыбается Шей. – Знаете, ребята, мне надо перекинуться парой слов с Добрейшей насчет будущих забегов, так что идите-ка на «Дырявую калошу», время уже позднее.

Она держится молодцом, и если бы Рактер видел лишь то, что доступно человеческому взгляду, он бы ни за что не заподозрил, что ей очень, очень не хочется возвращаться на корабль.

Остальные, кажется, верят, что у Шей есть какие-то дела с Добрейшей Чэн, — и уходят; Рактер тоже делает вид, что собирается на “Дырявую калошу”, но, выйдя за двери зала маджонга, не торопится удаляться. В тепловом инфракрасном диапазоне Кощея сквозь стены здания видно, как Шей вместо того, чтобы пойти общаться с Добрейшей, одиноко сидит за столиком в плохо освещенном углу. Один из работников заведения приносит ей зеленую бутыль с прозрачной жидкостью – уже не пятиградусное пиво, а крепкую соджу, и Шей с каким-то мрачным исследовательским интересом опрокидывает один стакан за другим. Время от времени к ее столику подходит и пытается завязать разговор кто-то из гостей Чэн, но все быстро понимают, что ловить тут нечего.

В конце концов она встает и, пошатываясь, направляется к дверям. И, споткнувшись о порог, чуть не падает лицом в мостовую – Рактер едва успевает поймать ее за плечи.

— Так и знала. Я же сказала… чтобы вы шли… на корабль, — заплетающимся языком говорит она, не поднимая глаз. – Оставьте все меня… в покое. Дайте мне пойти…

— Куда?

— Куда-нибудь. Может быть, в Ван Чай. Где шумно, и много людей, и можно просто… ни о чем… не думать.

— Да, да. “Не жить, не чувствовать – удел завидный”. Ступайте куда хотите, только дайте сюда сначала ваш кредстик.

— Что?..

— Кредстик. Судя по интересу, с которым как минимум один из людей в зале маджонга следил, как вы напиваетесь, до клубов Ван Чай вы доберетесь без единой нюйены в кармане.

Рактер видит, что в нынешнем своем состоянии Шей не способна пройти и нескольких метров, но это только ухудшает ситуацию. Ван Чай — неплохой район. А вот окрестности зала маджонга Добрейшей Чэн — не очень.

— Ничего подобного, — пьяно говорит Шей. – Я м… могу за себя постоять. И т-там есть защита. Сетчатка глаза.

— Значит, лишитесь не только денег, но и глазного яблока.

Она упрямо трясет головой.

— Нет. Там… двух… факторная… а-у-тен-фи… Сложное слово…

— Сложное, да. Грабитель не сможет извлечь деньги с вашего кредстика — очень предусмотрительно. Но сам он пока об этом не знает. Кстати, как человек с некоторым опытом в хирургии я могу сказать, что глаз несравнимо проще вырезать у мертвого человека, чем у живого. А я бы не хотел обнаружить вас бездыханную в каком-нибудь переулке.

Шей вздрагивает и замирает в его руках. Потом тянется в карман и послушно протягивает ему кредстик – и при этом наконец поднимает голову. Он видит, что ее щеки прочерчены дорожками слез. Ее темные глаза встречаются с его светлыми. Она, не отводя взгляда, вдруг тихо и беспомощно говорит:

— Я домой хочу.

Домой. Очевидно, не на «Дырявую калошу», где все еще опрокинут стол и разбросаны на полу воняющие пивом фишки. Где все напоминает Шей о трещинах, которые пролегли между членами ее странной семьи — Дунканом, Рэймондом, ей самой — еще давным-давно, и с годами лишь росли, пока не стали глубже Марианской впадины.

— В Сиэтл? – недоверчиво уточняет Рактер. Шей отчаянно трясет головой:

— Нет, нет. Домой, как… ну… Если бы у меня был дом…

В итоге, отчаявшись объяснить, она молча порывисто утыкается — почти падает — в воротник его пальто. Он готов вдохнуть привычный морской запах, но в этот раз от нее пахнет главным образом дешевой корейской водкой.

Она плачет, и плачет, и плачет; Рактер гладит ее по шапке густых волос.

Когда ее плечи перестают вздрагивать, она бормочет в его воротник: