Правила поедания устриц

Он слышит, как у нее перехватывает дыхание, когда он опускается на одно колено перед ее кроватью и стягивает с бедер ее штаны.

Рактер аккуратно складывает одежду на стул и поворачивается к двери.

— Хороших вам снов, Шей.

Невидимая в темноте рука перехватывает его руку:

— Что?.. Вы просто уйдете? После того как раздели меня и… сказали все это, от чего у меня до сих пор уши горят?..

— Похоже на то.

— Господи, Рактер… я хочу вас так, что ноги подгибаются, я только о вас и думаю с того самого мига, как впервые спустилась в трюм этой проклятой посудины. Хотя бы поцелуйте меня.

— После нашего прошлого поцелуя вы сказали, что стали похожи на шаткий забор, — вспоминает Рактер.

— Зачем вы вообще запомнили ту чушь?.. А, — она вдруг почти трогательно, по-детски краснеет, — вы не хотите, потому что от меня, наверное, воняет…

— Мм… Нет. Не поэтому. Мне совершенно все равно, чем от вас пахнет. Просто не хочу, чтобы завтра, протрезвев, вы пожалели о своем решении.

— Ясно, — серьезно кивает она, но руку его не отпускает. – Хорошо. Но вы обещали… не уходить. Хотя бы… посидите со мной.

Он кивает; усаживается рядом с ней и укрывает ее тонким одеялом. Когда голова Шей удобно устраивается на подушке, он наклоняется к ней и легко целует ее в щеку: чувствует соль засохшей дорожки слез.

Шей все еще сжимает руку Рактера своей, затем тянет его руку на подушку рядом со своим лицом, прижимается щекой, носом, слегка касается губами тыльной стороны ладони… Ее глаза закрыты, но смуглые пальцы дрожат, трогая, изучая. Прикосновения почти невинны, к тому же за последнее время они много касались друг друга, и все же сегодня все неуловимо иначе. Игрой в дружбу тут больше не пахнет. Исчез барьер, который Шей старалась держать, как только осознала природу своих чувств к Рактеру. Тот магический круг, который она рисовала так тщательно на протяжении многих лет, создавая свои мудреные правила про рестораны и устриц, наконец-то стерт.

Кощей, цокая лапами по полу, с тяжелым звуком запрыгивает на кровать, как жирный кот, и устраивается у нее в ногах.

— Теперь, когда нет… Дункана… — говорит вдруг Шей, — меня ничто не связывает. Я ни перед кем не отвечаю… меня не волнует чужое осуждение, чужой гнев и обида. Я могу говорить что угодно кому угодно, делать что угодно, жить где угодно…

— Полагаю, так. И что вы собираетесь делать?

— Вернусь в Сиэтл. Не прямо сейчас. Но рано или поздно надо это сделать.

— Значит, «дом» — это все же Сиэтл, — полувопросительно говорит он.

— Нет. Просто Рэймонд любит Сиэтл. Хочу отвезти его туда. Думаю, ему будет лучше там, чем со мной.

— Точнее, вам будет лучше без него?.. Уж мне-то не врите.

— Ну… и это тоже. Я прослежу, чтобы он нормально там устроился, и после этого… Честно говоря, не знаю, что буду делать. Вернусь в Гонконг. Или отправлюсь куда-нибудь еще. Я могу пасти коз где-нибудь в Индонезии, если захочу, или стать звездой, или перевозить наркотики через границы, или править корпорацией или государством… Мир такой огромный! И столько всего интересного в нем, и ведь можно делать совершенно все что угодно, стать кем угодно, когда…

Шей замолкает на полуслове, но Рактер знает, что она хотела сказать. Мир огромный, и столько всего интересного в нем, и можно делать совершенно все что угодно, стать кем угодно — когда на твоих ногах больше не висят гирями жалкие, любимые, ненавистные, тошнотворные люди, о которых она всегда, сколько себя помнила, заботилась из чувства долга, отдавая им себя по капле, как Иисус Христос.

Помолчав секунду, она спрашивает:

— А вы? Вы что собираетесь делать?

— Если Гонконг надоест?.. Я собирался в Африку. Там сейчас много возможностей. Должно быть интересно. Что вы думаете об Африке?

— А как насчет СКАШ?

— А Нью-Токио?

— Якутия?..

Со стороны их диалог, вероятно, звучит совершенно бессмысленно. Но какая разница. У них есть весь мир — вот о чем они говорят.

— И вы… всегда будете со мной?

— Я же сказал. Всегда.

Она удовлетворенно вздыхает:

— Мы с вами… как король и королева Земли.

Суть погодя сонно бормочет:

— Мне все еще не особо нравятся ваши мечты про роботизированное постчеловечество.

— Если у вас появятся предложения получше, я готов их выслушать, — щедро предлагает Рактер.

— Я… подумаю…

Шей ровно сопит; когда ему начинает казаться, что она заснула, она тихо произносит:

— В детстве Дункан часто говорил мне, что когда мы вырастем… то приплывем в сказочную страну. В такую Землю обетованную… И эта страна станет нам домом. Там все будет хорошо и правильно. И красиво… потому что там, где мы росли, не было практически ничего красивого.

— Как эльфийский Тир Тэнжайр?

— Как Тир Тэнжайр. Только без фашизма.

— А вместо этого вы оказались в Гонконге. Как он, похож на Землю обетованную?

— Ну… По крайней мере, он, наверное, лучше Тир Тэнжайра. Но это не значит, что такой страны не существует. Сейчас мне кажется, весь мир может быть этой сказочной страной. Земля обетованная – не место. Это что-то… внутри меня… Наверное, вы не понимаете, о чем я говорю, но это ничего. — Она прижимается щекой к его ладони и снова закрывает глаза. – Только… не… уходите…

Рактер послушно сидит рядом, глядя, как она засыпает. Когда она уже вряд ли его слышит, тихо произносит:

— Думаю, как раз очень хорошо понимаю.

Она не меняет своего решения на следующее утро, когда просыпается трезвой.

Рактер из своей мастерской, по обыкновению вставший рано — гораздо раньше Шей — наблюдает ее пробуждение этажом выше: как ритмы ее сна меняются, как она перекатывается на кровати, как лениво размыкает веки, садится, потягивается — и вдруг вздрагивает, вспомнив о чем-то (о нем ), и садится на кровати прямо и напряженно, словно приготовившись к драке, и говорит вслух в пустоту перед собой:

— Вы слышите меня?.. Я знаю, слышите.

Рактер внизу в трюме поднимает голову, вслушиваясь.

— Я больше не пьяна, и я не передумала, — продолжает Шей с каким-то веселым отчаянием. — Я не боюсь больше. Не могу без вас. Никто не сможет заменить вас. Я хочу с вами быть. Всегда. И хочу… всего. Не хочу никого, кроме вас. Я… люблю вас. — И громче, увереннее повторяет: — Люблю. Всю жизнь любила, каждый ее день и час. Вот и сказала… Это было не так уж сложно. — Нервно смеется, отводя рукой прядь волос от лица. — Придете завтракать?

Рактер приходит на кухню на десять минут раньше нее (он отлично знает, сколько времени у Шей отнимает умывание и одевание) — как раз чтобы успеть сделать ей большой сойкофе с молоком и яичницу-болтунью: два яйца, немного молока, жирный кусок масла, щепотка перца — все как она любит.

Появившись в дверном проеме и увидев Рактера за кухонным столом — он, в белой рубашке с закатанными до локтя рукавами, как раз выкладывает болтунью на тарелку, Шей замирает, словно споткнувшись. Совершенно очевидно, что между ними должно вот-вот произойти, и все же напряжение повисает как натянутая тетива, дрожащая низким гулом.

Пришла очередь Рактера сделать шаг: Шей уже сделала свой, озвучив признание, к тому же он как-никак мужчина, — и он делает этот шаг, вернее, два шага к Шей — и целует ее. Не как в прошлый раз во время битвы с Цянь Я — осторожно, точно хрустальную статуэтку, — а глубоко, уверенно, потому что теперь у него есть такое право; и чувствует, что Шей это нравится — очень нравится, если верить ЭМ-излучению и тому, что вся она дрожит сладкой мелкой дрожью.

Все-таки настоящий первый поцелуй должен быть совсем не про то, как пытаешься посмотреть своим страхам в лицо, стоя перед Царицей Тысячи Зубов; он должен быть про страсть, про то, как накрывает горячая душная слабость, как подгибаются ноги, как сердце колотится где-то то ли в пятках, то ли в горле, — и Рактер очень хочет, чтобы для Шей все так и было.

Кажется, получается неплохо.

Поцелуй длится и длится. Из кожи Шей начинает сочиться слабое серебристое сияние, как тогда, на цветочном рынке ночью. Магия льется из нее как лунный свет: поцелуй ощущается словно у Рактера полный рот сычуаньского перца или электрическая батарейка. Он дотрагивается языком до ее маленьких зубов.

Она стискивает пальцы у него на плечах, когда он прижимает ее к кухонному столу. Издает тихий полувздох-полустон, когда он прикусывает тонкую смуглую кожу на ее шее:

— Ох… Почему это так хорошо?

— Потому что я хочу, чтобы вам было хорошо, — отвечает он, намеренно щекоча дыханием ее шею.

Зажмурившись, она кивает.

— Да… Это потому что я с вами.

Она определенно не боится больше прикосновений — льнет, как кошка. Гладит его по плечам, по груди. Прикосновения на удивление жадные – давно хотелось, видимо. Одна из ее маленьких ладоней забирается под его рубашку и ниже — под пояс штанов; пальцы замирают, найдя рубцы, где живая человеческая плоть переходит в сталь и хром — и скользят дальше, изучая.

Рактер отрывается от нее, говорит:

— Шей, нам не обязательно торопиться. Я сделаю какой-нибудь прибор. Любые ваши фантазии будут мне в радость. А сейчас лучше выпейте ваш сойкофе, пока он не остыл.

Но Шей притягивает его к себе обратно и дергает Рактера за волосы с неожиданной злостью.

— Ну уж нет. Трахните меня наконец. Хоть пальцами, хоть как. Если вы и сегодня… сбежите от меня… — шепчет она сквозь поцелуи.

— Да? — с интересом спрашивает Рактер, гладя ее шею и тонкие смуглые ключицы.

— То я тоже от вас сбегу. В Сиэтл. И вы меня никогда не найдете…

— Никуда вы от меня не сбежите, — усмехается Рактер. — Вы моя, Шей.

Еще недавно он поостерегся бы говорить ей что-то подобное, чтобы не увидеть знакомый всплеск страха, но сейчас он видит лишь розовое колыхание возбуждения.

Контроль интересная вещь, думает Рактер. Приятно, когда он у тебя, но так же приятно и вверять его другому в некоторые моменты. И ему кажется, что Шей знает об этом не понаслышке. Быть может, она всю жизнь мечтала вот так безоглядно довериться кому-то, кто будет делать с ней все, что захочет, — зная, что ей наконец-то не причинят никакого вреда.

Рактер расстегивает обе ее рубашки, гладит идеально помещающееся в ладонь полукружие обнажившейся груди — Шей запрокидывает голову, выгибается, подставляясь.

Он слышит, как учащается ее дыхание. Раздвинув коленом ее ноги, он чувствует, как между ними горячо и — уже — мокро.

Второй рукой он освобождает ее от рубашек. Затем медленно проводит пальцами по ее голой спине снизу вверх — по впадинкам между позвонками, и по мере того, как пальцы поднимаются все выше, она дрожит все сильнее, кажется, вот-вот заплачет, — пока не останавливается между лопаток.

Ее странная магия все еще исходит из нее — и начинает сиять еще ярче. Он снова приникает к ее губам и чувствует, как ее божественность течет в него, как лунный свет. В тех местах, где губы и пальцы Рактера успели коснуться ее тела, между ними двумя протягиваются нити чего-то, похожее на жидкое серебро — Рактер не может точно сказать, на каком из планов реальности это происходит, но вполне уверен, что Шей тоже чувствует это, видит их.