Я

— Ну, ты же был уже в том мире. Значит, ты часть якоря.

Никсон заржал. Я ухмыльнулся ему в ответ:

— Чё, думаешь, у меня кишка тонка отдать жизнь за спасение миллионов людей? Дурак ты, Никсон. Глюккер ты ничтожный.

Информации мне показалось достаточно, чтобы решить проблему. Не прощаясь, я развернулся и вышел.

Время близилось к обеду, шёл дождь. Я уже приготовился отвечать на недовольные вопросы Птахи, которому пришлось тут проторчать пару часов. Но вместо этого он на меня наехал за моё неожиданное появление. Птаха трепался с какой-то девицей. Я просканировал её на всякий случай. Это оказалась Люсь-Люсь с жёлтым ИНом. У нас чип с таким цветом означал, что его хозяйка или хозяин оказывает интимные услуги. А рассматривая фото, прикреплённое к индикационной карте, я сделал для себя открытие. Рядом с Птахой стояла жена профессора Никсона. Я тут же вспомнил, насколько она была красива и аппетитна в обстановке другого мира.

— Этот Никсон не при делах. Сказанул, что нужно убить человека, чтобы генератор у тех сдох.

Мы полетели в контору. Птаха больше вопросов не задавал.

Вторую половину дня я был занят отчётами о том, где был и что делал. На удивление, в моей служебной истории появилась запись о моём пребывании в госпитале. Это для меня послужило лишним доказательством, что я и есть якорь.

Можно много к чему готовиться, составлять планы. Но никогда нельзя быть готовым отдать жизнь ради какой-то цели. Можно много говорить, но быть готовым нельзя. Мой мозг разделился на две части. Одна ежесекундно долбила, что я должен. Вторая умоляла всё забыть и вернуться к Норе.

Вечером, помня, что в том мире мой отец погиб, я решил проведать своих родителей. Почему-то тогда я даже не думал, что это будет наша последняя встреча, и как они примут мою смерть.

Ещё на подъезде к дому я услышал, как ругались мама с сестрой. Заходить в отчий дом мне расхотелось. Я сидел на мотолёте, не решаясь зайти, когда меня окликнул отец. Он тоже решил переждать бурю снаружи.

— Зря ты приехал. Мать еще злится на тебя за брата.

Я выругался. Моему брату было тридцать, когда он умер. Двадцать пять из них я за ним присматривал. Но последнее время он начал творить полную дичь. Его поступки могли отразится на моей службе, и я отстранился от него. Наверное, зря, но кто же мог знать, что его найдут с пробитой головой в канаве за моим домом? С тех пор мама на меня злилась.

— Чего они делят?

— Твои деньги. Прошёл слух, что ты пропал. Вот они и стали считать, сколько контора за твою жизнь заплатит. Чуки, мне плевать на деньги. Я хочу, чтобы ты жил.

На последних словах голос отца дрогнул. Он у меня всегда был очень спокойным. Мама называла его камнем. А мне его поведение придавало уверенности. Поэтому дрожь в его голосе меня ранила.

Впервые я разглядел, насколько старым стал мой папа. Его глаза поблекли, под ними появились синие круги, а из их уголков расползлась во все стороны паутинка морщин. Он стоял рядом, положив руку мне на здоровое плечо, такой сутулый и печальный. Лишь его куртка выделялась новизной.

— Теплая? Выглядит солидно, — я постарался сменить тему.

— Ты о куртке? Так она твоя. Её тебе кто-то подарил. Мамка-то тебя родила на площади. Ей приспичило тогда, посмотреть казнь. Но ты в этот момент решил появится. Вот она тебя в фургоне охраны и родила. А кто-то куртку эту дал тебя закутать.

— Я не знал этой истории. Почему раньше не носил её?

— Так на ней нашивки были, с тремя кругами. Вот недавно только отодрал их. Теперь ношу.

Опять три круга появились у меня на пути. Я подумал, а не могут быть связаны эти символы в моем мире, с кругами в мире Норы? Может, наши миры связаны теснее, чем я думаю?

— Пап, а чем тебе не нравятся круги?

— Дак это же символ этих тварей из ордена «Матерей». Ты глянь на сестру, у нее эти круги на шее выбиты. Ходят, подслушивают и подсматривают, а потом своим маткам доносы строчат.

Я начал объяснять, что сестра и ее соратницы помогают поддерживать порядок. Но отец меня не слушал.

— Они поклеп сами напишут. Человека лишать всего, на принудительные работы за границы города отправят. А эти твари все его имущество растащат по своим халупам.

— Пап, это моя сестра и твоя дочь. Давай… — Я не успел договорить. Отец махнул рукой и, обиженный, пошел к морю.

— Пап, постой! Я тут уеду на какое-то время, — крикнул я и добавил: — По делам! Ты за Черным пригляди, ладно!

— Присмотрю! Ты только не дай себя поймать! Живи! Только живи! — последние его слова меня смутили. Уточнить, кто меня должен поймать, я не успел. Как собственно и спросить, почему папа забросил разработку своего морехода. Ругань мамы и сестры стала громче. Они подходили к дверям. Общаться с ними мне не захотелось. Я нажал на гашетку и полетел прочь.

Уже за полночь я пришёл в ту ячейку, что мы с Элли когда-то занимали. Казалось, что в прошлой жизни. Я смотрел на знакомые вещи, на её вещи, и не верил, что моей Элли не стало всего несколько дней назад.

Мы так всё время торопились куда-то, что давно перестали замечать какие-то недоделки в ремонте или недостатки у вещей, которыми мы пользовались. Вот я не доклеил кусок покрытия на двери. Вот излив, с вечно подтекающей водой. Вот посуда с отбитыми краями. Вот накиданы брюки и кофты, которые не влезают в стандартный узел хранения.

Я подошёл к куче одежды и вытащил чёрную рабочую водолазку Эли, поднёс её к лицу и почувствовал запах любимой. На меня моментально накинулась невыносимая боль потери. Слёзы сами потекли из глаз. Я пытался их сдержать, но в конце концов разрыдался, уткнувшись лицом в мягкую ткань. Ноги ослабли, и я оказался на полу. Я не просто рыдал, я выл, стуча кулаком об пол. Чем дальше, тем громче и безнадежнее, пока в какой-то момент я не отключился.