Маленький Цахес, по прозванию Циннобер

Глава седьмая

Как профессор Мош Терпин исследовал природу в княжеском погребе. — Mycetes Beelzebub. — Отчаяние студента Валтазара. — Благотворное влияние хорошо устроенного загородного дома на семейное счастье. — Как Проспер Альпанус вручил Валтазару черепаховую шкатулку и ускакал.

Валтазар, скрывавшийся в деревне Вышний Якобсгейм, получил из Керепеса от референдария Пульхера письмо следующего содержания:

«Наши дела, дорогой друг Валтазар, идут все хуже и хуже. Наш враг, мерзкий Циннобер, стал министром иностранных дел и получил орден Зеленокрапчатого тигра с двадцатью пуговицами. Он сделался любимцем князя и добивается всего, чего пожелает. Профессор Мош Терпин совсем не в себе, он пыжится от чванства. Благодаря содействию своего будущего зятя он получил место генерального директора всех относящихся к природе дел в государстве, место, приносящее ему большие деньги и множество других выгод. Как генеральный директор упомянутых дел, он подвергает цензуре и ревизиям солнечные и лунные затмения, а также прогнозы погоды в календарях, дозволенных в нашем государстве, и, в частности, изучает природу в резиденции князя и ее окрестностях. Для этого занятия Мош Терпин получает из княжеских лесов редчайшую дичь и уникальных животных, которых он и пожирает в жареном виде, чтобы исследовать их природу. Кроме того, он пишет сейчас (во всяком случае уверяет, что пишет) трактат о том, почему вино отличается от воды по вкусу, да и по воздействию, и посвятить этот труд он хочет своему зятю. Благодаря ходатайству Циннобера Мошу Терпину разрешено ежедневно работать над трактатом в княжеском винном погребе. Он уже изучил полбочки старого рейнского и несколько дюжин бутылок шампанского и теперь приступил к бочке аликанте... Управляющий погребом в полном отчаянии!.. Это вполне устраивет профессора, величайшего, как ты знаешь, чревоугодника на свете, и он вел бы самую расприятную жизнь, если бы ему порой, когда поля вдруг побьет градом, не приходилось разъезжать по стране и объяснять княжеским арендаторам, отчего выпал град, чтобы эти олухи, немного просветившись, уберегались в будущем от подобных напастей и не требовали отмены арендной платы из-за бедствия, в котором никто не виноват, кроме них самих.

Министр никак не может забыть трепки, заданной ему тобою. Он поклялся отомстить тебе. В Керепесе тебе уже нельзя будет показываться. Меня он тоже всячески преследует, потому что я углядел его таинственную привычку причесываться у крылатых дам... Пока Циннобер остается любимцем князя, мне, вероятно, нечего и мечтать о какой-либо порядочной должности. Моя несчастная судьба то и дело сводит меня с этим уродцем самым неожиданным и прямо-таки роковым для меня образом. Недавно министр при всем параде, при шпаге, звезде и ленте, явился в Зоологический Кабинет и, по обыкновению подпершись тростью и покачиваясь на носках, задержался у стеклянного шкафа, где выставлены редчайшие американские обезьяны. Тут подходят обозревающие Кабинет иностранцы, и один из них, увидав нашего корневичка, громко выкрикивает:

— Ах!.. Какая славная обезьянка!.. Какой милый зверек!.. Это жемчужина Кабинета!.. Как же называется эта прелестная обезьянка? Откуда она родом?

И, коснувшись плеча Циннобера, смотритель Кабинета отвечает самым серьезным тоном:

— Да, это прекрасный экземпляр, великолепный бразилец, так называемый Mycetes Beelzebub... Simia Linnei... niger, barbatus, peditis caudaque apice brunneis...[19] обезьяна-ревун.

— Сударь, — зашипел тут малыш на смотрителя, — сударь, вы сумасшедший или совсем сдурели, я никакой не Beelzebub caudaque... никакая не обезьяна-ревун, я Циннобер, министр Циннобер, кавалер Зеленокрапчатого тигра с двадцатью пуговицами!

Я стою неподалеку и разражаюсь оглушительным хохотом, от которого не удержался бы даже под угрозой смерти на месте.

— Вы, господин референдарий, опять тут как тут? — рычит он на меня, и его глаза ведьменыша багровеют от ярости.

Бог весть почему иностранцы все время принимали его за самую прекрасную и самую редкую обезьяну, какую им приходилось видеть, и всячески порывались покормить его ломбардскими орехами, извлекая их из карманов. Циннобер стал задыхаться от негодования, и у него подкосились ножки. Кликнули камердинера, которому пришлось взять его на руки и отнести в карету.

Сам не возьму в толк, почему эта история дает мне какой-то проблеск надежды. Это первый щелчок, полученный мерзким бесенком.

Известно, что недавно Циннобер вернулся на рассвете из сада в полной растерянности. Крылатая дама, по-видимому, не появилась, ибо красивых его кудрей нет и в помине. Говорят, что волосы у него лохмами падают на спину, и князь Варсануф будто бы заметил ему:

— Не будьте так небрежны в туалете, дорогой министр, я пришлю к вам своего цирюльника!

На что Циннобер будто бы весьма учтиво ответил, что велит выбросить этого малого в окно, если тот явится.

— Великая душа! К вам не подступишься, — сказал тогда князь и заплакал навзрыд.

Прощай, милейший Валтазар! Не теряй, надежды и спрячься получше, чтобы тебя не схватили!..»

В полном отчаянии от письма своего друга Валтазар побежал в глубь леса и принялся громко роптать.

— Надеяться, — восклицал он, — как же мне еще надеяться, если исчезла всякая надежда, если все звезды закатились и меня, безутешного, окутывает мрачная-мрачная ночь?.. Несчастная судьба!.. Меня побеждает темная сила, губительно вторгшаяся в мою жизнь! Безумием было надеяться, что меня спасет Проспер Альпанус, тот самый Проспер Альпанус, который меня же и обольстил своим адским искусством, а потом выгнал из Керепеса, осыпав подлинную спину Циннобера ударами, которые я нанес его изображению в зеркале!.. Ах, Кандида!.. Если бы я мог забыть это небесное дитя!.. Но искра любви горит во мне сильней, мощней, чем когда-либо!.. Повсюду видится мне прелестный образ любимой, которая с нежной улыбкой протягивает ко мне руки в тоске... Я ведь знаю, ты любишь меня, прелестная, милая Кандида, и в том-то и состоит моя безнадежная, убийственная боль, что я не в силах спасти тебя от ужасных чар, которыми ты опутана!.. Предатель Проспер! Что я сделал тебе, за что ты так жестоко дурачишь меня?!

Спустились сумерки, все краски леса слились в сплошную серую мглу. И вдруг по деревьям и кустам пробежала словно бы вспышка вечерней зари, и тысячи букашек, шелестя крылышками, с жужжаньем и звоном поднялись в воздух. Светящиеся золотые жуки носились взад и вперед, а между ними порхали пестрые, нарядные бабочки, рассеивая вокруг себя душистую пыльцу. Жужжанье и шорохи превратились в нежную, тихую музыку, которая успокоительно приникла к истерзанной груди Валтазара. Он поднял глаза и с изумлением увидел Проспе-ра Альпануса: тот летел сюда на каком-то диковинном насекомом, очень похожем на великолепно окрашенную стрекозу.

Проспер Альпанус опустился к юноше и сел рядом с ним, а стрекоза упорхнула в кусты и подхватила оглашавшую лес песню.

Он прикоснулся ко лбу юноши чудесно сверкавшими цветами, которые держал в руке, и в душе Валтазара сразу же взыграла бодрость.

— Ты, — мягко сказал Проспер Альпанус, — ты очень несправедлив ко мне, дорогой Валтазар, ты бранишь меня за жестокость и предательство как раз в тот миг, когда мне удалось совладать с чарами, отравившими тебе жизнь, когда я, чтобы поскорее найти тебя, вскакиваю на своего любимого пестрого рысачка и мчусь сюда, имея при себе все, что может послужить твоему спасению... Впрочем, ничего нет горше любовных мук, ничто не сравнится с нетерпением души, снедаемой любовью и тоской... Я прощаю тебя, ведь мне и самому было не легче, когда я около двух тысяч лет назад любил одну индийскую принцессу по имени Бальзамина и в отчаянии вырвал бороду у волшебника Лотоса, который был моим лучшим другом, — поэтому я, как ты видишь, не ношу бороды, чтобы самому не пострадать так же... Но подробно все это тебе рассказывать сейчас, пожалуй, совсем ни к чему: ведь каждый влюбленный хочет слышать только о своей любви, которую считает единственно достойной упоминания, точно так же, как каждый поэт любит слушать только свои стихи. Итак, к делу!.. Да будет тебе известно, что Циннобер — убогий уродец, рожденный бедной крестьянкой, и что на самом деле его зовут Маленький Цахес. Лишь из тщеславия он взял себе гордое имя Циннобер-Ерундобер. Фрейлейн фон Розеншён из богадельни или, вернее, знаменитая фея Розабельверда, ибо эта дама и есть она, нашла наше маленькое страшилище где-то у дороги. Она решила, что возместит малышу все, в чем ему, как мачеха, отказала природа, если наделит его странным и таинственным даром, благодаря которому все лучшее, что подумает, скажет или сделает в его присутствии любой другой, станут приписывать ему, Цахесу, отчего в обществе людей образованных, смышленых, талантливых он тоже будет казаться образованным, смышленым, талантливым и вообще прослывет совершеннейшим в той области, с какой он соприкоснется.

Эта удивительная волшебная сила заключена в трех огненных волосках на темени малыша. Всякое прикосновение к ним, да и вообще к голове, вероятно, причиняет малышу боль и даже губительно для него. Поэтому фея устроила так, чтобы его волосы, от природы жидкие и взъерошенные, спускались на плечи плотными, красивыми локонами, которые, защищая голову, одновременно прятали ту красную полоску и усиливали волшебство. Каждые девять дней фея сама причесывала малыша магическим золотым гребнем, и этот обряд расстраивал любую затею, враждебную волшебству. Но гребень уничтожен могучим талисманом, который я умудрился подсунуть доброй фее, когда она навестила меня.

Теперь нужно только вырвать у него эти три огненных волоска, и он рухнет в прежнее свое ничтожество!.. Тебе, дорогой Валтазар, суждено разрушить эти чары. У тебя есть отвага, сила и ловкость, ты сделаешь все как надо. Возьми это отшлифованное стеклышко, приблизься к маленькому Цинноберу где бы то ни было, пристально взгляни через это стеклышко на его голову, и тебе откроются три багровых волоска у него на макушке. Схвати его покрепче, не обращай внимания на кошачий визг, который он поднимет, вырви одним махом эти три волоска и сожги их на месте. Непременно нужно вырвать волоски одним махом и сжечь их тотчас же, иначе они могут наделать еще много всяческих бед. Поэтому главное для тебя — ловко и крепко схватить волоски и напасть на малыша где-нибудь поближе к очагу или свече...

— О Проспер Альпанус, — воскликнул Валтазар, — такой доброты, такого великодушия я не заслужил своим недоверием!.. В глубине души я уже чувствую, что моему горю приходит конец, что райское счастье скоро откроет мне свои золотые ворота!..

— Люблю, — продолжал Проспер Альпанус, — люблю юношей, которые, как ты, Валтазар, хранят в чистом сердце тоску и любовь, юношей, в душе у которых еще звучат отголоски прекрасных аккордов, долетающих с моей родины — далекой страны божественных чудес. Счастливцы, одаренные этой внутренней музыкой, — вот единственные, кого можно назвать поэтами, хотя так порою бранят и тех, что хватают первый попавшийся контрабас и, терзая его смычком, принимают сумбурные звуки стонущих под их ручищами струн за дивную музыку, льющуюся из собственной их души... У тебя, любимый мой Валтазар, бывает, я знаю, такое чувство, будто ты понимаешь журчанье ключей и шелест деревьев, даже будто пламя вечерней зари говорит с тобой понятным тебе языком!.. Да, мой Валтазар, в эти минуты ты действительно понимаешь чудесные голоса природы, ибо из твоей собственной души вздымается божественный звук, исторгаемый дивной гармонией глубочайшей сути природы... Ты умеешь играть на фортепиано, о поэт, и поэтому ты, конечно, знаешь, что когда ударяешь по клавише, то взятому тону вторят родственные ему тона... Этот закон природы я упомянул не просто ради дешевой метафоры!.. Нет, ты поэт, и гораздо лучший, чем думают те, кому ты показывал свои этюды, где старался запечатлеть музыку души на бумаге пером и чернилами. Этюды эти не бог весть как хороши. Зато ты весьма преуспел в историческом стиле, изложив с прагматической обстоятельностью и точностью историю любви соловья к алой розе, разыгравшуюся у меня на глазах... Это работа вполне добротная...