Душа бессмертна (сборник)

Но Ване было совсем плохо, он дрожал и не мог шевельнуть рукой. Ленька просто не знал, что и делать.

Над сундуком висел плакат, а на плакате был нарисован Гитлер с растопыренными ногами. Штаны галифе у него лопнули как раз на самой заднице. Ленька и Ваня частенько лучиной тыкали в это место. Подпись на плакате они помнили наизусть.

Гитлер выдумал задачу,
Взять Москву с Баку в придачу.
«Вот я ноги раскорячу,
Уж тогда не быть греху!»
У вояки-раскоряки
Разорвались швы в паху.

«Вот затопим печку, опять потыкаем», — решил про себя Ленька и уже приготовил спичечный гребешок. Теперь все спички делались гребешками, из тонких дощечек.

— Эх, топить-то и нечем! — сказал вдруг ошарашенный Ленька.

Корзина из-под угля была пустая. Да и дровец имелось на одну растопку.

Ленька не однажды добывал уголь, то с Клавкой, то с Ваней. На подъеме, за станицей составы шли тихо, он хватался за подножку, залезал наверх и скидывал куски антрацита. Внизу Клавка либо Ваня подбирали куски, складывали на санки, а Ленька спрыгивал, пока поезд не набирал ходу. Дома кололи эти куски обухом и топили, угля хватало чуть ли не на неделю.

Сейчас Ленька подрастерялся, но ненадолго…

Санки у них были свои, большие, с драночными бортами.

Вот только без рукавиц-то как? Знал Ленька, каково без рукавиц хвататься за примороженное железо: всю кожу на скобах оставишь. Нет, в такой мороз нечего и думать без рукавиц…

Ленька поглядел на Ваню, которого трясло сейчас еще больше. Что, дескать, делать будем? Не замерзать же тут заживо, пока не придут с работы сестра и мать. А если они и придут, то все равно топить-то ведь нечем.

— Эх, были бы рукавицы… — сказал Ленька и сел расстроенный. И вдруг Ваня пошел в ту комнату и открыл чемодан…

— Я не замараю! — утешал его Ленька. — Вот посмотришь, нисколечко не замараю! Сиди и жди пока. Поездов знаешь сколько? Раз и туда! Раз и обратно!

Двупалые красноармейские перчатки, совсем еще новенькие, были для Леньки великоваты. Но это уж ничего не сделаешь.

Он схватил санки и вытащил их на улицу. В дверь дохнуло новым морозом. Ваня присел спиной к холодной чугунной печке и стараясь унять озноб начал ждать.

За переездом Ленька перевел дух. Надо было катиться еще дальше, туда, где начинался подъем. Там тяжелые составы шли и совсем медленно. Можно было легко сцапать подножку и залезть на площадку. Ленька покатился дальше. Вот и граница станции. Но Леньке надо еще дальше, чтобы наскидывать угля да еще успеть и самому спрыгнуть, пока поезд не набрал ходу. Конечно, у вокзала машинист тоже сбавляет ход и можно бы спрыгивать, но там как раз попадешься. Потому что на виду у всего вокзала. Нет, заходить надо еще дальше. Вот и большой деревянный щит с надписью: «Закрой поддувало!» Это для машиниста. Ленька не знал, для чего надо закрывать поддувало. Но уж очень нравилась ему такая надпись. В классе, когда Сонька-ябеда открывала рот, чтоб нажаловаться Капушке, Ленька частенько говорил: «Закрой поддувало!» Конечно, Сонька есть Сонька. Чего с нее спрашивать, если она с первого класса такая ябеда?

Он оставил санки у щита и побежал еще дальше, чтобы сковырнуть первую глыбку поближе к санкам. Отбежал еще и стал ждать. Все-таки хорошо рукам в рукавицах! Вот только когда хвататься за подножку, то надо обязательно без рукавиц, чтобы уж схватиться так схватиться. Ленька снял рукавицы, сунул их под фуфайку. Такой сразу пузатый стал, и самому смешно. Что это долго нет поезда? Вот всегда так. Когда не надо, так идут друг за дружкой, а когда надо — ни одного.

Ленька приплясывал на снегу. Мороз под вечер стал еще крепче, красная заря пробивалась сквозь холодную небесную мглу. Уши прищипывало, пришлось развернуть кубанку и нахлобучить. Прогрохотал от станции длинный порожний состав, но этот был Леньке не нужен. Этот шел на Воркуту, а Ленька ждал с Воркуты и груженый. Груженый-то он совсем тихо идет, особенно на подъеме. Ленька напряженно глядел на дальний лес, куда уходили столбы с проводами.

«Как провалился! — вслух ругался Ленька. — Того и гляди, уши отвалятся!» А каково Ване-то там? Ленька опять представил, как он привезет полные санки угля и как жарко натопят они с Ваней печку. Они еще успеют натопить, успеют и подмести, и вычистить ламповое стекло. Можно еще и книжку почитать про этого Чечевицына, а тут и тетя Нина с Клавой придут. Даже не узнают обе! Как в квартире по-новому…

Поезд появился вдали как-то совсем неожиданно.

Серый густой дым валил из двух труб, значит, состав тащили два паровоза. Ветер дул с той стороны. Ленька услышал веселый гудок, отошел от рельсы метра на полтора. Приготовился. Он любил смотреть на поезда. Но сейчас он весь сжался от волнения и холода: «Уцепиться бы! Самое главное — на подножку залезть, а там дело легче пойдет. Вот только который будет вагон с углем? Составы-то всегда сборные, один вагон с лесом, другой с другим каким-нибудь грузом. Прошлый раз даже какие-то пушки везли. И охранник в тулупе стоял. Только бы охранник не заметил, вот что!» Ленька весь напрягся.

Паровоз «Серго Орджоникидзе», с темно-красной звездой на лбу, тяжело пыхтя и сопя, приближался к Леньке. Вот он обдал мальчишку грозным шумом, окатил холодным паром, дохнул запахом дыма и горелого масла. Тут же это все повторил второй. И грохот состава заглушил то, что крикнул из окошечка чумазый веселый помощник…

«СЖД. Тормоз Матросова» — мелькнуло в глазах Леньки. Подножка, другая. Еще вагон, еще, эти совсем без подножек, не уцепишься. Вот! Надо на этот… Раз, два… Раз! Ленька забыл про все на земле и прыгнул, хватаясь за железяку. Повезло, только колено немножко расшиб, заживет, шут с ним. Теперь скорее только… Он огляделся на площадке, заметил колесо ручного тормоза, скобы, ведущие вверх. Быстро надеть рукавицы и вверх. Ура, вагон с верхом полон угля! Ленька подобрался ближе к краю. Сковырнул первый большой кусок, потом сбросил поменьше, сбросил еще, побольше. Ветер хлестал наверху плотнее, обжигал Леньке лицо. Вагон грохотал и качался. Но Ленька не замечал ничего. Вот еще этот, да этот! Тот вон еще — и хватит! Этот последний, все равно больше не увезти. Эх, нагоним дома жары! И Ваня сразу поправится. А Клавка, Клавка-то довольная будет… Все! Хватит… Теперь опять слезть на площадку и в снег. Хоть как попало, лишь бы спрыгнуть.

Сербиянка, сербиянка…

Ленька распрямился — и ближе к скобам. Скорей! Вот-вот станция. Состав грохотал, вокруг шумел ветреный холод. Вагон мотался и вздрагивал. Ленька быстро лег на брюхо, спустил ноги через край вагона. Валенком нащупал железную скобу. Всё! Спуститься-то теперь да прыгнуть в снег долго ли?..

Лейтенант, сопровождавший важный военный груз, не слышал выстрелов. В одной гимнастерке он вышел из тамбура-тепляка, подъезжали к большой станции. Откинувшись на подножке, он поглядел вдоль состава и бросился вверх к смотровой будке:

— Ты что, ослеп?! Под трибунал захотел? — он тряс за плечо краснолицего от холодного ветра бойца. Тот подправил под шапкой вязаный шерстяной башлык, передернул затвор винтовки:

— Ах, гад! Ну, зараза такая…

— Убежал? — лейтенант опять схватил его за плечо.

— Да нет же, товарищ лейтенант! Два раза стрелял, не должон.

— Ну, гляди!! Не миновать нам с тобой штрафной роты!

— Да видел я, товарищ лейтенант, как он в снег сунулся. Ах, зараза такая!.. А я смотрю, лезет… Надо же, пронюхали!

На станции поезд замедлил ход. Лейтенант спрыгнул на снег, побежал к дальнему вагону и лихорадочно осмотрел площадку. Он догнал вагон с тепляком, запрыгнул, пара медалей звякнула на гимнастерке.

— Тебя как звать, Серегин? Закуривай!

— Николай, — хрипло сказал боец, беря папиросу. — Ленинградский родом. Ну, зараза. А я, понимаешь, смотрю, он лезет… диверсант-то…

— А я из-под Киева! — лейтенант разглядывал рукавицу. — Никсер какой-то. Вишь гад, рукавица новая, фамиль немецкая.

Боец, непривычный к папиросам, глухо закашлял.

— Эй, кто тут? Отдать кому следует! — лейтенант бросил рукавицу человеку в полушубке, стоявшему на перроне. — Разберитесь! Да запишите: шестьсот восьмой километр, стрелял рядовой Серегин!

Он выгнулся и крикнул в сторону паровозов:

— Какого черта? Живо! Поехали…

Но помощник машиниста уже подхватил обруч с жезлом. Состав тяжело и медленно набирал новую скорость. Сквозь желтый, удушливо-сладковатый дым краснела заря, а там, на 608-м километре, перепуганный Ленька выкарабкался из-под снега и тряс, грозил в сторону уходящего поезда голым крохотным кулачишком.