Корнет Савин

Арм Коста
Корнет Савин

Часть первая

1.

Семнадцатого февраля 1870 года императорский лицей Санкт-Петербурга давал спектакль в честь двадцатилетия великого князя Николая Константиновича, племянника императора Александра II. Князь обещал самолично присутствовать на представлении. Директор лицея Яков Спиридонович Кульман не жалел сил и времени на репетиции. Спектакль должен был приятно удивить высочайшего гостя и создать самое что ни на есть благоприятное впечатление о лицее.

О, если бы ещё лицеисты понимали, насколько важно это представление! Они привыкли дерзить и вели себя, словно манерные девицы. Роли учили без должного усердия, на сцене больше кривлялись, чем играли. Капризы лицеистов давно раздражали Якова Спиридоновича. С самого утра этот почтенный господин пребывал в нервном состоянии, не имея ни минуты покоя. В столь торжественный день бестолковые ученики сводили директора с ума своей настырностью. Так и норовили устроить какую-нибудь каверзу! Взять бы да отхлестать каждого хорошенько, да времени в обрез!

Яков Спиридонович просто кипел от злости. Он быстрым шагом двигался по длинному лицейскому коридору, открывал каждую дверь и неистово кричал:

— Са-вин! Са-вин!

Создавалось впечатление, что Кульман зовёт не одного человека, а сразу двух. Парик его съехал набок, лицо лоснилось от пота. Эти признаки ясно говорили о том, что пресловутому Савину не поздоровится, если он попадёт в руки директора.

Следом за Кульманом передвигалась стайка лицеистов из старшего класса. Любопытные воспитанники не отставали от директора ни на шаг, чтобы не пропустить захватывающую сцену. Потом её можно будет пересказывать товарищам со всем искусством красноречия, от души украсив творческими домыслами.

Парадный, с аксельбантами, мундир Кульмана слегка испачкался в белой извёстке, которой рабочие недавно на скорую руку замазывали потрескавшиеся углы коридоров. Трещины, вечная боль Якова Спиридоновича. Иногда ему приходила мысль расставить лицеистов по углам, чтоб они их охраняли. Может, тогда будет порядок?

Сейчас, накануне высочайшего визита, взгляд директора выхватывал все недостатки. Он прекрасно знал, что князь Николай Константинович не выносит неухоженных помещений. Поэтому по всем коридорам, ведущим к актовому залу, расставили пышно разросшиеся комнатные растения в больших нарядных вазонах, как в Зимнем саду. Зелень выгодно скрывала облупившуюся краску. Неровности и выбоины в стенах прикрыли недорогими литографиями на исторические и библейские темы. Накануне Кульман приказал ученикам одеться в парадные костюмы и вести себя так, будто на проверку едет сама инспекция императорского дворца.

Но все старания директора рассыпались в прах из-за одного-единственного лицеиста. Николай Савин, игравший одну из главных ролей в спектакле, как сквозь землю провалился. И это сейчас, когда декорации уже установлены, актёры нарядились в сценические костюмы, музыканты в десятый раз отыграли вступительную мелодию…

Разозлённый выходкой Савина, директор лицея, казалось, полностью утратил контроль над собой. Забыв о хороших манерах, он вопил всё сильнее и сильнее, словно зверь в лесу, охваченном пожаром.

— Савин! Чтоб тебя… Найду — выпорю!

Воспитанники, бежавшие за ним, корчились от смеха, представляя опозоренного Савина, до которого вот-вот доберётся твёрдая рука Якова Спиридоновича. Шельмец мог скрываться за каждой дверью, поэтому Кульман не столько всматривался в пустые помещения, сколько пытался повергнуть дерзкого лицеиста в шок своим рычанием. Но пока ответом ему был лишь дружный гогот учеников.

Не рассчитав скорости, директор резко повернул в боковой коридор и вдруг растянулся во весь рост на надраенном полу, точно жаба. Его надушенный парик слетел, обнажив красную лысину. Воспитанники замерли, стараясь не взорваться от смеха, и разом схватились руками за головы. Директор тяжело поднялся на ноги, задом наперёд нахлобучивая парик.

Искажённый ненавистью взгляд Якова Спиридоновича искал виноватых, пока не остановился на огромной деревянной двери с фигурной табличкой «Библиотека». Кульман резко вскочил с пола и подкрался к двери — по-рысьи, почти бесшумно. Он даже дыхание затаил, предчувствуя добычу. Осторожно потянув ручку на широкой створке, директор без единого скрипа открыл дверь и шагнул в просторный зал лицейской библиотеки.

Здесь стояла та особая благоговейная тишина, которой отличаются храмы, музеи и книгохранилища. Высокие стеллажи с рядами золочёных корешков казались воплощением незыблемого покоя. Но за каждым из них мог скрываться тот, кого так страстно желал видеть директор.

Продолжая красться по-кошачьи, Кульман пристально всматривался в каждую тень. Он судорожно сжимал кулаки — так отчаянно ему хотелось найти шалопая и, схватив за ворот, вытащить из норы и выпороть на славу. Директор чуял, что Савин где-то здесь и, переполненный возмущением, шипел сквозь зубы:

— В такой-то день… Спектакль мне решил сорвать! Вот негодяй!

Но ни за тёмными шкафами, ни за книжным полками, ни за тяжёлыми оконными шторами Савина не оказалось. Внутреннее чутье Кульмана всё же подсказывало, что цель рядом. Но глаза то ли от старости, то ли от злости, помутившей рассудок, ничего не обнаруживали. Только трещины да пыль на ножках стеллажей, которые давно требовалось заменить.

Сплюнув от огорчения и безысходности, Яков Спиридонович направился к выходу. Он нарочно шаркал ногами, как неуклюжий старик, неуверенно восклицая:

— Ну не мог же он улететь!

Кульман ещё раз оглянулся и сердито проговорил, обращаясь к стеллажам, скрывавшим тайну:

— Ну ничего, я этому щеглу крылья-то обрежу!

Он зловеще поднял палец вверх, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Такая угроза не сулила ничего хорошего злосчастному Савину, осмелившемуся так нелепо шутить в торжественный день. Но, по всей видимости, в библиотеке его не было, и Яков Спиридонович с усталым вздохом вновь направился к двери. Вдруг до слуха его донеслось слабое шуршание. Кажется, в дальнем углу кто-то пошевелился… Эти звуки несказанно обрадовали директора.

— Ах ты дрянь! — вскричал он, бросаясь на шорох, как кот, подкарауливший мышь.

Савин как ни в чём не бывало сидел за маленьким столиком и читал толстую книгу. Он был уже одет и загримирован для роли — алый камзол, воротник-фреза, берет с пышным пером и белокурый парик. При виде директора Савин и бровью не повёл.

Зато лицо Кульмана окрасилось злобным ликованием. Он стремительно бросился к юному прохвосту и схватил его за шиворот, едва не оторвав воротник.

— А ну, пошёл на сцену!

Яков Спиридонович волок пятнадцатилетнего недоросля к двери, как котёнка, нимало не заботясь о его репутации. Пусть знает, как идти наперекор начальству! И остальные пусть видят, чтоб никому неповадно было!

— Отстаньте от меня! Я не буду это играть! — завопил Савин.

Он сопротивлялся что было сил, пытаясь вырваться из цепких рук директора.

— Молчи, бестолочь, тебя никто и не спрашивает! — шипел Кульман, упиваясь долгожданной добычей. — Нашёл время читать «Графа Монте-Кристо»!

Понимая, что его сейчас позорно выволокут в коридор, где, конечно же, толпятся лицеисты в ожидании потехи, Савин упирался ногами, пригибался к полу. Одновременно он ухватился за стеллаж, от чего тот шумно зашатался, грозя обрушить с полок десятки тяжёлых томов.

Однако зрители прибыли сами. Дверь с грохотом распахнулась, и толпа воспитанников ворвалась, желая увидеть самое интересное. Савин с ужасом отвернулся, продолжая вырываться из рук директора.

— И вы здесь? Предатели… — пробормотал он, жмурясь от стыда.

Обессиленный борьбой с непокорным лицеистом, Кульман с трудом разогнулся и швырнул свою добычу зрителям.

— Давайте, ребята, выносите его.

Лицеисты дружно перехватили трофей и, подняв Савина за руки и ноги, понесли к выходу, словно барана, предназначенного на убой. Кульман, довольный своей проницательностью и хваткой, с чувством победителя поправил съехавший парик и быстро покинул библиотеку.

В актовом зале императорского лицея царила атмосфера всеобщего волнения. Ученики уже вышли на подмостки, чтобы торжественно открыть представление. Музыканты, сидевшие слева от сцены, держали смычки наготове. Сторож Ермолай зажёг свечи, установленные вдоль рампы.

Декорация изображала средневековый замок на высоком холме. На сцене в три ряда выстроились юноши в таких же алых камзолах и беретах, как у Савина. Они стояли навытяжку, держа флаги на длинных древках.

Несмотря на отчаянное сопротивление, Савина всё же втащили на сцену. Он неторопливо осмотрелся и встал в третий ряд, чтобы казаться как можно неприметнее.

Нельзя сказать, что Николай Савин не любил театр. Наоборот, вживаться в роли, разыгрывать товарищей и педагогов доставляло ему огромное удовольствие. Но фальшивая напыщенность, когда все вдруг начинали ходить по струнке, раздражала Савина. В такие моменты непокорному юноше нестерпимо хотелось сотворить что-нибудь эдакое, переполошить всех, разрушить всеобщую помпезность.

Стоя на сцене, он нервничал, оглядываясь на товарищей, пока не увидел торчащий вверх кулак директора лицея. Савин выдохнул и посмотрел на кулисы, которые, невзирая на долгое ожидание, всё ещё были закрыты.

— Эй, Хватов, а чего не начинают? Я же здесь, — спросил Савин, с силой ткнув в бок стоящего рядом флагоносца.

Тот поморщился от боли, но тотчас язвительно засмеялся.

— Идиот! Ты что, великий князь Николай Константинович? Мы его ждём. Уже битый час.

Савин нахмурился.

— Увольнительная горит! — недовольно пробормотал он.

— Вот-вот, а я договорился с Устиной встретиться в саду, — понимающе вздохнул Хватов.

— Это которая Устина? Та, с усиками? — спросил Савин, прыская от смеха.

Обиженный Хватов двинул Савина древком флага по ноге так, что тот невольно взвизгнул. Кульман, наблюдавший за обоими, злобно прошипел, подобно змее перед нападением, и оба лицеиста вытянулись в струнку.

2.

В спальне резиденции великого князя уже три дня царил хаос. Высокие окна были наглухо закрыты шторами, не пропуская утреннего солнца. С кресел, пуфов и французского трельяжа свисали разнообразные предметы одежды, преимущественно дамские. На туалетном столике стояло серебряное ведерко для шампанского. В нём осталась только одна бутылка, остальные валялись на полу и даже в изножье широкой кровати.

Его императорское высочество провёл ночь весьма нескучно — то в постели, то на полу, застланном персидским ковром. В то суматошное утро, когда императорский лицей ждал высочайшего визита, Николай Константинович проснулся как раз таки на ковре и некоторое время лежал без движения, уставившись в расписной потолок, украшенный огромной хрустальной люстрой. Приподняв голову, он обнаружил, что почивал в костюме Адама. Князь подумал, что свалился во сне на пол, но потом обнаружил на кровати спящих обнажённых девушек. Две лежали, как и положено, головами на подушках, третья растянулась поперёк их ног. Рядом с князем на ковре спала ещё одна красотка, пристроив под голову вместо подушки скомканный княжеский мундир.