Измена. Сбежать от мужа

26

В общем, ничего нового. Стоило матери увидеть цветы, и она растаяла ириской. Жалкое зрелище. Марк решил действовать хитростью и привлечь на свою сторону нового соратника.

Теперь она изо всех сил будет уговаривать меня к нему вернуться. Хороший ход. Только жаль, бесполезный.

Да и Марк хорош. Задумал изменить стратегию, понял, что грубой силой меня не завоевать. Неужели он действительно решил дать мне выбор? Ну что ж, пусть ждёт…

Мне будет только на руку, если муж какое-то время перестанет действовать мне на нервы постоянным напоминанием о себе. Иначе у меня скоро глаз начнет дергаться.

Ведь он даже знать не знает, каково это, жить, оглядываясь на каждом шагу. А вдруг как из-за поворота вывернет знакомое авто, из которого покажется благоверный, чтобы затолкать в машину без лишних церемоний?

Странные они, мужчины. По какому-то праву считают, что могут себе позволить куда больше нас, женщин. Не потому ли, что сильней? Уж явно не лучше, не добрее и не честней.

Уже только потому, что могут беспардонно использовать эту силу, чтобы подчинить. Вот как вчера… Та ночь до сих пор отзывалась дрожью в коленях и щекотными мурашками вдоль спины.

Но, если бы у меня тогда были силы, я бы ему просто не позволила. По крайней мере, попыталась бы. Но очень сомневаюсь, что Марк стал бы прислушиваться к моим желаниям.

Я для него словно наркотик, к которому он привык, как к воздуху. А потеряв, испытал самую настоящую ломку.

Так ему и надо. Сам виноват.

— Может попробуешь дать мужу шанс оправдаться? Он сказал, что имеются доказательства…

Я тяжело вздохнула, уронив лицо в ладони.

— Решила заделаться адвокатом дьявола? А папу ты смогла бы простить?

Мать замолчала, поджав губы. То-то и оно. Явись он сейчас с букетом наперевес и с душой нараспашку, посмотрела бы я на неё…

Женщина уселась рядом и включила телевизор, убавив звук на минимум.

— Очень часто мы начинаем ценить что-то только после того, как потеряли, — прошептала она, задумчиво глядя на розы, — думаешь, я перестала любить твоего отца? Вовсе нет. Мне просто больно. Так больно, словно у меня оторвали руку. Но если рука вернется, я с радостью приму ее обратно, пускай меня всю оставшуюся жизнь будут мучать фантомные боли. Я приросла к нему душой, понимаешь?

Наверное, мы с Марком прожили не так долго, и любили не так сильно. По крайней мере я. У меня боль и обида заглушили все иные чувства.

А отец… после этого горького признания, мне хотелось схватить его за шкирку и хорошенько потрепать. Как если бы это могло что-то изменить.

И всё же.

Я протянула руку, чтобы накрыть ее ладонь своей. Не должны люди испытывать ничего подобного в своей жизни. И уж тем более в таком возрасте. Предательство дорогих людей, а затем и одиночество в окружении лишь собственных мыслей и сожалений иногда могут стать фатальными.

Я поняла, что не скоро отсюда уеду. Я нужна здесь. И даже если придется устроиться преподавателем детского кружка по рисованию…ну что ж. Бросить родную мать в таком состоянии я просто не смогу.

А вот к отцу у меня добавилась еще парочка претензий. Правда все они звучали примерно одинаково, только в разной степени нецензурности.

Да и с той бессовестной блондой мне тоже нестерпимо захотелось поговорить. Аж руки зачесались проредить ее белобрысую шевелюру…

Кстати, о ней. Быть блондинкой мне резко расхотелось.

Допив кофе и помыв за собой чашку, я пригласила маму прогуляться до магазина. Ей полезно, а мне требовалось купить себе краску, чтобы убрать с головы это вызывающее плохие ассоциации безобразие.

Прогулка заняла час. Помимо краски я взяла продукты на меренговый рулет. У мамы он никогда не получался, тогда как у меня к этому блюду водился исключительный талант.

Если можно было порадовать свою несчастную родственницу хоть такой мелочью, то почему бы не использовать эту возможность?

Пока мама вязала перед телевизором теплые носки, я отвлекалась от тревожных мыслей с помощью кулинарии.

День прошел незаметно, ведь от плохих мыслей я старалась отвлечь не только себя.

Развлекала маму разговорами, пересматривала свои детские фотографии и расспрашивала о всех местных сплетнях. В конце концов так её утомила, что спать та отправилась на час раньше, чем всегда.

Сразу после, как попробовала мой восхитительный меренговый рулет.

Убедившись, что та крепко уснула, я надела дополнительный свитер и с удовлетворением оглядела себя в зеркале. Всё же мой естественный темно-русый цвет волос шел мне гораздо больше.

Глеб был прав.

И с чего я вдруг о нем вспомнила? Не к ночи будь помянут…

До кафешки я добежала быстро, подгоняемая в спину морозным ветром. Она была одна на весь поселок, и спросом пользовалась только в будни. Поэтому отец был единственным, кого я увидела внутри.

Зябко поежившись, шагнула навстречу, не спеша снимать пальто. Отец выбрал самый дальний столик у противоположной входу стены, за декоративной решеткой, увитой искусственными растениями.

Я усмехнулась про себя. Ну надо же, сколько конспирации чтобы поговорить с собственной дочерью.

Зато он хотя бы пришел, как обещал.

Усевшись напротив, я смерила его вопросительным взглядом. Сколько мы не виделись, полгода? Даже странно, как сильно он изменился за столь короткое время.

Ссутулился, поседел, глаза бегают, как у преступника. Разве так должен выглядеть мужчина, переживающий вторую молодость?

Глядя на него, неуверенно улыбнувшегося в ответ, мне стало не по себе. Поднявшись, я обогнула стол, чтобы крепко его обнять. Меня окутал до боли знакомый запах хвойного мыла и табака.

Что-то здесь было не так. Причем очень сильно.

— Как ты, что происходит? Расскажи.

Он только вздохнул, нехотя выпуская меня из объятий. Родные голубые глаза влажно блестели в тусклом свете желтоватых ламп.

— Я не смогу рассказать всё.

— Почему?

— Потому что боюсь…за тебя, доченька.