Запонки императора, или Орехи для беззубых

Предыстория

С пятнадцати лет моя фигура назойливо лезла в глаза мужчинам. Мне не давали проходу представители так называемого сильного пола с восточной окраской. Пышный бюст в сочетании с тонкой талией, длинными ногами и вполне округлыми бедрами да еще рыжие волосы и зеленые глаза.

По знаку зодиака я Скорпион, по году — Лошадь, по матери — еврейка, по отцу — русская. Из-за такой анкеты на мне не решались жениться посольские сынки, и меня не направили на работу в Интурист, хотя я с отличием окончила западное отделение филфака МГУ. В качестве отступного за «неудачную» мать мне предлагалось переспать с парой чиновников или с одним комсомольским функционером. Я фыркнула, «как дикая кобылица» (выражение моей любимой подруги Алки), и окопалась в английской спецшколе.

Пять лет я «отслужила» женой сокурсника Гриши, похожего на ежа и доходившего мне до плеч. Он обожал жаловаться на житейскую беспомощность, был чемпионом по ангинам и считал себя гением.

Я вышла за него замуж, прописала у родителей, а когда отец бросил мать и, женившись на иностранке, укатил в Австралию, мы разменяли квартиру. Нам досталась двухкомнатная в пятиэтажке, и я терпеливо содержали своего мужа на учительскую зарплату, пока он, освобожденный по зрению от армии писал «гениальную» антиутопию, пренебрегая «хлебной журналистикой». А когда пришел успех, он сказал, что «жизнь слишком длинна для одного чувства». Мы вновь разменяли квартиру, и я оказалась в коммунальном раю с богомольной старухой и веселым алкашом.

Зарплаты совковой учительницы хватало только на еду, и я злилась, когда видела, как «прикинуты» бывшие сокурсницы, не вылезавшие из-за бугра.

Несмотря на внешность и прекрасное знание английского, мне на родине ничего не светило. За любой прорыв из школы в аспирантуру, в переводчики, в гиды требовалось расплачиваться натурой, а я считала, что если торговать собой, то за «мильон».

Работу в спецшколе я ненавидела. Вначале что-то придумывала, устраивала даже спектакли с учениками, но со мной обращались. как с прислугой, и администрация, и родители. Хвалили снисходительно, ценили с иронией; я была одета хуже молодых кобылиц и прыщеватых юнцов и не могла сорить деньгами ни родительскими, ни своими.

С матерью близость кончилась много лет назад, когда я поняла, что она из фанатичек, думающих о благе всего человечества, а не о дочери в штопаных колготках. И хотя, работая в издательстве «Искусство», она дружелюбно общалась даже с дочерью Генсека, от нее мне ничего не перепадало, кроме нравоучений в духе «шестидесятников» за мой прагматизм. А самое смешное, что она отказалась уехать, не смотря на все просьбы моего отца. Она говорила: «Это — моя родина! Что будет со всеми, то и со мной! Если начнутся погромы, пусть убивают, но от руки русских это приятнее, чем от зарубежных террористов». Уехав в Австралию отец прислал мне приглашение, очень прохладное. Он н дома не отличался щедростью, хотя имел немалые бабки как профессор-отоларинголог. За бугром он быстро открыл клинику. но писал, что устроиться там среднему человеку непросто…

В общем, после развода с Гришей я осталась, как говорится, «голым человеком на голой земле».

Ни мечтаний, ни идеалов, ни надежд. Одно раздражение, как у миллионов моих соотечественниц. Только мне не надо было содержать мужа, а он, к счастью, не наградил меня ребенком.