Чернила

Сон был приятным. О мужчине, покрытом татуировками, и тьме, окружающей его, что не пугала, а была доброй. Он протянул руку к ней, повел ее по залитому луной полю с улыбкой на лице.

Любой боялся бы его. Она и сама немного боялась, когда видела ту улыбку, но он казался ей добрым.

— Букер? — спросила она, убежденная, что этот улыбающийся мужчина не мог быть тем, которого она любила.

Он открыл рот, но…

Сон потемнел.

Его губы рассекли его щеки, челюсть открылась так широко, что Ирен могла туда провалиться. Из глубины пасти раздались крики. Людей было несметное множество, и они просили о помощи.

Они хотели мести. Он убил их, и они хотели, чтобы она помогла им отомстить человеку, которому никто не разрешал вредить им. Они хотели, чтобы она сделала кое-что. Что угодно. Почему она стояла там, смотрела на него, когда могла покончить с их мучениями одним взмахом?

Сон и разбудил ее. Не звуки в комнате или постоянное капанье воды. Сон.

Ирен огляделась, пытаясь понять, где она была, и почему. Она была в бревенчатой избе. Деревянный пол, деревянные стены, деревянные потолки. Краски должны были успокаивать, но она прекрасно помнила это место из детства.

В углу была печь, где она обожгла руку, когда ей было пять. Пытаясь приготовить завтрак, не разбудив родителей, она опустила ладонь на поверхность и опалила кожу. От крика Ирен ее мать вылетела из кровати и погрузила руку Ирен в рукомойник у печи. Кожа слезла с ее ладони.

Комната была маленькой, в нее умещались стол, две кровати и маленькая кухня. Купальня была в отдельном строении.

У двери остался крюк, где отец вешал ремень, чтобы напомнить ей, что плохих девочек им били, если они вели себя плохо.

Она всегда была послушной.

Дыхание Ирен стало быстрее, и она поняла, что ремень оставался там. Ее отец был где-то здесь, и если она продолжит так дышать, он поймет, что она проснулась.

Почему она была в избе? Ирен не помнила, чтобы они уходили. Она не помнила родителей, ведь была в цирке.

Она была с Эвелин и Кларой, примеряла новую одежду, ощущая себя принцессой. Будто она заслуживала носить цвета, что ей нравились, хоть мама назвала бы их пошлыми.

Нет. Она пошла одна в магазин, потому что никто не потревожил бы ее. Она не представляла, что к ней стали бы лезть, когда она хотела просто взять еще ткани.

Воспоминания хлынули в голову, и она поняла с пугающей ясностью, почему была тут. Ирен пошла домой с родителями. Они усадили ее на кухне и пытались пристыдить.

Она спорила. Цирк был ее домом. Она нашла там столько любви и принятия, что не могла променять это на свою клетку.

Впервые она говорила нет родителям. И в ее груди расцвела роскошная свобода. Они не могли ее заставить делать то, чего она не хотела.

А потом мама дала ей чашку чая. Она сделала пару глотков, спорила с отцом…

И пустота.

Она ничего не помнила после этого. Что было в том чае? Они отключили так дочь, чтобы притащить ее в глушь?

Это была охотничья изба ее отца. Они бывали тут только летом и осенью, когда он хотел половить рыбы и побыть вдали от глаз церкви. Ее мать ненавидела это место. Оно было полным жуков и грызунов, и ее мама, уважаемая дама, не хотела тут находиться.

Из-за этого они уже давно тут не бывали. Ее отец раньше все время уходил сюда, если она правильно помнила. Летом ему удавалось поиграть, и он приносил пойманных сомов на ужин.

Но было странно, что они сейчас находились тут. Что они задумали?

Дверь хижины открылась, и вошел ее отец. Он был в коричневом пиджаке, белой застегнутой рубашке, что было необычно. Он любил показывать себя богатым, так что всегда наряжался как пастор. Черный пиджак. Белая чистая рубашка. Выглаженные лацканы.

Она глубоко вдохнула и посмотрела на него, забыв закрыть глаза, чтобы он посчитал ее спящей.

— Дочь, — прорычал он, кивая ей. — Вижу, ты проснулась.

— Почему мы тут?

— Нужно кое-что сделать и обсудить.

Ирен медленно кивнула.

— Согласна, но для этого не нужно было отправляться сюда.

Улыбка на лице ее отца вызывала дрожь. Улыбка была злобной, обещала то, что она не хотела представлять. А потом улыбка пропала, сменилась печалью, что была еще хуже.

— Моя милая, демоны опасны. Нам нужно многое исправить, и мы не могли сделать это в церкви.

— Разве церковь не лучшее место для этого?

— Уже нет, — он снял пиджак и придвинул стул к ее кровати. — Я говорил со священником, которого мы позвали в город. Ты его помнишь?

Она не могла его забыть. Его лицо было выжжено в ее памяти болезненным огнем его ненависти за то, что он не понимал, на что она была способна.

Ирен подняла голову выше, чтобы не показывать отцу, как боялась. Он должен был защищать ее. Она должна была доверять ему больше, чем кому-либо.

— Я его помню, — ответила она.

— Хорошо. Он сказал, что рядом с тобой другой демон. Мужчина, настроивший тебя против нас, твоей семьи и общества.

— Я была с хорошим человеком, который понял, каким страданиям ты хочешь меня подвергнуть. Он не думает, что я одержима, потому что видит, что я хорошая за моими способностями.

Ее отец покачал головой.

— Ты говоришь, что видишь духов, но я так не думаю. Как и священник. Он считает, что ты видишь другое царство, где лишь демоны. Души людей не гниют в загробной жизни.

Потому он думал, что она одержима? Потому что его взгляд на смерть отличался от того, что она видела?

Грудь Ирен наполнилась жалостью так, что она почти тонула. Он не понимал мир и хотел, чтобы смерть была милее. А кто не хотел? Она не винила его за то, что ему не нравилась идея, что душа оставалась привязанной к телу после смерти плоти.

Но она не была тут посланником. Ее направили не убедить его, что она видела то, что никто больше не мог. Он уже верил, что она умела больше обычного человека.

Он просто не хотел верить, что ошибался.

— Мне жаль, отец, — прошептала она. Туман гнева и ложной печали на миг пропал из его глаз, словно он снова смотрел на дочь. Жаль, это тоже придется разрушить. — Я не сломлена. Не одержима. Я все еще твоя девочка. Мне жаль, что ты не можешь принять меня той, кем я есть, но мне не нужно твое принятие, чтобы жить полной жизнью.

Надежда пропала из его глаз, губы дрогнули с отвращением. Он хмуро глядел на нее.

— Это говорит не моя дочь.

— Твоя дочь, — возразила она. — И будет еще больнее, когда ты поймешь, что во мне только душа девочки, которой так долго отказывали в счастье.

— Ты — не моя дочь.

И впервые в жизни она поняла, что и не хотела ею быть. Зачем, если он не мог смотреть на нее, какими бы ни были их различия, и все еще видеть девочку, которую любил? Он не нужен был в ее жизни.

Ирен могла попрощаться, и они оба станут счастливее.

— Отец, — сказала она, садясь на кровати. Она свесила ноги с края и уперлась в колени локтями. — Ты не должен делать это.

— Священник говорил, что ты будешь молить о прощении или пощаде.

— Я не прошу о пощаде. Я прошу не делать этот выбор, чтобы много лет спустя, когда ты не увидишь, как растет мой ребенок, когда не будешь знать, где твоя дочь и жива ли она, ты не вспоминал свое решение с сожалением.

— Если ты выбрала такой путь, то я не пожалею, что прогнал тебя, — ответил он.

Боже, это терзало ее душу. Она не могла поверить, что мужчина, давший ей жизнь, помогавший матери при родах, мог смотреть на нее так, словно она не была человеком.

Слезы собрались в уголках ее глаз, но она не давала им пролиться.

— Жаль. Ты — мой отец. Ты не должен прогонять детей только от того, что считаешь их другими.

— Ты не другая, Ирен, — он потянулся к ее ладоням, но опустил руки в последний миг. Пустыми. — С тобой что-то не так, и я хочу это исправить.

Слеза покатилась по ее щеке, но она улыбалась, качая головой и отказываясь верить его словам.

— Разве ты не видишь? Только ты думаешь, что со мной что-то не так.

— Многие считают тебя ненормальной.

— Я не хочу, чтобы ты их слушал, папа, — еще слеза покатилась по ее щеке. — Я просто хочу быть собой и не стыдиться этого.

Ее слова достучались до него, потому что его глаза расширились, и он отклонился от нее.

— Я не могу принять тебя такой, Ирен.

Настал тот миг? Она могла объяснить ему, что не была монстром? Она не была одержима. Ее душа была прежней, той девочкой, которую он растил и поднимал, когда она падала на коленки. То, что она была такой, видела мертвых, приняла татуировки и изменения в мире, не делало ее монстром.

И когда отец посмотрел на нее, она увидела его. Папу, который ловил с ней светлячков в ночи. Папу, который давал ей конфету, когда мама не смотрела, подмигивая за столом. Он еще был там, подавленный годами страха.

Страха из-за различий. Из-за того, каким станет мир, если что-то изменится. Страха, что его девочка будет не такой, как он думал.

— Пап, — прошептала она, протягивая руку.

Голос прогудел с порога — тот, что звучал в ее кошмарах — и она сжалась.

— Я же говорил вам не оставаться с ней наедине?

Пастор Харрис, который хотел изгнать из нее демона и пытался уже много раз. Он стоял на пороге, выглядя как мужчина, приглашенный на званый ужин.

Но он был не таким. Она знала, что под выглаженным костюмом прятался монстр. Он хотел видеть ее боль, потому что она уже много раз перехитрила его.

Ирен скрипнула зубами и хмуро посмотрела на него.

— Почему?

Он улыбнулся в ответ.

— Потому что демон в тебе попытается убедить его не делать то, что мы задумали. Он хочет оставаться в тебе, милая. Мы не можем слушать яд, что он испускает между клыков и раздвоенного языка.

— Я не одержима, — рявкнула она, словно ударила хлыстом, надеясь, что они попадут по его лицу.

Ему было все равно. Его улыбка стала хищной, и он посмотрел на ее отца.

— Пора. Чем дольше мы ждем, тем сильнее демон вонзает в нее когти.

Казалось, кто-то накрыл голову отца одеялом, и мужчина, которого она узнала, пропал. Он встал и протянул ей руку.

— Идем, Ирен.

— Папочка, нет, — прошептала она, качая головой.

— Так лучше для тебя.

Они смотрели на нее, и она знала, что не одолеет их. Она могла кричать и царапаться, сколько хотела. Она не победит.

Она хотя бы могла сохранить достоинство. Ирен проигнорировала руку отца и встала с кровати сама. Она расправила плечи, подняла голову выше и решила молчать.

До самого конца.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Букер смотрел на дом старого типа и готовил себя к змеям, живущим за стенами. Там он будто родился, хоть и не в прямом смысле. Его ирландская кровь была издалека.

Но тут был создан монстр. Тут его учили убивать, охотиться. Тут на его тело нанесли татуировки, уничтожили его разум на много лет, и он едва узнавал себя.

Поместье Пинкертонов было богатым и красивым. Белые мраморные колонны поднимались на два этажа, ивы опускали ветви в пруд. Сад был идеально ухоженным, в нем цвели синие гортензии.

Другие посчитали бы дом милым. А его обитателей — добрыми. Старые деньги, кто еще тут мог жить? И они были теми, кто помогал несчастным.