Будь ты проклят, сводный!

Будто забравшись ко мне в голову и прочитав мысль, Курков произносит:

— Ты дрожишь, но не от страха. Ты вправду перестала меня бояться.

Я хочу выразительно фыркнуть, но Антон добавляет:

— Тогда почему твое тело так реагирует на мои прикосновения?

— Потому что мне противно… — выдавливаю сквозь зубы.

— Плохо тебя в Испании научили врать, Таша. Я понимаю, — говорит снисходительным тоном. — Ты скорее наберешь полный рот болотной грязи, чем признаешь, что хочешь меня. Более того, — горячо дышит мне в ухо. — Тебе нравится моя грубость. Я же чувствую. Обычно, когда принцессы вырастают, сказкам они начинают предпочитать жесткую порку, а принцам на белых конях — мудаков с толстыми длинными херами…

Я жмурюсь.

— Заткнись!

Курков тягуче и хрипло вздыхает, на секунду прижимается к моей шее носом и медленно, будто через силу, убирает руки. Молвит слова скороговоркой так, что мне не разобрать этот чудаковатый звуковой шифр, и отстраняется. А я мерзну… разом всем телом и крепко, как если бы в жутко морозную зимнюю ночь меня лишили единственного источника тепла.

Засунув руки в карманы спортивных штанов, бедствие с глазами, холодными как лед, уходит из кухни. В последний раз взглядом я ловлю силуэт Антона, переключившегося на интенсивный бег в сторону баскетбольной площадки, когда прохожу мимо окна гостевого зала.

Я хочу его?

Ложь.

Он больше не посмеет запудрить мне мозги.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ТАША

Альбина Геннадьевна с расстроенным видом наблюдает, с какой безучастностью я ковыряюсь вилкой в куске плетеного ягодного пирога. Мне остается лишь виновато поджать рот и потупить взгляд к вишневой ароматной начинке. Я бы рада слопать ее стряпню, но дискомфорт в подложечной области лишь усиливается. За весь день я ничего не съела, а к ужину тошнота вышла на какой-то новый уровень. Нервозность зашкаливает, потому что Антон сидит напротив и буравит меня взглядом. У него аппетит отменный, впрочем, как и всегда.

Домработница Курковых, поставив на стол четыре красивые фарфоровые чашки с черным чаем, уточняет у хозяина дома, нужно ли принести что-нибудь еще. Получив отрицательный ответ с благодарностью, Альбина покидает столовую.

— Жаркое отменное, — хвалит ее еду Аркадий Валерьевич, прикладывая к уголкам рта свернутую треугольником бумажную салфетку.

— М-м, мхм, — активно кивает мама с набитым ртом. Прожевав, она с восхищением проговаривает: — Что бы мы делали без Ангелины… Боюсь, тебе пришлось бы разориться на ресторанной еде, — шутливо обращается к своему мужу.

Разумеется, она не всерьез, и мы втроем — я, мама и отчим — это отчетливо понимаем.

Единственный, кому снова что-то не нравится — Антон.

Сын Аркадия Валерьевича громко прочищает горло. Наши родители неглижируют этой деталью, а я подмечаю пренебрежительную интонацию в его откашливании.

Я знаю, что еще ему не придется по душе — размазанная по лицу вишневая начинка.

Антон больше не вступает в открытые словесные конфронтации, тем не менее, продолжает манифестировать протест против женитьбы своего отца на моей маме исподтишка.

— Ташенька, пирог не понравился? — спрашивает Курков-старший.

— У Ташеньки аппетита нет, — елейным голосом поддевает мерзавец. — Сестренку весь день мучает похмелье.

Я поднимаю убийственный взор на Антона. Промолчать не мог?

— О, — коротко отзывается Аркадий Валерьевич, удивленно приподняв одну бровь. — Сочувствую, — улыбается без издевки, и внутренняя скованность меня немного отпускает. Мама, хихикнув в ладонь, тянется к середине стола, чтобы взять с подноса кусочек пирога. — Что ж, наличие похмелья в какой-то степени является доказательством, что веселье прошло как надо. Положи и мне кусочек, любимая, — просит маму.

Попытка нравственно скудеющего Антона разжечь конфликт проваливается с треском, и он продолжает ужинать в тишине, а наши родители окунаются в обсуждение их молодости. Сводный брат утыкается в телефон, иногда ухмыляется входящим сообщениям, поток непрекращающихся уведомлений раздражает слух. Подружки пишут?

— Ты не мог бы убавить звук на телефоне, милый? — жестом руки мама просит Куркова-старшего на секунду прервать увлеченную речь и поворачивает голову в сторону его сына.

Тот лениво отрывает подбородок от кулака и встречает ее доброжелательный взгляд.

— А?

— Пожалуйста, убавь немного звук.

— Я мешаю?

— Только твой телефон, — робко улыбается мама. — Пожалуйста.

Каждый раз при разговоре с пасынком ей приходится прикладывать максимальные усилия, чтобы не напороться на его неодобрение. Ходьба по минному полю, не иначе. Но ужаснее всего то, что мама искренне заботится об этом негодяе. Ее теплым чувствам неминуемо настанет конец, как только я пролью свет на то, что он сделал со мной год назад.

Почему я молчу?

Наверное, потому что какая-то чокнутая частица меня хочет, чтобы Антон получал ту необходимую поддержку, которой лишила его родная мать. Невзирая на ужасы прошлого, я немного сострадаю ему. Ну и ненавижу его, само собой.

Антон прячет в ладони гаджет и отодвигает стул.

— Куда ты? — интересуется Аркадий Валерьевич.

— Не хочу доставлять вам дискомфорт.

В таком случае тебе следует переехать отсюда, язвительно думаю я.

Почему Антон вынуждает себя проживать со мной и моей мамой под одной крышей, раз это так ему претит? На совершеннолетие Аркадий Валерьевич подарил сыну трехкомнатную квартиру в высотке. Двести квадратных метров, шикарный вид на центр мегаполиса. А главное — отсутствие раздражающей букашки в моем лице. Свобода и спокойствие.

Если бы эту мысль я случайно проронила вслух, Антон ответил бы мне нечто в духе: «На хрен я должен переезжать из собственного дома? Не я здесь мимоходом, а ты и твоя мамаша, вот и проваливайте». По крайней мере, так он отзывался до моего отъезда в Испанию, и я уверена, ничего не изменилось.

— Сядь, — ровным, безапелляционным тоном произносит Курков-старший, не сводя с единственного сына стальных глаз.

Антон послушно плюхается на стул. Приятно осознавать, что в его эгоцентричном мирке существует авторитет в лице отца. Радикально неподконтрольный Антон Курков уничтожил бы планету.

Выдержав паузу, хозяин особняка медленно откидывается на спинку стула, обращает вопросительный взгляд на мою маму, она отвечает микроскопическим кивком на его не прозвучавший вопрос, после чего оба смотрят на нас.

— Мы хотим вам кое-что сказать, — начинает мама.

Я давлюсь воздухом.

Почему-то в голову моментально залетает мысль, что у них ожидается пополнение.

— Ты беременна?! — и… конечно же, свою догадку я с нелепым ужасом выкрикиваю вслух.

Я ничего не имею против карапуза, просто… просто меня вдруг охватывает сумасшедшее волнение.

Округлив глаза, она лихорадочно трясет перед собой руками.

— Нет, Таша, господи! Какие дети? Мы уже не молоды. Нет… — скрыв за завесами волос порозовевшие щеки, бормочет мама. — Я не беременна.

Курков-старший пожимает плечами.

— Не списывай нас со счетов раньше времени, Настя.

— Давай сейчас не будем об этом.

Понимаю. Мне бы тоже не хотелось обсуждать в присутствии детей нюансы функционирования моей репродуктивной системы.

— Да. Речь пойдет о другом, — Аркадий Валерьевич угодливо сворачивает тему, чтобы его супруга заживо не сварилась в пекле стыда. — У меня запланирована командировка в Марокко. На пару недель. Я предложил Насте составить мне компанию, — он смотрит на нее нежно и любовно. — С трудом, но уговорил твою маму, Таша, взять отпуск.

Я улыбаюсь на выдохе, потому что рада за нее всей душой. Однако счастливый трепет в груди трансформируется в тахикардию и риск остановки сердца.

С такой же стремительностью, что и появилась, улыбка сходит с моего лица.

Я и Антон. Под одной крышей. Без родителей.

Беспредел. Вседозволенность. Беспощадность.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ТАША

За прошедшие сутки я была трижды близка к тому, чтобы заказать билет на рейс до Барселоны ближайшим числом в один конец. Я не представляю свое существование в этом доме наедине с Антоном. Присутствие родителей, конечно, не служит стопроцентным гарантом моего душевного спокойствия, тем не менее, дышать легче, когда кто-то из них поблизости.

Он сотрет меня в порошок. Он не будет себя сдерживать. Ни в чем… ни в одной своей безбашенной затее. Его развязное поведение в нынешней обстановке — лишь верхушка айсберга.

— Детка, не хмурься, морщинки появятся, — подтрунивает мама.

Я расслабляю лоб, но чувствую, как тут же брови ползут друг другу навстречу, и между ними вновь образуется складка. Гримаса напряжения не сходит с моего лица. Даже двухчасовой разговор с Адрианом накануне вечером не притупил переживания. И разъяснить ему причину своего меланхоличного настроения я не смогла. Зазорно и горько.

Субботний день прекрасен. На небе ни единого пухлого облачка, безукоризненная и безбрежная голубизна свода завораживает взор, но над душой сгустились грозовые иссиня-черные тучи. На соседнем шезлонге мама массирующими движениями втирает в кожу молочко для загара. Я потягиваю через коктейльную трубочку орехово-шоколадный милкшейк и листаю книгу. Чтец из меня сегодня крайне невнимательный. Я упускаю многие важные моменты, перечитываю некоторые строки по несколько раз и забываю, о чем велось повествование пятью-шестью абзацами ранее. В итоге откладываю сборник повестей английского писателя и пробую насладиться хрупкой безмятежностью.

— Та-аш, — нараспев зовет мама.

Я приоткрываю один глаз.

— Что?

— Я останусь здесь, если хочешь.

— В смысле?

— Я не поеду с Аркашей, — безотрадно поясняет она.

Поерзав беспокойно на шезлонге, я стараюсь сохранить остатки внешней невозмутимости.

— Почему я должна этого хотеть? — соединив пальцы в замок, задаю маме встречный вопрос и устремляю взгляд на неколебимую гладь бассейна. Воздерживаясь от прямого зрительного контакта, я избегу разоблачения своих чувств, иначе мигом расколюсь.

— Ты расстроена, я же вижу. Вся в своих мыслях и будто в рот воды набрала. Ходишь мрачная по дому с тех пор, как узнала, что я улетаю в Марокко. В чем дело, родная?

— Ничего подобного, мам…

— Я так не думаю. Поговори со мной, Тасюнь, — произносит она уветливым голосом. — Что-то стряслось? Тебе нужна моя поддержка? Поругалась с Адрианом?

— Нет.

— Проблема в Антоне? — ее приглушенный, мягкий тембр окрашивается сочувственной интонацией.

Утвердительный ответ встает поперек горла острой костью.

— Доченька, вы повзрослели за этот год и стали другими людьми. Антоша… успокоился. Как прежде уже не будет, — мама льет сладкий бальзам на раны в надежде убедить. Себя, или меня? Так или иначе, в эту наивную сказку я не поверю.