Когда не веришь в чудеса

2

Через полчаса я вываливаюсь из такси с наполовину опустошенной бутылкой злосчастного вина в одной руке и с клатчем в другой, в нем самое необходимое — ментоловая жвачка, тушь, черный карандаш, телефон и ключи. Пока вместительный лифт несет меня на двадцать первый этаж элитной кирпичной многоэтажки, в голове клубится дурной туман. После двух трелей звонка Макс распахивает передо мной дверь, пропускает в прихожую и там уже начинает внимательно рассматривать.

Я замечаю любопытство в его серых глазах, но хочу видеть в них голод, который выжжет отравляющую мое нутро горечь предательства.

— Вспомнила про запасной аэродром? — лукаво щурится мужчина, а я не спеша развязываю пояс и скидываю с плеч шубу, которая, облизав мои ноги в высоких ботфортах на тонкой шпильке, ложится на отполированный паркет.

Его взору предстает мое тело в черном кружевном белье, которое буквально кричит, о том, что его надели, чтобы соблазнять. Макс молча сглатывает и делает шаг мне навстречу, я — шаг от него. Такая древняя, но такая увлекательная игра. Путь к отступлению заканчивается быстро, и я, будто завороженная, застываю на месте. Пока Макс нарочито медленно сокращает разделяющее нас расстояние, у меня в голове проносится с десяток сценариев нашей близости, отчего перегорают последние предохранители.

Макс нависает надо мной, дотрагивается пальцами до припухших губ, которые я искусала по дороге к нему. Рисует тропинку от подбородка к ямочке между ключицами, прокладывает прямую линию к низу живота и убивает меня мучительным ожиданием. Неудовлетворенное, мое тело бьет крупная дрожь, я всхлипываю и подаюсь вперед, но он придерживает меня за плечо.

— Раз уж приехала, я — единственный мужчина, чье имя ты будешь произносить сегодня, — я послушно киваю, в эту секунду согласная выполнить любые его даже самые безумные условия, лишь бы он прекратил пытку.

Он неотрывно смотрит в мои потемневшие от желания глаза, расчетливо улыбается и двумя пальцами вонзается в мою разгоряченную плоть. Я вскрикиваю, а он ловит сорвавшийся с моих губ стон, впиваясь в них требовательным поцелуем.

Я не успеваю надышаться Максом, когда он разворачивает меня спиной к себе, приникнув вплотную так, что я чувствую его напряженные мускулы под пылающей кожей, от которой жар передается и мне.

— Макс, — сипло умоляю я, балансируя на грани.

Но он продолжает дразнить, лишь сильнее вжимая меня в стену и выводя между бедер какие-то понятные ему одному фигуры.

— Макс, — с мольбой шепчу я, больше не в силах терпеть: — пожалуйста!

Он на секунду замирает, и пока я отвлекаюсь на его ладонь, что плавно скользит вверх к груди, Макс одним резким толчком заполняет меня до предела. Мое тело охотно отзывается на его прикосновения, словно скрипка Страдивари, попавшая после любителя к талантливому музыканту.

Макс слишком хорошо меня знает, помнит, как я люблю, поэтому я не удивляюсь, когда реальность меркнет. Выгибаюсь дугой, вбирая его в себя: я больше не я — неутолимый пожар. Кожа скользит по коже, как будто высекает снопы искр. Распаляет меня безудержно. Ненасытно. Так чтобы до дна, без остатка. До болезненного укуса в шею, перетекающего в удовольствие. И снова до дрожи. Только на этот раз уже от растекающейся по телу истомы.

Держит меня в кольце сильных рук, пока я переживаю последствия яркого до сумасшествия наслаждения. Стоим, тесно прижавшись к друг другу, липкие от пота, запыхавшиеся, как если бы бежали спринт наперегонки. Поспорить готова, что Макс сейчас ухмыляется, и сама не могу спрятать блаженной улыбки. Спустя какое-то время больше не чувствую его в себе и медленно сползаю вниз по стене — ноги не держат. Пульс сбивается, в висках стучит, однако Макс чертовски прав: я не то что имен других мужчин не вспомнила, я свое-то забыла.

Он возвращается с водой из кухни, предусмотрительно придерживает стакан, чтобы я могла напиться, потому что руки у меня ходуном ходят. Отставляет стекло в сторону и, словно невесомое перышко, поднимает меня на ноги.

— Передохнула? — издевательски шепчет мне на ухо Макс и, не добившись в ответ ничего вразумительного, предупреждает: — считай, что это была прелюдия.

Утро встречает премерзкой мигренью в районе затылка: то ли последний глоток алкоголя был лишним, то ли во всем виноват недосып (в кровать мы рухнули и уснули, когда уже рассвело). Вспоминаю детали прошедшей ночи, и становится капельку стыдно за красные полосы от недлинных ногтей по чужой спине, за несдержанные крики на весь дом. Вместе с тем, понимаю, что решение остаться у Макса было единственно верным в моем случае — в пустой квартире я бы просто задохнулась от одиночества и осознания собственной ненужности. А так грохот посуды на кухне создает иллюзию нормальности, как будто и мир не рухнул вчера, и сердце из груди не вырвали.

Настенные часы показывают, что я катастрофически опаздываю на работу, но мне настолько по барабану, что как-то даже неловко. Влепят выговор? Плевать. Уволят? Да ради бога. Я оглядываюсь по сторонам и в полной мере осознаю всю опрометчивость совершенного поступка: если вчера корсет под шубой представлялся отличной идеей, то сегодня уже хочется облачиться во что-нибудь человеческое. И пока я пытаюсь сообразить, что можно использовать в качестве халата, в дверном проеме появляется Макс — слегка взъерошенный, в одних спортивных штанах.

— Завтрак на столе, потом отвезу, — я утвердительно киваю, а он оглаживает взглядом мое тело, ненадолго останавливается на груди и торопливо отводит глаза. — Возьми в шкафу рубашку и надень, если хочешь отсюда выйти.

Я беспрекословно подчиняюсь, потому что кушать хочется зверски, да и Макса провоцировать не горю желанием — сама ведь не удержусь. Он ставит передо мной тарелку с омлетом с ветчиной и помидором и чашку с капучино с корицей — гастрономические пристрастия у нас совпадают. Я уплетаю угощение за обе щеки и, к своему удивлению, даже ощущаю вкус еды. Что ж, приятно знать, что не все во мне атрофировалось.

Мы тратим еще час на то, чтобы заехать ко мне (не думаю, что шеф готов оценить мое белье и сапожки), поэтому в компанию я попадаю только к обеду. Я миную проходную со стойким ощущением, что на лбу выжжено клеймо «брошенная» и каждый уже в курсе пикантных подробностей наших с Владом отношений. Захожу в кабинет и натыкаюсь на Машу, которая пристально меня рассматривает. У нас на фирме принят жесткий дресс-код из классических костюмов и деловых платьев, который я нахально проигнорировала.

— Давно не штрафовали? — морщится коллега при виде меня в черном джемпере с высоким воротом, черных обтягивающих джинсах и черных же шнурованных ботинках на толстой подошве без каблука. — Или протест так выражаешь?

— Просто решила, что неформальный стиль идет мне больше, — равнодушно пожимаю плечами и прохожу на свое место.

— Вчера, — оживленно начинает Маша, но я жестко ее останавливаю.

— Если ты собираешься говорить о давешнем корпоративе, то я не намерена ничего слушать, — девушка обиженно поджимает губы.

Как же, мало того что я не оправдала ее надежд и не приползла после случившегося в соплях и слезах, так еще и лишаю возможности посплетничать. Погрузиться в отчет мне не дает вежливый отстраненный голос из селектора, вызывающий к генеральному. И снова по коридору через перекрестье клинков любопытных взглядов, которые не ранят, но все-таки причиняют небольшой дискомфорт. Мимо секретарши, у которой на лице написана жалость — может, сообщить ей, что не нуждаюсь в сострадании?

Первым я вижу Влада — я бы предпочла с ним не встречаться, но раз уж мы трудимся на благо одной фирмы, наверное, лучше разобраться со всем все здесь и сейчас. Затем обнаруживаю его блондиночку в идеально отутюженном брючном костюме-двойке: она умышленно демонстрирует кольцо на безымянном пальце, а я лишь выше подтягиваю воротник джемпера.

«А она зачем сюда пришла? Попинать еще не остывший труп бывшей соперницы?», — веду диалог со вторым «я», ибо остальные собеседники в этой комнате меня не устраивают.

Директор задерживается, ситуация медленно, но верно превращается в фарс и все больше напоминает избитое клише. Избегаю смотреть на приторно-влюбленную парочку, поэтому в качестве объекта для наблюдения выбираю стол шефа напротив окна — массивный, из мореного дуба. Хитрое подсознание, очевидно, хочет подстраховаться и избавить меня от страданий, поэтому подсовывает вереницу образов, отчего я воочию представляю, как бы мы с Максом зажгли на этом столе.

Вот Влад со своей новой красоткой нордического типа — нет, потому что он, и правда, как в той песне «гелем вылизанный, кремом вымазанный».[1]

А мы бы с Максом оторвались еще как, потому что у него расправленный огонь по венам.

— А можно мы уже отбудем повинность и вернемся к делам? — явление генерального подобно манне небесной, и я не замечаю, как озвучиваю мысли вслух. Присутствующие застывают в немой картине, а я выдаю фальшивое «ой, простите, не хотела».

Директор сообщает, что меня переводят в отдел к Владу и его пассии, и на меня устремляются три пары испуганных глаз: ждут, разорвется или нет граната с выдернутой чекой. Я безразлично передергиваю плечами и ровным тоном уточняю вопросы подчинения — что ж, шефу хотя бы хватило такта на то, чтобы оставить моим непосредственным руководителем Андрея Николаевича. Генеральный с облегчением распрямляет сжатые в кулаки пальцы, его побелевшие костяшки постепенно обретают естественный цвет. Влад носком туфли ковыряет ворс дорогого итальянского ковра, а вот в темно-зеленых глазах его спутницы плещется неприкрытое разочарование. Каюсь, ее постная физиономия даже доставляет мне некоторое подобие удовлетворения.

— Если вы ждали от меня истерики — ее не будет. Заявления об увольнении так же, — театрально объявляю я и наталкиваюсь на удивленные лица. Я не виню коллег за недоверие: они ведь не знают, что я под тяжелыми антидепрессантами по имени Макс.

Все формальности улажены, никто больше меня не задерживает, и я оставляю позади кабинет директора: внутри саднит, как если не до конца зажившую ранку потереть песком — неприятно, но не смертельно. Спустя пару минут меня зачем-то догоняет Влад.

— А ты отлично держишься, я и не рассчитывал, — произносит он, а я в толк не возьму, ради чего это все — потешить собственное самолюбие?

— Что ты хочешь, Влад? — спрашиваю напрямую, не видя смысла юлить.

— Помада красная, — игнорирует мой вопрос бывший, отрешенно рассуждая: — ты же говорила, что не любишь.

«А ты говорил, что никогда не оставишь», — хочется ответить мне, но я заталкиваю больное подальше, вместо него достав наружу ехидное.

— Зависит от того, для кого краситься, — прячусь за толстую броню, рисую безразличие на лице, а он с силой хватает меня за запястье.

Торопливо стряхиваю с себя его прохладные пальцы, потому что мне вдруг становится неприятно от его прикосновения, воспринимающегося чужим.

— Пожарная лестница. Бутылка шампанского. Неужели забыла? — играет в какую-то игру человек, некогда бывший близким.