Погонялово «Маньяк»

— Бать, ну ты чего? — смотря на родителя самым честным из всех своих взглядов, проговорил Вениамин. Отхлебнул с шумом чая, и продолжил: — Телочками молодых девчонок называют.

— Девушками их называют, — попыталась поправить Веника мама.

— Девушками нормальных называют, — отмахнулся от ее слов брат. — А эта на пару раз.

— Веник! — а вот это родители выкрикнули одновременно.

Я же благодарно посмотрела на мелкого. Если бы он не перетянул их внимание на себя, я бы тут точно на стенку полезла. Аппетит чуть было не пропал, честное слово. Папа обязательно продолжил бы допрос. Долго упираться и делать вид, что все хорошо, я бы не смогла. Снова бы разревелась, выдавая себя с головой.

— Спасибо, — сказала одними губами.

Брат понял, что я хотела до него донести и, лукаво улыбнувшись, продолжил объяснять родителям, что такое телочки, и что с ними следует делать. Юлька сидела и притворялась статуей. Получалось у нее плохо. Видела, как ее прямо распирает от смеха. Смешно ей…

Наверное, что-то отразилось на моем лице, потому что сестра резко посерьезнела. Посмотрела хмуро. Еще и нижнюю губу прикусила, что означало, что Юлька погрузилась в какие-то глубокие раздумья.

Так как время уже поджимало. Пришлось быстро закругляться с завтраком и спешить на учебу.

Я уже стояла в прихожей, поправляла легкий шарфик, стараясь аккуратно запихнуть его под кожанку, когда ко мне из кухни вышел отец. Сегодня он, кстати, задержался. Обычно уходил первым. А тут словно и не торопится никуда.

— Лиска, разговор у меня к тебе есть, — с ходу начал папа.

Я замерла у зеркала, чувствуя, как по спине бежит неприятный, липкий холодок.

— Пап, мне на занятия надо, — пробормотала. Желания говорить о Никите не было никакого. Вообще о нем вспоминать лишний раз не хотелось. Больно от этого… И выть на Луну хочется.

Сняла с крючка сумку, как бы намекая, что на самом деле спешу. Но когда такое останавливало моего отца, если он уже приготовился к долгой лекции на тему: «А я ведь тебе говорил»

— Послушай, разговор будет не долгим, — продолжил говорить родитель. Еще и руки на могучей груди сложил. — Ты все-таки продолжаешь общаться с этим, — кивок головы в сторону стены, за которой находилась квартира Никиты. — Я предупреждал тебя. Неужели настолько сложно послушать отца?

Оказывается, сложно. Потому что несмотря на предательство Гоголя, я продолжала его любить. И прибить хотелось с такой же силой, с какой хотелось его поцеловать. Разве возможно настолько сильно любить и ненавидеть одновременно? Признаться, я все надеялась, что он хотя бы напишет. Но от него не пришло ни одного, даже короткого сообщения. И в стенку он больше не стучал. Словно его вообще дома не было. По-хорошему нужно было переговорить с сестрой. Только когда? После занятий? Или позвонить ей, когда буду в универе? Но там, единственное место, где можно более-менее спокойно все обсудить — это туалет.

Отец говорил еще что-то, но я старалась не вслушиваться в его слова. Делала вид, что слушаю внимательно, а сама мысленно представляла себе деревянный забор, через который прыгают белоснежные барашки. Да, понимаю, что это представляют в совершенно другой ситуации. Но ничего другого мне в голову сейчас упорно не шло.

— Ты все поняла? — наконец, поинтересовался отец.

— Да, — машинально ответила. Поправила ремешок сумки, висящей на плече, в очередной раз красноречиво намекая, что мне пора. Времени оставалось в обрез. Еще бы с Ником в подъезде не столкнуться…

И почему я вновь сама себе противоречу? Потому что, чтоб ему там икалось, хотела его увидеть…

— Тогда поторопись.

Мог бы об этом и не говорить.

Выскочив из квартиры, не стала дожидаться лифта и сразу свернула на лестницу. И бежала до тех пор, пока не увидела перед собой дверь, ведущую на улицу. Помню я нашу первую встречу с Никитой. Потом еще одну, когда я, выйдя из подъезда, увидела его неподалеку в компании уже знакомой мне Кати. Мне нужно было забыть о случившемся. Просто махнуть рукой, послав все к черту. Но я не могла выбросить образ Гоголя из головы. Воспоминания вообще добивали окончательно. Как сосредоточиться на учебе, когда все мысли крутятся рядом с этим птахом? Невозможно просто так забыть человека, если ты к нему что-то испытываешь. Или испытывала. Будь то любовь, ненависть или сильное раздражение. Вот я, например, чувствовала сейчас все это по отношению к конкретному молодому человеку. Повезло еще, что мы не столкнулись с ним в подъезде. Временами мне казалось, что он просто-напросто преследует меня.

Я не привыкла ненавидеть кого-то. Пока не повстречала Ника, вообще не думала, что смогу испытывать столь сильные эмоции. Отрицательные. Почему именно он повстречался на моем пути? Почему именно этот парень оказался сыном врага моего отца? Все это больше походило на банальный телесериал, чем на реальную жизнь. Но, тем не менее, это случилось. И ни с кем-то, а со мной. Понятное дело, что я не одна такая, с кем поступили подобный образом. Только от этого не легче.

В универе я старалась сосредоточиться на учебе. Очень старалась. Если бы это еще было возможно. Потому что от Ника все-таки пришло сообщение. Я еще не успела переступить порог здания, как телефон противно пиликнул. И лишь когда достала его из сумки, увидела, что помимо сообщения меня ждали еще три пропущенных вызова с знакомого уже номера. Само собой, перезванивать даже и не подумала. Даже на сообщение отвечать не собиралась. Точно знала, что если напишу ему, меня снова накроет. И тогда я весь учебный день просижу в туалете, вытирая одноразовыми платками слезы. И не факт, что их хватит.

«Лисичка, черт, возьми этот чертов телефон и нажми на зеленый кругляш. Не нервируй!»

Это, простите, я его нервирую? Я?! После поцелуя с Катей в клубе? Нет уж, увольте. Пусть его теперь Катерина нервирует. Хоть всю жизнь.

Последняя мысль, промелькнувшая в воспаленном мозгу, была неприятнее всего. Я по-прежнему, как последняя дура, считала его своим парнем. Наверное, осознание того, что я этому маньяку изначально была не нужна, никак не хотело приходить. На сколько меня хватит? В том смысле, долго еще я буду по нему убиваться? И когда наступит облегчение? Про освобождение я вообще молчу. Можно убить на попытки полжизни.

Второе сообщение (и пять пропущенных) прилетело мне во время одного из перерывов. Я осталась в аудитории, делая вид, что очень занята повторением новой темы, как смартфон вновь пиликнул. Дворова какое-то время крутилась поблизости, но потом вышла. В лекционной вообще мало кто остался.

«Ты хочешь, чтобы я тебя преследовал? Детка, ты близка к тому, чтобы я стал сталкером. Учти, я в курсе, что ты видела, как меня целовала та самоубийца. Ты же будешь умной девочкой и не станешь придумывать себе черт знает что? Мля… Возьми ты этот гребаный телефон!»

Как бы я не хотела поддаться, услышать его версию происходящего, не могла решиться. Потому что, как назло, кроме образа Ника, я помнила еще об одном — о словах отца.

Нет, Ник же не настолько заигрался, чтобы на самом деле меня преследовать? Какой в этом смысл? Гоголевы все надеются пробраться к нам в квартиру? Слишком глупо… Тогда в чем дело?

Мысль, что птах может меня любить, отмела сразу. Нет уж, хватит. Насытилась этой любовью настолько, что на всю жизнь, наверное, хватит. Как после такого вообще мужчинам доверять? Вон, Веник и тот… во все тяжкие пошел.

После занятий, задерживаться в универе не стала. Выскочила из аудитории, где проходила последняя лекция, одной из первых и помчалась к гардеробу. Неужели я теперь каждый день буду стрематься по улицам ходить? Да и к дому подходить, тоже. Видеть Гоголя не хотелось совершенно. Вот совсем ни капельки…

Шмыгнув носом, забрала из гардероба свою курточку, и, натягивая ее на ходу, пошла на выход. Словно меня кто-то невидимый гнал, толкая в спину.

— Лисицына! — услышала окрик Дворовой, но и не подумала сбавить шаг. Еще чего. Предполагаю, что ей от меня надо. В смысле, что она хочет мне сказать. И я была уверена в том, что слышать того не желаю. — Эй! Подожди!

Как удержаться и не показать неприличный жест? Вот честно, в последнее время, я все чаще хочу высказаться матом и показать, на что способны мои пальцы рук, если мне нужно изобразить из них понятную для некоторых фигуру.

Слава богу, бежать за мной еще и по улице Машка не стала. Для этого ей надо было еще куртку из гардероба забрать. Общения с ней моя нервная система уже точно не выдержит. Хватит, наобщались. Неужели Дворова думала, что я настолько наивна? Впрочем… наивна. Но не в ее случае.

Идти до метро решила окольными путями. То есть, через дворы. Так было меньше вероятности столкнуться с тем, с кем встречаться совершенно не хочется. По крайней мере, не сейчас.

К дому подходила с бешено стучащим в груди сердцем. Словно была нашкодившим ребенком, боящимся гнева родителей. На самом же деле все было гораздо хуже. Я не ребенок, а Никита — не суровый отец.

Но я зря боялась. Слава богу, сегодня нас судьба лбами не столкнула. Я беспрепятственно подошла к подъезду, поднялась на лифте на нужный этаж и зашла в квартиру. Юльки дома не оказалось. Да и отца в это время почти никогда не было. Зато мама с Веником обнаружились. Точнее, мать снова была погружена в творчество. И ее лучше было вообще не трогать. А вот Вениамин, закрывшись в комнате, продолжал громко слушать музыку. По доносящимся из его берлоги звукам я и поняла, что мелкий дома. Да и мама не тихо сидела, быстро набирая на ноутбуке текст.

Переодевшись и помыв руки, подошла к двери, за которой находилась комната брата и, постучав в нее, стала ждать, когда мне откроют. Ведь теперь я могла находиться там на законных основаниях. То есть, официально считалась брошенной.

— Дыа? — сказал Веня, отпирая замок и приоткрывая дверь. — Что?

— Впусти, — коротко ответила.

Меня смерили изучающим взглядом. Словно могла обмануть брата и проникнуть к нему в комнату обманом. Надо больно… Просто, когда на душе скребут кошки, и плакать постоянно хочется, нужен кто-то, кто выслушает, даст дельный совет или сможет отвлечь от сердечных переживаний.

— Оке, систер, проверку прошла, — смилостивился Веник, открывая дверь шире и отходя в сторону, позволяя мне пройти внутрь. — Устраивайся поудобнее. Сегодня у нас…

Звук мелодии звонка прервал речь парня. Телефон я специально оставила в своей комнате. Нужно бы было еще и на беззвучку поставить, но об этом я подумала только сейчас, когда смартфон начал надрываться. Я не сомневалась в том, кто звонит. Поэтому, захлопнув за спиной дверь, прошла к кровати Веника и, завалившись на нее, закинула ноги на стену и скомандовала:

— Врубай.

Пусть звонит… Говорить с ним сейчас не было ни желания, ни сил. И пусть я поступала, как последняя дура, не желая его выслушать, но на данный момент не могла пересилить себя. Нужно остыть, прийти в норму (относительную хотя бы). Желание убивать должно исчезнуть. Иначе разговора у нас не получится. Да, я могла ему ответить на сообщения. Сообщить, что между нами все кончено. И вообще, я не желаю его видеть. Но… опять же, не могла этого сделать. Что-то во мне противилось такому. Словно я точно знала, что после этого связь, что только-только появилась между нами, лопнет как мыльный пузырь. Растворится, словно и не было никогда.