Идеальный подарок

Мне даже не нравится мое собственное прикосновение, и теперь оно обжигает меня.

Иногда мое тело решает, что мне нужно облегчение, и я просыпаюсь, покрытый собственным потом, но редко трачу время на мастурбацию. Физические потребности — это слабость. Так же, как объятия или поцелуи. Не так ли? Это то, что мне говорили в детстве, но я уже не так уверен. Объятия Новы прошлой ночью заставили бы ее почувствовать себя лучше, сделали бы ее счастливой, и как в этом может быть что-то плохое?

Вдыхая и выдыхая, я пытаюсь выдержать ожог от собственного прикосновения достаточно долго, чтобы дать себе некоторое облегчение. Но это бесполезно. Отвращение к себе сдавливает мне горло, и я с проклятием убираю руку. Хотя я все еще не могу отвести глаз от Новы. Она бросает два кокоса на землю и начинает спускаться, ее аппетитный зад становится все ближе, звук ее бедер, натирающих ствол, наполняет мои уши. Я пытаюсь отступить, когда она опускается на землю, но не могу. Я застыл на месте, голод терзает меня так, как я никогда не испытывал. Никогда не знал, что это возможно.

Мое тело рвется вперед, и я прижимаю ее к дереву.

— Положи руки на ствол и оставь их там, — рычу я ей на ухо.

Мурашки бегут у нее по шее, дыхание прерывистое, но она делает то, что ей говорят.

— Линкольн?

— Встань на цыпочки. — Я зацепляю пальцами края ее плавок бикини, позволяя им соскользнуть до колен, удивляясь тому факту, что, когда моя кожа касается ее, я не чувствую ничего, кроме… пробуждение. Голода. Жара. — Положи эту упругую сочную задницу мне на колени.

— Линкольн, т-ты прикасаешься ко мне, — хнычет она. — Ты такой теплый и сильный.

Больше, чем сама жизнь, я хочу обнять ее, но отказываюсь портить достигнутый мной прогресс. Потому что она права, я прикасаюсь к ней и никогда не думал, что снова прикоснусь к другому человеку. Я никогда этого не хотел.

Начинай медленно. Не будь жадным. Так заманчиво вынуть свой член и засунуть его глубоко в ее киску, трахнуть ее, растерзать ее шею, помассировать ее сиськи, но если этот прилив отвращения к себе заставит меня остановиться, я возненавижу себя больше, чем когда-либо. Я иду по натянутому канату, и мне нужно, чтобы все было сделано правильно. Для Новы.

— Если тебе так нравится танцевать, маленькая фея, потанцуй на моих коленях, — выдавливаю я, поднимая бедра вверх, отрывая ее тело от земли и опускаясь обратно, вверх и вниз, вверх и вниз. — Я хочу почувствовать твою крошечную розовую попку через мои шорты.

Она стонет, ее пальцы впиваются в ствол дерева.

— Да, Линкольн, сэр.

Ее гладкая загорелая спина выгибается дугой, и она подтягивает бедра назад, садясь на мой ноющий стержень, двигая нижней частью тела легкими кругами. Мой рваный стон наполняет поляну, мои глаза прикованы к виду ее загорелых булочек, качающихся вверх и назад, пропитывая переднюю часть моих шорт.

— Хорошая девочка. Трахни меня, как маленькая грязная стриптизерша, — прохрипел я. — Ты сделала его таким тяжелым, теперь заставь боль прекратиться. Не останавливайся, пока ты не принесешь мне облегчение.

Ее бедра двигаются быстрее, дыхание становится все более и более поверхностным.

— К-как я узнаю, когда это произойдет?

— Я собираюсь опорожнить свои яйца прямо между твоими занятыми маленькими ягодицами, — говорю я отрывисто, протягивая обе руки и отрывая две полоски коры. — Сильнее. Папочке это так нужно. Папочке так долго нужна была твоя задница, чтобы поиграть с его большим членом.

— Линкольн! — Нова прижимается ко мне, ее дыхание прерывается, ее зад дрожит у меня на коленях. — Ой! О боже мой.

Когда я понимаю, что происходит, я почти раздавлен тяжестью своей похоти.

— Тебе нравится, когда я называю себя твоим папочкой, Нова?

— Д-да. — Ее бедра теперь двигаются так быстро, что расплываются, и я в нескольких секундах от умопомрачительного пика. Я особенно отчаянно нуждаюсь в освобождении теперь, когда чувствую, как оно просачивается сквозь мои шорты. Точно зная, как оно туда попало. Что именно делает ее горячей. Я даже не уверен, откуда взялось это слово, только то, что оно казалось правильным. Это было правильно, потому что она в этом нуждалась. — Я так сильно хочу, чтобы ты кончил, папочка, — скулит она. — Я так сильно хочу, чтобы ты кончил.

Оскалив зубы, я опускаюсь на колени и сильно толкаюсь между ее булок, только тонкий слой нейлона отделяет мой член от ее задницы. Я чувствую его сладкое девственное звучание. Чувствую горячее сжатие, когда она опускается и кончает снова. И мои яйца взрываются, выстреливая обжигающей струей спермы из моего члена. Я откидываюсь назад и подпрыгиваю, мой маленький ангел у меня на коленях, ее упругая попка сжимает каплю за каплей, выходящей из моего члена. Мои сдавленные крики ее имени эхом разносятся по полю, присоединяясь к ее возбужденным всхлипываниям, пока я, наконец, полностью не опустошаюсь, и мы оба снова выпрямляемся, тяжело дыша, потея, руки Новы соскальзывают с дерева, чтобы безвольно повиснуть по бокам.

Мои руки болят от желания обхватить ее, но привычка удерживает их неподвижными. И все же я глубоко вдыхаю ее аромат, благодарный своему создателю за чудо, когда ее попка уютно устроилась у меня на коленях, а я не взбунтовался. Чудо — что мы только что сделали. То, что я смог сделать после десятилетия избегания человеческих прикосновений.

Это она. Она — чудо. Мое гребаное чудо.

Я открываю рот, чтобы сказать Нове, что никогда ее не отпущу. Что она возвращается со мной в Нью-Йорк, и это окончательно. Что я сделаю все возможное, чтобы стать целым, чтобы я мог любить ее лучше. Я собираюсь сказать все это, но она поворачивает голову и одаривает меня своей улыбки, а затем, хихикая, разворачивается, поднимает кокосы с земли и танцует до края горы и ныряет.