Сны над Танаисом

Невольно повлекло Гестаса представить себя как бы со стороны. Он присел на тростниковую постель и, откинувшись плечами на шершавую стену, прикрыл глаза.

Душа его представилась себе самой жеребенком, ошалевшим от ясности морозного утра: с разбегу вылетел он на речной лед и вот испугался и силится остановиться, упираясь ножками, вертясь и падая на бок, но все безудержно скользит к роковой полынье - так душа Гестаса скользила сейчас по всем миновавшим событиям от самого мига, когда взвилась она в ясном свете обещанной ей славы и высокой чести; скользила и ни за что не могла уцепиться и ничему не могла поверить, приближаясь к мигу последнего своего бесчестья и заточения.

Время потянулось невыносимо медленно. Исподволь, но неудержимо росла надежда на сарматский налет. Гестас гнал ее прочь, даже взывал к богам покарать его и отнять память, но это не помогало. Сердце, измучившись от лжи и путаницы, уже взывало к вероломству Годосава: не медли, варвар, только твое появление восстановит честь пресбевта и его посланника. Честь и правда стоят самой высокой цены... Смертью брата и своей собственной смертью, гибелью эллинов, слезами Эррины и отца - вот чем хочешь ты искупить свою пустую честь, сын Мириппа...

Гестас не вытерпел, ударил со всей силы кулаком по стене - так, что брызнула в лицо глиняная крупа. Боль немного успокоила душу, ненадолго рассеяла вихрь неотступного, злого чувства.

Сумерки наступили в тишине. Всадники Годосава под стенами Белой Цитадели не появились...

Теперь перед глазами неотвязной, прозрачной тенью висела насмешливая улыбка Феспида. Против той улыбки в самых далеких глубинах души мерцала далекой болью последняя молитва: о боги, боги, пощадите Эррину - еще одна ночь тоски и одиночества ожидает ее, задрожит в ее пальцах нить, и замрет веретено. О, боги, успокойте ее душу!

Гестас прилег на спину, подложив под голову руки. Сон не шел, но и двигаться больше не хотелось - бескровная, похмельная вялость заволокла все тело.

По полу, от дальнего угла к середине комнаты, медленно поползло лунное пятно. Добравшись краем до треножника, оно вдруг исчезло, и до Гестаса донесся тихий стук по краю маленького окошка.

Гестас вскочил на ноги.

- Тихо! - услышал он шепот брата: тот, распластавшись на крыше, опустил к окошку голову. - Что произошло? О тебе пошли странные толки.

Гестас вспомнил о клятве, но поколебался лишь мгновение и рассказал брату о случившемся.

- Неясная история. Но мы попробуем отыскать правду. - В голосе брата Гестас не различил ни тени растерянности и от того сразу взбодрился.

- Не падай духом. Будь спокоен. - Перевернутое лицо брата исчезло, и в глаза ярко ударила луна.

По крыше метнулся осторожный шорох.

Хвала Зевсу Сотеру! Какая радость, что рядом брат!

Снова под лопатками захрустел тростник, и Гестас сразу уснул.

...Медлительно, вязко текла перед глазами темная вода. На ее глади Гестас увидел свое отражение: то было настороженное лицо шестилетнего мальчугана, заглянувшего в холодную глубину, - и дыхание этой глубины затеняло лицо, очертив на нем иной, чужой еще, взрослый облик.

Мальчуган поднял взгляд: по ту сторону рва поднимались стены Города. Вода текла перед ними вкруговую - и возвращалась к ногам по правую руку. В другое мгновение Гестас увидел, что стрит уже перед самым мостом; ему показалось, что стоит он здесь уже очень давно и силится перейти через мост, вернуться домой, но не может сдвинуться с места - ноги онемели и стали как чужие. Страх гонит прочь от моста, но и отойти нет сил - и уже захватывает дыхание... сейчас мальчуган разревется. Рядом вдруг появляются мать с отцом. Гестас слышит их ласковые голоса, они берут его за руки и тянут за собой через мост - и тогда страх накатывает на душу невыносимой волной: там, за мостом, у ворот Города стоит к нему спиной его ровесник, такой же малыш, и почему-то очень страшно, что стоит он так неподвижно, словно втайне дожидается Гестаса... вот сейчас он обернется, и тогда... страх отдается в теле короткой судорогой.

Гестас широко раскрыл глаза.

В комнате было светло.

Он долго лежал, не решаясь пошевелиться. Все тело холодело от мелкого, неприятного пота. Наконец Гестас осторожно вздохнул, словно боясь упустить какую-то очень важную мысль.

...Этот сон - вестник страшной правды. Она уже рядом, она уже захватила дыхание, и душа затаилась, как перед ударом грома... И невыносимое натяжение тишины вокруг - это эфир уже напитан страшным откровением.

С трудом унимая дрожь, Гестас поднялся и, тихо подойдя к двери, постучал в нее ладонью.

- Эй, Хион! - позвал он, и уверенность голоса придала тепла и твердости духу.

Засов чиркнул по скобе, и дверь распахнулась от несильного удара ногой. Сутулясь от робости и от затаенного презрения, не поднимая глаз от пола, вошел Хион. В руках он держал чашку с гороховой кашей и небольшой кувшин. Не проронив ни слова, он оставил съестное на столе и с тою же сосредоточенной быстротой подался к выходу - но теперь уже Гестас преградил ему путь. Краем взора он заметил, что в дверь, на помощь Хиону, просунулся один из верзил с акинаком. Гестас успокоил его сдержанным жестом и без слов приветствия обратился к Хиону:

- Был ли второй гонец?

- Мне это не известно, - равнодушно ответил Хион.

Гестас задержал вздох, оттягивая миг громового удара, - сердце стукнуло вдруг больно, во всю грудь - и он, судорожно вздохнув, решился.

- Скажи, Хион, какой сегодня день, - выправляя между словами дыхание, властно, вспомнившимся тоном диадоха спросил Гестас.

Хион вяло, небрежно усмехнулся:

- Ты, видно, хорошо спал. Ты проспал эон, посланник великого пресбевта.

- Берегись, слуга диадоха, - не повышая голоса, уверенно предупредил Гестас. - У меня мало времени на вопросы и нет его для шуток. Какой день?

- Два часа назад наступил четвертый, - нарочито медлительно ответил Хион. - Четвертый день горпиэя... пятьсот тридцать пятого года. Этого будет тебе достаточно?

От самых ступней покатилась вверх ледяная волна. Поднявшись до головы, она иглами и звоном ударила в виски и откатилась вниз, к сердцу. Леденея, сердце отчаянно забилось.

Подавляя дрожь, Гестас стиснул зубы.

Четвертый день горпиэя! Вчерашний был третьим! Третьим, третьим днем горпиэя подписывал пресбевт свой приказ. В углу пергамента стояла дата: "в третий день..."

- Геракл разразит тебя... А завтра вырежут тебе язык, если ты лжешь мне сейчас, - не разжимая зубов, страшным, давящимся голосом проговорил Гестас.

Хион вздрогнул и растерялся. Он даже попятился, ужаснувшись взгляду Гестаса.

- Не лгу, не лгу, - пролепетал он. - Клянусь, чем прикажешь. Четвертый день. Спроси хотя бы у Пелагия. Эй, Пелагий!

Хион засуетился, пряча глаза. Обежав стороной Гестаса, чтобы скользнуть к двери, он еще раз кликнул верзилу, но тот уже спешил навстречу, оттесняя Хиона в угол, - и наконец они оба, поместившись по бокам от Гестаса, бестолково заговорили об одном и том же.

- Довольно тебя одного! - отмахнулся Гестас от Хиона и закрыл глаза.

Четвертый день горпиэя! В третий день он бесстыдно, едва ли не до сумерек, спал здесь, в Цитадели; в третий дань увидел он в руках диадоха пустой пергамент; на закате третьего же дня был написан рукою пресбевта приказ. Ошибся ли числом пресбевт? Ошибся ли он сам, Гестас, в "третий день горпиэя" идя на встречу с рыбником на перекресток Алтарной и Ста Милетцев? Ошибся ли и рыбник вместе с ним и вместе с самим пресбевтом?

Гестас тяжело вздохнул. О боги! О великий Зевс Спаситель! Ты не был глух и свершил чудо. Я спешил, Спаситель, я очень спешил, и ты не оставил меня. Ты внял последней, предсмертной молитве, ты внял молитве Эринны и молитве пресбевта. Ты спас жизнь - ради Эринны, ради чести пресбевта и Танаиса, ради спасения братьев-эллинов в Цитадели. Ты сократил мой путь на целые сутки. Ты справедлив! Хвала тебе во веки веков! Но неужели ты остался столь же простодушен, как твои ахейские герои дней Трои, - ты, Вседержитель? Как не предусмотрел ты вихря недоверия и мнительности в эллинском сердце темного времени? Этот вихрь должен был случиться, и разве не приходило к тебе сомнение, что своим спасительным даром нашлешь ты одним днем позже навет и бесчестье более жестокие, нежели смерть в степи от предательской стрелы?

Мудрость ли это, о Спаситель? Разве шутишь ты наподобие Хиона? Разве не проглядел ты в своем даре малого изъяна? Не знал ли ты, что днем раньше приказа жил и Гестас, сын Мириппа, жил и конь его, сшитыми были варварские одежды, выковано было оружие - был и лист пергамента с надрывом и метелкой ворсин? Было все это, кроме одного - надписи на пергаменте, начертанной рукой пресбевта. Она должна была появиться лишь на закате третьего дня, но на рассвете третьего же горпиэя пергамент уже был доставлен в Цитадель. Разве не провидел ты это? Разве трудно тебе было, Вседержитель, довершить свое чудо до конца и перенести одну крохотную надпись на день раньше ее появления? В чем твоя правда, Вседержитель?

Гестас открыл глаза: комната была пуста, а дверь заперта. Стражи затихли.

Гестас присел на постель и, зажав в кулаках пучки тростника, со злостью разломил их... Сейчас - утро четвертого дня. Надпись, верно, уже появилась, а времени до заката остается еще немало. Но как уверить хитроумного диадоха в чуде Зевса Сотера? Вряд ли воспрянет он духом и в радости протянет руки к небесам. Скорее же всего усмехнется столь простодушной лжи, а увидев надпись, решит, что затеяли его одурачить вконец. Только рассвирепеет он, не в силах сообразить, кому и как удалось ночью подменить пустой пергамент другим, исписанным. Разольются мысли диадоха по руслу и притокам интриги, и хоть разрази его тут на месте за безверие Громовержец, какая польза выйдет теперь от этой кары? Кого искушаешь ты, Вседержитель?

Гестас решительно поднялся и ударил кулаком в дверь:

- Эй, Хион! Или Пелагий! Кто угодно.

- Тебя хорошо слышно, - раздался из-за двери и, верно, из-за плеча Пелагия голос Хиона, - В чем нуждаешься еще?

- Зови немедля диадоха. Мне есть что ему сказать.

Несколько мгновений за дверью было тихо, а затем раздались шаги, удалившиеся по коридору. Прошло еще какое-то время, и шаги вернулись в большем числе.

В комнату вошел Феспид, а позади него, в дверях, остался Пелагий. Оглянувшись, диадох захлопнул дверь, едва не ударив его по лицу.

Гестас произнес воинское приветствие. Феспид, коротко кивнув, бросил взгляд на нетронутое съестное и, присев на постель, изобразил на лице чуткое внимание.

- Достиг ли тебя второй гонец? - спросил Гестас, встав у стола, напротив диадоха.

Феспид как бы удивился вопросу и чуть заметно вздохнул:

- Ты все еще веришь в его существование?

Немедля Гестас задал новый вопрос:

- Дождался ли ты своего гонца, диадох?

Феспид пристально посмотрел на Гестаса и предпочел признаться откровенно.

- Нет, он не вернулся, - сказал он тоном, подчеркивавшим призыв к доверию Гестаса.

- Тоже задерживается? - поддел его Гестас.

Диадох беззлобно усмехнулся.

- Я думаю, они оба задержались в степи навсегда, - вызывающе резко заключил Гестас. - Им не уйти от пепельнолицых. Эти духи вездесущи, и у них слишком быстрые кони. Верь мне, диадох. Я знаю.