Полдень, XXI век, 2008 № 12

5

«Черт! Неужели все действительно так строго?»

Питер с тоской озирал завезенный для стройки песок, кучу щебня, мешки с цементом, сложенные на раскатанные полосы рубероида и прикрытые полиэтиленовой пленкой, целый штабель досок. Для машин, завозивших стройматериалы на участок, пришлось разобрать часть забора и спилить несколько фруктовых деревьев — сейчас через сад протянулась широкая колея, оставленная грузовиками.

Умберто ничего ответил, ограничившись пожатием плеч. Наверное, в любом другом месте это было бы самым правильным способом действий: заплати деньги специализированной фирме, передай ей контракт на строительство свинарника с птичником, и ходи-поплевывай, контролируй ход работ. Так Питер и предлагал с самого начала, даже расчеты на бумаге ему показывал, что все будет сделано за пару недель, а если ему разрешат нанимать рабочих с дорожного строительства на выходные — то еще и в два раза дешевле.

Заманчиво это смотрелось только в теории. Умберто посмотрел тогда на цифры и вернул со вздохом: «Я не против… Хочешь — иди, проси разрешения у Отца Балтазара!»

«Что я, по каждому поводу буду к нему бегать?» — возмущался американец.

«У нас иначе нельзя! — пояснил Умберто. — Своими руками можешь на участке хоть завод построить. Чужими — иди, спрашивай у Балтазара!»

Плюясь проклятиями, Питер схватил расчеты и выскочил за ворота. Через полчаса вернулся, расстроенный, но спокойный. Только и сказал на вопрошающий взгляд Умберто: «Вы меня в гроб раньше времени вгоните своими обычаями! Какого хрена я вообще в это ввязался?»

Питер на самом деле еще не понимал, во что он ввязался. После инцидента с Лусиндой он пытался заткнуть возникшую проблему деньгами. Не взяли, и даже дали понять, что все дальнейшее уже не его забота — сделанного не воротишь. Другой бы успокоился, получив от ворот поворот, да и наплевал на гордецов: не хотите — как хотите! Он и наплевал. До сиесты следующего дня чувствовал себя превосходно. Ну, наорал на сопляка Смита за срыв графика подготовки насыпи, ну, выгнал чуть ли не пинками бригадира мексиканцев, начавшего лепетать про слишком раннее начало рабочего дня (это в семь утра — рано?), жаловаться на москитов и низкие расценки. Но ведь это обычное для стройки дело!

Сам не ожидал, но вечером сел в машину и поехал в эту богом забытую деревушку. И пока ехал, перед глазами все время стояли то шея Лусинды, поднимающаяся от узких плеч к маленькому розовому уху, за которое она нервно заправляла прядь волос, то ее заплывшая кровоподтеком щека. Вспомнив ее отца-садиста, с которым так неосмотрительно завел дружбу, Питер заскрипел зубами и крепче стиснул руль, однако горячая и гладкая его поверхность вызвала воспоминание о горячей и гладкой коже Лусинды. Черт! От воспоминаний сердце обезумевшим воробьем пыталось вырваться через горло, и ему пришлось остановить машину, молотя кулаком по соседнему сиденью, чтобы как-то стравить пар.

Два минувших месяца до сих пор оставались для него в тумане. Том призрачном, теплом тумане, когда в каждый отдельно взятый момент ты видишь все абсолютно четко, можешь различить мельчайшую деталь, понимаешь все взаимосвязи событий, а стоит отдалиться от места на несколько дней-шагов, и, обернувшись назад, ничего не угадываешь кроме смутных теней и глухих неразборчивых звуков.

Вот сейчас, к примеру, он не может рассказать, как гадкий инцидент с Лусиндой, последующая ругань и угрозы ножом ее отца перетекли в ежедневные посещения их дома, в возможность санкционированных Умберто занятий любовью с его дочерью. Как отвергнутые на первом этапе деньги он же, Питер О’Брайан, дипломированный инженер предпенсионного возраста, никогда не страдавший от избытка мягкосердечности, передал бразильскому крестьянину в виде строительных материалов, инвентаря и инструмента, топлива, одежды и обуви? Черт побери, да речь идет уже не о нескольких сотнях — о тысячах долларов!

На каком этапе он ввязался в авантюру с получением липового свидетельства о смерти полузабытого дядюшки Лусинды? Ведь поначалу у него и мысли не было заниматься подлогами! Но полученная вполне официально бумага о том, что «Казимиро Жоао да Силва, без вести пропавший и объявленный в розыск 17 октября 1992 года, в связи с истечением отведенного законом пятилетнего срока, отсутствием результатов от предпринятых поисков и бесперспективностью продолжения таковых в дальнейшем, в соответствии со статьей… пунктом… и подпунктом… признан 18 октября 1997 года умершим со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями», не понравилась Умберто. Настолько не понравилась, что, мельком пробежав глазами, он сразу вернул ее радостному Питеру и посоветовал: «Спрячь ее подальше от греха, не смеши людей!» В ответ же на требования инженера объясниться сказал, как об очевидном: «Иисуса тоже признали преступником и распяли. И почти две тысячи лет с тех пор люди ему же и молятся! Закон — всего лишь уговор считать правильным то или это. Время идет, люди меняются, законы переписываются… Ты достань бумагу, что Казимиро точно умер, без всяких «в связи с тем… исходя из того…». Рассуждать я и сам умею, — мне подтверждение нужно, факт!»

А вечером того же дня, будто жалея, поманил его за собою в дом, выгнав дочерей на улицу, дал древнюю ручку с металлическим пером, склянку с чернилами и надиктовал текст, который хотел видеть в бумаге. Причем, что удивительно, надиктовал так, будто подготовил его заранее и накрепко затвердил. Один раз только и остановился, спросив: «Как будет по-вашему, по-научному, если человека по голове ударили и он сразу умер?» «Скончался от тяжелой черепно-мозговой травмы, несовместимой с жизнью», — ответил Питер, вспомнив фразу из одного полицейского телесериала. «Черепно-мозговая… Craniocerebralis… — красиво звучит, солидно!» — одобрил Умберто, для чего-то переведя термин с английского на португальский[9] и посмаковав его.

«А как я тебе такой документ сделаю?» — спросил тогда Питер.

«Это уже твоя забота! — отрезал Умберто. — Ты человек взрослый, целую жизнь прожил. Повспоминай друзей из тех, кто может помочь. А те пусть своих друзей вспомнят! Мне же не обязательно, чтобы бумага была бразильская — пусть хоть из Китая! А перевод на португальский заверим нотариально, чтоб комар носу не подточил!»

И непонятно, почти с издевкой засмеялся, хлопнув его пс плечу:

«Да ты не робей, дело того стоит! Небось, как Лусинду по земле валял — не робел же!»

Четыре месяца у него ушло, чтобы найти человека в Лос-Анджелесе, способного организовать и липовое письмо из ЛАПД[10]. и приложенное к нему заключение судебно-медицинских экспертов. Даже выписку прислали из не существующего в природе протокола осмотра места происшествия с описанием тела и одежды убитого, найденных при нем предметов. Умберто особенно настаивал, чтобы непременно был упомянут «крест нательный в виде распятия, два на полтора дюйма, с поврежденной левой перекладиной, темного металла со следами окисления (материал, предположительно, медь) на шелковом шнуре». Что и сделал человек из Города Ангелов, решив для Питера все проблемы и взяв за услугу три тысячи долларов чеком, высланным почтой до востребования.

Месяц после вручения конверта с документами в руки Умберто вся деревня носила траур по погибшему. А сразу после окончания траура инженер женился на Лусинде.

Странная была свадьба. Конечно, Питер не являлся знатоком местных обычаев, но когда священника привозят в деревенскую церковь и увозят сразу после бракосочетания, когда праздник устраивается не в доме отца невесты, а во дворе Отца Балтазара, когда пятьдесят или шестьдесят человек, до того жившие совершенно замкнутой жизнью, вдруг, собравшись вместе, начинают пить и веселиться так, что кажется — замуж выходит не просто одна из деревенских девушек, а их собственный ребенок, — это любому со стороны покажется странным. Он уже был на свадьбе Эпифании (с нее-то все и началось!), поэтому торжество, устроенное в их с Лусиндой честь, вызвало ощущение дежавю: абсолютное повторение уже виденного, только на месте прошлого квелого старичка-жениха — он сам, а на месте дочери Балтазара — дочь Умберто.

И теперь еще этот кретинский запрет на привлечение сторонней рабочей силы для возведения хозяйственной постройки!

И детективная история с передачей денег через Балтазара, обязательными встречами грузовиков со стройматериалами у поворота на старую лесную дорогу и сопровождением их не только в деревню, но и обратно!

И, черт побери, самое главное: его самочувствие, которое после знакомства с Лусиндой изменилось радикально! Он уже не помнит, когда перестал принимать предписанные врачами таблетки от гипертонии и повышенного уровня холестерина. Его перестали выбивать из рабочей колеи приступы остеохондроза, которых он боялся панически после того, как врач Пресвитерианского медицинского центра св. Луки в его родном Денвере, повертев рентгеновские снимки, равнодушно предупредил о возможном параличе из-за почти полного разрушения межпозвонковых дисков поясничного отдела. Этот же врач при втором визите гораздо веселей предложил ему хирургическую операцию за сто тысяч долларов, не включающих последующего годичного восстановительного курса.

Умберто не позволил ему размышлять слишком долго.

«Ну, что скажет американский инженер? С чего начнем?»

Он толкнул его плечом, и Питер в который раз почувствовал, какой этот крестьянин твердый — как будто состоял из одних костей, оплетенных жесткими мышцами и дубленой кожей.

Питер недовольно оглянулся на Умберто.

«Как всегда, с котлована под фундамент!»

«Фью-у! — Умберто скривился. — На кой ляд? Здесь полметра лесной почвы, остальное — глина. Ты же видишь, до того, как рухнула сараюшка, она стояла прямо на голой земле!»

«Оттого и рухнула! — ответил инженер, снова обретая уверенность. — Земля от дождей раскисла, северная стена начала проседать — видишь, там уклон к реке и угол подмыт, — и развалился ваш скворечник, как карточный домик на ветру. Дерьмо, а не постройка, руки бы оторвать тому грамотею, кто ее сляпал! Зато гвоздей в нее набил фунтов десять, не меньше. Как будто чем больше железа в досках, тем они прочнее!»

«Ну, это ты зря! — обиделся вдруг Умберто. — Казимиро, конечно, не великий строитель, но свинарник честь по чести лет семьдесят простоял! Я еще помню, как олифа на жаре парила!»

«Чего городишь-то! — покосился на него Питер. — Выпил с утра? Какой Казимиро, какие семьдесят лет?»

Умберто будто испугался, втянул голову в плечи.

«Ну не семьдесят, меньше конечно!»

Питер не стал слушать, что тот продолжал бормотать, шаг-пул к груде старой древесины, образовавшейся после разбора рухнувшего сарая, потянул торчавшую сверху доску, показавшуюся ему внешне крепкой. Она со скрежетом подалась, потом вдруг мягко хрустнула посередине, оставив в руках полутораметровый обломок с почерневшим концом.

Американец поднял его к носу, втянул воздух. Чуть ощутимо, на пределе восприятия, пахло креозотом, до сих пор применявшимся средством для защиты древесины от гниения. Несколько торчавших из обломка гвоздей легко крошились пальцами, обнажая под толстым слоем окисла светлую сердцевину едва ли толще волоса. Свежий излом доски тоже рассыпался в руках, как самый дешевый пенопласт.