Ущелье Печального дракона (сборник)

На сей раз от монаха не ускользнуло, что китайцу известно гораздо больше, чем следовало бы, поскольку сам Альбрехт Рох ни словом пока не обмолвился о пещере. И хотя он совершенно не понимал, какой целью руководствуются монголы, было очевидно, что конный отряд появился здесь, в безымянном горном ущелье неслучайно и неспроста. Впрочем, и скрывать Альбрехту Роху тоже было нечего.

«Не желал бы я тебе, мой господин, — ответил он со смирением, достойным члена ордена францисканцев, — увидеть то же, что и я».

«Нельзя ли без загадок», — поморщился китаец.

«Зато я говорю от чистого сердца, — обиделся монах, — ибо в кромешных глубинах земли я видел дьявола».

Китаец с сомнением поглядел на королевского посла и озадаченно почесал за ухом. От этого непроизвольного движения у него на груди распахнулся халат. И тут Альбрехт Рох похолодел от ужаса: на груди у китайца в серебряном отливе шитья скалилась омерзительная змеиная морда с угрожающе раздутыми ноздрями и кривыми, как серпы, зубами — точная копия лика сатаны, привидевшегося королевскому послу в водах подземного озера. Монах закрыл лицо руками, потом часто закрестился и забормотал: «Сгинь, сгинь, нечистая сила!» Он хотел бежать, но стоящие позади воины тотчас крепко схватили его за локти.

Никто не понимал, что произошло с долговязым послом, в которого точно вселился бес. Он визжал, брыкался и отбивался головой, как разъяренный бык, силясь освободиться от железной хватки стражников. Кончилось это тем, что сотник коротко рявкнул, отдавая распоряжение, и монаха так стукнули обухом боевого топорика, что он, даже не охнув, повалился на землю и очнулся спустя час или два, лежа лицом вниз на мокрой овечьей кошме со связанными за спиной руками.

Спутанная и вонючая шерсть лезла в рот, ноздри, глаза, но бедному посланцу французского короля было дурно и без этого смрадного животного запаха. Его сознание вновь затуманилось, и все смешалось — день, ночь, сон, явь. Перед глазами полыхало кроваво-красное пламя ада, а из обжигающих языков пламени появлялась то рогатая морда дьявола, то его тело, точно латами покрытое серебряной чешуей, то извивающийся волосатый хвост.

В ушах стоял звон колоколов, хохот сатаны и богатырский храп спящих монголов. Всю ночь Альбрехт Рох падал в бездонную огненную пропасть, а его преследовало ужасное чудовище с разверзнутой пастью, в которой сверкали кривые и острые, как кинжалы, зубы. Монаха бросало в дрожь от жара и холода, пока он, наконец, не забылся в глубоком сне…

Утром его разбудили ударом сапога. Караван был готов к пути: кони оседланы, яки навьючены, воины в полном вооружении разбились на десятки. Мимо провели под уздцы приземистого лохмоногого коня, по-княжески украшенного дорогой расшитой попоной. Один монгол встал на четвереньки подле лошади, а двое других бережно подсадили в седло грузного сотника.

Старый воин грел руки в теплой муфте и внимательно следил, как неподалеку китайский чиновник суетится вокруг большого непонятного ящика, прикрытого грубой холстиной. С помощью двух солдат он продел сквозь кольцо на крышке ящика длинный бамбуковый шест и закрепили его веревками. Мешковина спала, и Альбрехт Рох с удивлением обнаружил, что ящик — это большая деревянная клетка, в которой прикованный короткой цепочкой сидел огромный темно-бурый орел-беркут. С достоинством, подобающим царю птиц, он, гордо вскинув голову, смотрел на людей немигающими желтыми глазами и слегка балансировал крыльями, когда бамбуковую жердь прикручивали к седлам двух, стоявших друг за другом лошадей.

Когда с клеткой было покончено, китаец подал знак, и сейчас же к нему поднесли небольшой, аккуратно завязанный сверток. В свертке что-то шевелилось и попискивало. Изумление Альбрехта Роха достигло предела, когда он сообразил, что это ребенок. Китайский чиновник склонился над свертком — довольная улыбка пробежала по его лицу. За спинами и халатами Альбрехт Рох не видел, что делает китаец с младенцем. И он никак не мог взять в толк, какое отношение может иметь грудное дитя к этой сотне грубых бессердечных конников.

Китаец собственными руками поместил живой сверток в заплечный мешок, обшитый мехом, за спиной у одного из воинов и только затем позволил, чтобы ему помогли сесть на коня. Раздалась отрывистая команда, и сотня вскочила на лошадей. Знакомый десятник ткнул Альбрехта Роха в бок и указал на оседланного яка, а, чтобы монах двигался побыстрей, изо всех сил огрел его плетью по спине и злобно выругался.

«Господин! — кинулся Альбрехт Рох к китайцу. — Прикажи, чтобы со мной обращались как подобает».

Но тот уже тронул коня и проехал вперед. Монгол, которого, по-видимому, приставили к монаху, поймал его за полы рясы и отшвырнул назад. Осыпаемый бранью и болезненными тычками, Альбрехт Pox, более не прекословя и не сопротивляясь, вскарабкался в седло. За головным десятком потянулся весь караван. Впереди, растянувшись длинной цепью, двигалась основная часть воинов, обозленных на судьбу, которая загнала их в эти холодные горы, в эту предательскую теснину, где каждую минуту на голову готовы сорваться камни, где трудно дышать лошадям и людям и где глаза, привыкшие к необозримым просторам степей, наталкивались только на глухие отвесные стены да снеговые пики, недоступные, как облака.

Где-то в середине отряда ехали надменный сотник и китайский чиновник. Их коней, как и лошадей с клеткой, поочередно вели на поводу спешившиеся солдаты. Альбрехт Рох снова оказался в хвосте. Обоз из вьючных яков и лошадей, подгоняемый арьергардным десятком, тащил съестные припасы, мешки с древесным углем, бурдюки с кумысом, постели и корм для коней.

Менее всего Альбрехт Рох думал, куда и зачем его везут. Он размышлял совсем о другом. Видения и беды двух последних дней представлялись ему малыми звеньями одного общего испытания, ниспосланного небесным вседержителем. Поэтому монах сомневался, хватит ли его слабых сил выдержать до конца.

В непрерывной цепи невзгод и лишений, которые преследовали монаха с самого детства, он всегда искал утешение в мысли о своей избранности: испытания посылаются тому, о ком помнят и в кого верят. Исходя из такой позиции, было совершенно естественно предположить, что это вовсе не он, Альбрехт Рох, случайно оказался на пути карательного отряда, который рыскал по Памиру, а, напротив, сотня монгольских всадников специально примчалась в глухое горное ущелье с единственной целью — дополнить и усугубить испытания, выпавшие на долю монаха.

Весь вопрос — кем ниспосланы теперешние испытания. Еще совсем недавно он бы ни на минуту не усомнился в том, что за всем происшедшим скрывается воля божественного провидения. И тогда даже в самую страшную минуту он всегда бы сумел успокоить себя простой и абсурдной мыслью, которую бы подсказала нехитрая логика средневекового человека: коли бог послал испытание, так бог и не оставит в беде. Но события двух истекших дней поселили в душе Альбрехта Роха ужасные сомнения и поколебали его фанатичный оптимизм, ибо за внешней мишурой совершившегося он теперь отчетливо различал не скрытый божественный промысел, а зловещие козни дьявола…

Караван уткнулся в водопад и стал, далеко растянувшись по ущелью ломаной пунктирной линией. Монголы спешились и, подавленные видом черной стены и грохотом ниспадающей воды, нехотя поплелись к головному отряду. Предоставленный самому себе, Альбрехт Рох с недоумением наблюдал за монголами, совершенно не догадываясь, что же они замышляют. Сотня выстроилась вдоль глухой стены и замерла, точно на смотре. Только несколько человек во главе с китайцем суетились возле клетки с орлом.

Огромная птица, напуганная шумом, беспокойно вертела головой и поминутно открывала хищный клюв, но крика не было слышно. Подручные китайца бережно, словно стеклянный сосуд, поставили клетку на землю и откинули переднюю стенку. Один из воинов уверенно потянулся к орлу, и дрессированная птица тотчас скакнула на руку ловчего. Монгол с трудом выпрямился и попробовал подбросить орла, но тот крепко, точно в насест, вцепился когтями в руку воина и, выгнув шею, клацнул клювом.

Тогда несколько солдат бросились на помощь ловчему, они принялись махать руками, хлопать в ладоши и колотить оружием по латам. Орел метнулся от людей, взмахнул крыльями и плавно взлетел над головами, а вслед за птицей потянулась тонкая веревка, по всей длине усыпанная частыми бородавчатыми узлами.

Ритмично взмахивая крыльями, красавец-беркут все выше и выше взмывал над ущельем. Ему было трудно: веревка, привязанная к ноге, мешала лететь и не давала отклониться в сторону. Вдруг птица дернулась — веревка, нижний конец которой был привязан к седлу лошади, натянулась, как тетива. Орел отчаянно замахал крыльями, но потом распластал их, плавно спарировал за гребень стены неподалеку от водопада и пропал из виду.

Теперь все взгляды обратились к китайцу. Он подошел к веревке, которая уползала вверх по стене, попробовал ее руками и взял у стоящего рядом монгола загадочный сверток с ребенком. Осторожно, словно ласковая мать, китаец распеленал меховое покрывало, и Альбрехт Рох с ужасом перекрестился, увидев уродливое нечеловеческое лицо. Монах совсем уже готов был принять искаженную гримасой рожу за очередное наваждение сатаны, но тут он, наконец, сообразил, что перед ним совсем не грудное дитя. Из мехового одеяла вылезла маленькая хвостатая обезьяна с подвижной смышленой мордочкой.

Обезьянка, дрожа от холода и страха, испуганно вцепилась всеми четырьмя лапками в одежду китайца, а тот гладил ее серую короткую шерстку, почесывал горлышко и совал в рот какие-то лакомства. Накормив маленькое существо, чье присутствие так не вязалось со снежными зубцами пиков и промозглым сквозняком ущелья, — китаец поднес обезьянку к веревке. Быстро перебирая лапками, по бугорчатым узлам, она полезла вверх, а за ней, как за орлом, потянулся тонкий, едва приметный шнур, привязанный к ошейнику.

Альбрехт Pox, как завороженный, следил за каждым движением животного, стараясь разгадать коварный замысел монголов. Обезьянка благополучно добралась до края пропасти и уселась там, как на карнизе. И тут все прояснилось. Устроившись на карнизе, обезьяна ловкими заученными движениями стала тянуть тонкий шелковый шнур, за конец которого была прицеплена легкая веревочная лестница. Это казалось почти невероятным, но лесенка, точно змея, ползла и ползла к вершине пропасти. Как только первая ступенька очутилась в лапах обезьяны, та сразу исчезла из виду.

Все замерли в ожидании. Наконец по прошествии нескольких минут китаец осторожно тронул лестницу — ступеньки не поддались. Он потянул сильнее — результат тот же. Тогда китаец махнул рукой, и один из воинов ухватился обеими руками за веревки, дернул что было мочи и, удостоверившись, что опасаться нечего, поднялся на несколько ступеней.

Путь наверх был открыт. Никто не помешал вероломному трюку, и теперь монголы по одному карабкались к вершине черной стены. Как только трое добрались до цели, в ход был пущен подъемный механизм, и плетеная корзина безостановочно засновала то вверх, то вниз. Китаец поднялся одним из первых. Когда на дне ущелья остался с десяток воинов, к корзине под руки подвели грузного сотника. Старый монгол оглянулся и плетью указал на Альбрехта Роха. Не дожидаясь пинка, монах молча повиновался и перелез через борт корзины. Ременный короб напрягся, качнулся и медленно оторвался от земли.