Сквозь стекло ясное (Сборник рассказов)

— А почему вы не верите, что мой интерес может быть настоящим, что, естественно, не исключает и чисто профессионального любопытства?

— Не верю, и все тут.

— Почему же?

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать всякую ерунду.

— Вы бы предпочли вернуться к себе в комнату?

— Если не возражаете… Нет! — Голос Рэлсона неожиданно наполнила ярость. Он вскочил на ноги, но тут же снова сел. — Почему бы мне вас не использовать? Я не люблю разговаривать с людьми. Они глупы. Они практически ничего не понимают. Они могут часами тупо смотреть на самые очевидные вещи и при этом ничего не замечать. Если я заговариваю с ними, они не понимают, теряют терпение, смеются. А вы вынуждены слушать. Это же ваша работа. Вы не можете меня прервать и заявить, что я спятил, даже если в действительности будете так считать.

— Я с удовольствием и огромным интересом выслушаю все, что вы посчитаете нужным мне рассказать.

Рэлсон сделал глубокий вдох:

— Вот уже почти год я знаю то, что известно всего нескольким людям. Возможно, в настоящий момент никого из них уже не осталось в живых. Вы слышали, что человеческая культура развивается скачкообразно? Всего за два поколения в городе с населением триста тысяч человек появилось невероятное количество литературных и художественных гениев самого высшего разряда — при обычных обстоятельствах столько рождается за целое столетие в миллионных нациях. Я говорю об Афинах времен Перикла.

А вот и другие примеры: Флоренция правления Медичи, Англия времен Елизаветы, Испания — эмиров Кордовы, мощное реформаторское движение среди израильтян в восьмом и седьмом веках до нашей эры. Вы понимаете, что я имею в виду?

Блуштейн кивнул:

— Я вижу, вас интересует история.

— А почему бы и нет? Надеюсь, не существует закона, согласно которому я должен заниматься только исследованиями в области ядерной физики и волновой механики?

— Конечно, продолжайте, пожалуйста.

— Поначалу мне казалось, что я сумею разобраться во внутренней сути исторических циклов, проконсультировавшись со специалистом. И я несколько раз встретился с профессиональным историком. Пустая трата времени!

— А как его звали, вашего профессионального историка?

— Разве это имеет значение?

— Может быть, и не имеет, если вы считаете подобную информацию личной. Что он вам сказал?

— Он заявил что я ошибаюсь: лишь дилетанту кажется, что история развивается скачками. После более внимательного изучения великих цивилизаций Египта и Шумер обнаружилось, что они не возникли из ничего, а были созданы на основе прошлых цивилизаций, достаточно преуспевших в развитии искусств. Он сказал, что перикловы Афины появились не на пустом месте, а уже были достаточно развитым городом — в противном случае эпоха Перикла не оставила бы столь значительный след.

Тогда я поинтересовался, почему же после Перикла Афины перестали быть центром мировой культуры, а он мне ответил, что причина падения Афин заключалась в эпидемии чумы и войне со Спартой. Я начал задавать ему вопросы о других культурных скачках, которые всякий раз заканчивались смутой, а в некоторых случаях даже сопровождались войнами и кровопролитием. Этот ученый историк оказался точно таким же, как и все остальные. Истина была у него под самым носом — наклонись и подбери, но он не мог или не хотел этого сделать.

Взгляд Рэлсона опустился:

— Иногда они заявляются ко мне в лабораторию, доктор, и говорят: «Мы не можем, черт побери, избавиться от такого-то и такого-то эффекта, а он ужасно нам мешает. Что делать, Рэлсон?» Показывают мне свои приборы и диаграммы, а я отвечаю: «Это же очевидно. Почему бы вам не поступить так-то и так-то? Даже младенец в состоянии решить такую задачу». Знаете, потом я всегда ухожу, потому что не переношу удивления, которое появляется на их тупых лицах. Но они снова находят меня и говорят: «Оно работает, Рэлсон. И как вы только догадались?» Я не в состоянии им это объяснить, доктор — вы же не станете рассказывать кому-нибудь, что вода мокрая. Я так ничего и не смог растолковать тому историку. Да и вам тоже. Пустая трата времени.

— Вы хотите вернуться в свою комнату?

— Да.

После того как Рэлсона увели, Блуштейн долго сидел в своем кабинете и размышлял. Его пальцы сами нашли дорогу в верхний правый ящик письменного стола и достали нож для открывания писем. Психиатр начал нетерпеливо вертеть его в руках. Наконец поднял телефонную трубку и набрал нигде не зарегистрированный номер, который ему дал Грант.

— Говорит Блуштейн, — без всяких предисловий начал он. — Существует некий историк, который около года назад консультировал доктора Рэлсона. К сожалению, мне неизвестна его фамилия. Я даже не знаю, работает ли он в каком-нибудь университете. Если возможно его найти, мне бы хотелось с ним побеседовать.

Тадеуш Милтон, профессор истории, задумчиво посмотрел на Блуштейна и провел рукой по седым волосам.

— Ко мне пришли какие-то правительственные агенты, которым я сообщил, что действительно встречался с Рэлсоном, — сказал историк. — Однако меня практически ничто с этим человеком не связывает. Если уж быть до конца точным, я разговаривал с ним всего несколько раз, и мы обсуждали ряд профессиональных вопросов, вот и все.

— А как он на вас вышел?

— Рэлсон написал письмо; почему именно мне, а не кому-нибудь другому, я не знаю. Примерно тогда же в одном научно-популярном журнале вышла серия моих статей. Возможно, он их прочитал и поэтому захотел со мной встретиться.

— Понятно. А на какую тему были статьи?

— Размышления о целесообразности циклического подхода к истории. Можно ли утверждать, что каждая цивилизация должна следовать определенным законам развития и упадка точно так же, как и отдельная личность.

— Я читал Тойнби[4], доктор Милтон.

— Ну, тогда вы понимаете, что я имею в виду.

— Когда доктор Рэлсон консультировался с вами, — спросил Блуштейн, — касалось ли это циклического подхода к истории?

— Хм-м, в некотором смысле. Конечно, он не профессиональный историк и некоторые его представления об исторических и культурных тенденциях звучат весьма драматично… я бы даже сказал вульгарно. Простите меня, доктор, если я задам вопрос, не имеющий отношения к нашему разговору. Рэлсон является одним из ваших пациентов?

— Доктор Рэлсон неважно себя чувствует и находится в моем санатории. Надеюсь, вы понимаете: все, о чем мы тут с вами говорим, строго конфиденциально.

— Естественно. Прекрасно понимаю. Однако ваш ответ многое разъясняет. Некоторые идеи Рэлсона носят иррациональный характер. По-моему, он считал, что существует некая связь между так называемыми культурными скачками и разного рода катастрофами. Действительно, проследить подобные связи удается довольно часто. Величайший национальный подъем иногда совпадает с великими трагедиями. В качестве примера можно привести Нидерланды. В начале семнадцатого столетия там жили великие художники, государственные деятели и исследователи — а ведь именно в это время Нидерланды вели смертельную борьбу с самой могущественной европейской державой того времени. Когда над самими Нидерландами нависла страшная угроза, эта удивительная страна создавала империю на Дальнем Востоке, строила крепости на северном побережье Южной Америки, на юге Африки и в Северной Америке. Нидерланды сумели отразить все атаки Англии с моря. А потом, когда внешние враги были отброшены и установилась политическая стабильность, наступил упадок.

Да, конечно, такие случаи известны. Сообщества, как и отдельные личности, могут достигать расцвета в периоды жесточайших кризисов, после чего, когда все проблемы разрешены, начинается разложение. Однако доктор Рэлсон — подобное часто происходит со слишком увлекающимися людьми — начал путать причину и следствие, именно здесь ему изменило чувство реальности. Он заявил, что не война и опасности стимулируют «культурные скачки», а как раз наоборот. Утверждал, что всякий раз, когда некое сообщество людей выказывало слишком большие способности и жизненную силу, неизбежно начиналась война, которая исключала возможность дальнейшего процветания.

— Понимаю, — пробормотал Блуштейн.

— Боюсь, я посмеялся над его теориями. Может быть, именно поэтому он так и не пришел на встречу, о которой мы с ним условились. А чуть раньше он с ужасно важным видом спросил меня, не считаю ли я странным, что такая слабая раса, как люди, сумела стать доминирующей на земле, тогда как в ее пользу говорил лишь избыточный разум. Вот тут-то я и расхохотался. Возможно, этого делать не следовало.

— Ваша реакция была совершенно естественной, — успокоил историка Блуштейн. — Не буду больше отнимать у вас время. Вы мне очень помогли.

Они пожали друг другу руки, и Тадеуш Милтон ушел.

— Вот, — сказал Дэррити, — то, что вы просили: число самоубийств среди ученых за последнее время. Эта информация вам что-нибудь говорит?

— Скорее мне следовало бы задать вам такой вопрос, — мягко возразил Блуштейн. — ФБР не производило тщательное расследование?

— Тут можно поставить на кон весь национальный долг — они действительно самоубийцы. Ошибка исключена. Расследование проводилось людьми из другого департамента. Количество самоубийств в четыре раза превышает обычный уровень, учитывая возраст, социальный статус, экономическое положение и все такое прочее.

— А как насчет британских ученых?

— Примерно то же самое.

— В Советском Союзе?

— Кто же может ответить на этот вопрос? — Инспектор наклонился вперед. — Док, надеюсь, вы не думаете, что Советы изобрели лучи, которые заставляют людей совершать самоубийство? Вот что подозрительно — в наш список попали только те ученые, которые занимаются ядерными разработками.

— В самом деле? Может быть, тут нет ничего странного. Эти физики, вне всякого сомнения, страдают от чрезмерных нервных перегрузок. Впрочем, трудно говорить об этом с уверенностью, не исследовав данный вопрос самым тщательным образом.

— Вы хотите сказать, что они жертвы собственных комплексов? — устало спросил Дэррити.

Блуштейн состроил гримасу:

— Психиатрия в последнее время стала слишком популярной. Все говорят о комплексах, неврозах, психозах, маниях и тому подобном. То, что у одного человека вызывает комплекс вины, на другого действует как снотворное. Если бы я мог поговорить с человеком, который находится на грани самоубийства, возможно, мне удалось бы разобраться в причинах его критического состояния.

— Вы же разговариваете с Рэлсоном.

— Разговариваю.

— А у него есть комплекс вины?

— Не слишком ярко выраженный. Не удивлюсь, если окажется, что его стремление к смерти уходит корнями в прошлое. Когда Рэлсону было двенадцать лет, у него на глазах под колесами автомобиля погибла мать. Отец медленно умирал от рака. Однако я не берусь утверждать, что перенесенные травмы оказали непосредственное влияние на его нынешнее состояние.

— Хочу верить, вы предпримете конкретные шаги, док, — взяв шляпу, сказал Дэррити. — Грядут важные события, куда важнее атомной бомбы. И хотя я не понимаю, как такое может быть…