Город без огней, улицы без сна

Они шагали. Не шли, не перемещались, не топали, а именно шагали. Это был их город. Их.

Город был похож на недавно увиденный Ладой, нарисованный, но здесь этот факт не вводил в заблуждение. Так и было задумано.

Нарисованный город выглядел красиво. Пожалуй, даже очень. А потом наступил день. Ясный июньский день. И словно оборвалась пленка.

Пустота. Темно и тихо. Из ничего появился кто-то; это был Генрих. И Лада узнала, что́ здесь происходит. Конечно, не до конца и смутно.

Вся катавасия завертелась, когда Огниц повторил открытие Генриха, вернее, его изобретение. Запись мыслей — вот что не давало покоя Огницу всю жизнь, и теперь какой-то мальчишка, сопляк, научился записывать мысли с помощью коробки, набитой транзисторами, как обычные электромагнитные колебания. Надо сказать, что Огниц был, пожалуй, злым гением. В одиночку, как средневековый алхимик, он вел свои изыскания и добивался успехов. На его счету было изобретение машины пространства (пресловутая нуль-транспортировка), он был близок к созданию эликсира молодости, и даже, по непроверенным данным, обладал машиной времени.

Огниц был талантлив, но был стар. Огниц был… Вот почему он разрабатывал эликсир молодости.

Что дает запись мыслей? Все, что угодно. Огницу — чуть ли не безграничную власть. Генриху — новый вид искусства. Записать мысли с помощью аппарата Генриха так же просто, как голос с микрофона. В общем, это было что-то вроде миелофона из некоей повести. Но в отличие от миелофона аппарат мог не только читать мысли, но и записывать их, а потом воспроизводить. Тут-то и возникала фантастическая картина: человек, «слушающий» чужие мысли, как бы сам становился человеком, с которого была произведена запись. Ведь он чувствовал то же самое, что и та личность в момент записи. Мало того, что был полнейший эффект присутствия, «слушатель» (или «зритель») полностью идентифицировался с героем!

Когда Огниц узнал об изобретении Генрихом «субъективного кино», то чуть не двинул коней от досады. В принципе он уже завершил работу над этим, оставалось только довести мыслетранслятор до нужной кондиции. Так как за этим чудовищем числилось еще много изобретений, он воспользовался одним из них: накрыл Генриха и его друзей колпаком силового поля, откуда они не могли выйти. Вот уже третьи сутки бедняги маялись под этим колпаком, но ничего не могли поделать. Для жизни это не представляло никакой опасности, поскольку потребности в воде, пище, воздухе и сне отпали. Сутки растягивались на вечность, делать было нечего — в этом и состояла пытка. Для остальных людей колпака не существовало, они свободно проходили сквозь него. Все, что находилось под колпаком, как будто не существовало. Единственное, что можно было сделать — это выйти одному из них, больше колпак никого не выпускал — становился просто прозрачной стеной. То, что Лада проникла под него, было случайностью, какой-то накладкой со стороны Огница. Хотя как знать, как знать…

И выручить их могла только Лада.

Сахара

На пути к колпаку Лада думала об Огнице. Что все это значит? Какая ему выгода от колпака? Если он такой могущественный, то мог бы просто уничтожить тусовку. На гуманного он не похож. Такой не остановится ни перед чем. Объединяться с ними и не думает, хотя это наверняка принесло бы пользу и ему, и им. Почему он объявил себя врагом?

А Генрих просто считал Огница выжившим из ума чуваком. В его жизни был такой знакомый — некто Скрыльников. Все признаки паранойи, в том числе и мания величия. Он считал себя выдающимся режиссером. Весь балаганчик, которым он заведовал, похохатывал за его спиной. Жалкие спектакли, которые он ставил в промежутках между пьянками и пребываниями в больницах, могли разве что выдавить слезу из какой-нибудь сентиментальной бабули. Кончил он плохо, как и все параноики.

Огниц был копией Н. Ю. Скрыльникова. Он отличался от Скрыльникова только одним — тем, что не кончил плохо. Он вообще еще не кончил.

Лада и Генрих подошли к колпаку.

* * *

Они не знали, что невидимый зонд Огница, парящий в воздухе, позволяет ему наблюдать за всем…

* * *

Идти было трудно. Это был еще один из сюрпризов сегодняшнего дня-ночи — ноги Лады то ли увязали в асфальте, как в глине, то ли какая-то огромная сила тянула ее назад, к колпаку, — и что же тут происходило, понять было невозможно. Впрочем, Лада старалась ни о чем не думать — ей надо было идти.

Навстречу шли люди, они с удивлением смотрели на Ладу. Не обращая на них никакого внимания, она продолжала двигаться вперед, все больше и больше отдаляясь от невидимой полусферы.

Путь резко свернул, и Ладе пришлось сойти с асфальта и ступить на развороченную идиотами строителями землю. Двигаться стало еще труднее — она уже не разбирала дороги, ее вел Путь, прямая невидимая ниточка. Лада перешагивала канавы, взбиралась на кучи щебня и шагала по глубоким грязным лужам. Горизонт словно сошел с ума — временами он вставал чуть ли не вертикально. Солнце палило, имея явное намерение сжечь все, что есть на этом свете.

Стальной прут, торчащий из земли, подвернулся под ноги совсем уж некстати, и — падение в бездну, и снова эта проклятая чернота…

* * *

…Они неподвижно лежали на газоне, примыкающем к проезжей части. Лежали долго, пока не наступило утро. Никто не проронил ни слова.

Подсознательное

Грязная речка несла свою грязь к морю. Она была настолько грязна, что… Впрочем, на берегу грязи тоже хватало.

До горизонта тянулась мертвая, истерзанная экскаваторами земля. Где-то там дымил завод. Среди брошенного хлама — это были громоздкие балки, ржавые трубы — пробивалась редкая трава. Лада сидела на одной из труб — а времени уже явно не хватало. Она оглядывалась назад и вбок — но оглядываться было совершенно не на что, и поэтому Лада тупо уставилась в одну точку перед собой.

Времени не было. Или почти не было. Пожалуй, это уже не имело значения. Можно было еще немного посидеть и поразмышлять на философские темы, а потом…

Ладе не очень-то размышлялось, но зато она сидела. Сидела на обрезке трубы, и он казался ей достаточно комфортабельным. Лучшего в этом пейзаже и не придумать.

Было пасмурно — довольно темно. Не доносилось ни звука. Огницу удалось подкрасться к Ладе незамеченным.

Он вылез из-под моста, который соединял один берег дерьмовой речки с другим. Подойдя близко к остатку трубы, на котором сидела Лада, он остановился; стоял, пока она не подняла на него невидящие глаза. Тогда он медленно наклонился и поцеловал ее.

Огниц ожидал какой угодно реакции — что она даст ему по морде, или разрыдается, или выкинет что-нибудь еще — но Лада, мельком взглянув на Огница, снова уставилась на трещину в земле. Огниц постоял немного рядом с Ладой (это выглядело довольно глупо) и, наконец, пошел в сторону завода. Один раз он оглянулся. Лада продолжала сидеть как изваяние.

«Алиса»

…Быстро мелькали какие-то яркие цветные картины… Я жива? — удивилась Лада. — Но этого не может быть. Не может быть. Ведь что-то случилось, что-то серьезное. Что-то страшное. Иначе и не могло быть. Иначе не могло бы быть то, раз я ввязалась в эту историю. Я, наверно, погибла. Или… что это? Падение… и… Времени все равно уже нет. Времени нет. В любом случае я не помогла им, дала только ложные надежды… Я — не герой.

То ли утро, то ли ночь, то ли еще бог знает что. Светло, хоть солнце где-то там, за горизонтом; вокруг никого нет. Допустим, что так и должно быть.

Лада лежала рядом с дорогой, цела и невредима. Разве что синячки. Но это, скорее всего, мелочи.

Она поднялась, глядя себе под ноги. Было страшно снова оказаться в незнакомом месте. Пересилив себя, Лада посмотрела сначала в один конец проспекта, потом в другой. Никого не было. Чтобы делать хоть что-то, Лада пошла, как она полагала, на восток.

* * *

Утро, третье утро. Уже третье утро на этом проклятом поребрике. Их спасала от сумасшествия одна надежда: Лада жива. В глубине души каждый верил в то, что это последнее утро здесь, на асфальте.

Взошло бледное солнце, дурацкое и ненужное. Оно не грело.

* * *

Лада шла на восток. Солнца не было. Оно зависло где-то за горизонтом и не хотело оттуда вылезать. Город словно вымер.

…Странный какой-то дом. Хрущевский, пятиэтажный. На первых этажах таких домов обычно располагаются гастрономы или булочные. А тут — электростанция. Э-лек-тро-стан-ция…

Лада открывает дверь и входит. Тяжелый черный запах горелой изоляции. Дверцы всех силовых шкафов открыты, шины оголены. Есть ли на них напряжение?..

Человек, заснувший за пультом, не проснулся при ее появлении. Он заснул, по-видимому, очень крепко. Уткнулся лицом в прохладную металлическую панель, словно пытался обнять весь огромный пульт.

Странные сны снились оператору…

Лада подошла к оператору, коснулась его рукава. Человек даже не пошевелился. Вдруг Лада увидела, что его руки обуглены. Не веря, она затрясла тело. Безвольно мотающаяся голова повернулась лицом к Ладе. Оно было синим.

Она нашла в себе силы выйти из электростанции. Но куда идти? Все это было слишком для психики. Улица шла под уклон, и Лада пошла вниз… Она не замечала, что асфальт уже кончился и под ногами чавкала земля, а потом тихо шелестел песок…

Огниц

«Что же дальше?» — уныло думал Генрих.

Солнечный гривенник поднимался все выше и выше, но в городе по-прежнему никто не появлялся.

Разговаривать никому не хотелось.

Все чего-то ждали. Слишком уж тихо было. Значит, скоро должно нечто произойти.

Послышался шум мотора.

Шум приближался. Наконец из-за поворота вынырнул светло-голубой автомобиль.

Огниц!

Все вскочили как по команде. Генрих яростно сжимал кулаки, хоть это и было для него несвойственно. Ну что ж, раз ты сам сюда пожаловал, сейчас поговорим…

Машина промчалась мимо, даже не снизив скорости. Генрих, Вождь и Сергей в бешенстве выскочили на дорогу… и недоуменно переглянулись. Им удалось выйти из зоны действия колпака.

Автомобиль Огница быстро скрылся за поворотом.

Берег

Лада лежала на берегу. Вокруг было тихо и пустынно. Ее волосы мокли в воде. Она была без сознания.

К ней подошел Генрих, стал машинально приводить в чувство. Он снова был в великой рассеянности.

Лада открыла глаза и посмотрела на него в упор. Ее взгляд выражал только тоску. Когда же все это кончится?..

«Спокойно, — как бы сказал Генрих. — Все хорошо. Ты представляешь, все уже хорошо. Все просто замечательно. И это навсегда, понимаешь?»

Она перевела взгляд на Серегу и Вождя, стоящих чуть поодаль. Посмотрела на Генриха. Снова поглядела на них.

Они стояли словно скалы. Да, на них можно было опереться. На них можно было положиться. Теперь же непонятным было одно: возле них стоял старый патефон, неизвестно откуда взявшийся, и работал…