Примирение

Глава 1 Разговор по душам

Теперь, когда всё было уже решено, а ответный рапорт превратился в последовательность сигналов, путешествующих между передающими станциями, Кельвину не стало легче. Время, конечно же, должно было притупить боль, а пока этого не произошло, его воображение рисовало только зависший над поверхностью планеты крейсер и сотни автоматов, вылетающих из его зёва, чтобы покарать заигравшийся сверхразум. Алгоритмы работы этих машин были слишком просты, чтобы оказаться подверженными биологическому воздействию и не выполнить задачу.

Кельвин теперь чаще спускался на поверхность Соляриса — чего-то ждал, надеялся? Раскаяния от безжалостного убийцы? Сочувствия своему горю? «Святая невинность», — слова Снаута больно били по самолюбию. Нет, от этого Кельвин не страдал. Он считал, что все они были не правы: не сумевшие примириться с собой люди и ребёнок, игрушками которого они оказались.

Океан так и не осознал своей ошибки: не чувствовал своих творений и не заботился о них.

Ущербный Бог и сейчас был занят самолюбованием. Чёрные маслянистые волны блестели в свете красного солнца, лоснились, буруны били в берега разрушающего мимоида, поднимая в воздух фонтаны брызг и оставляя после себя нарядное кружево пены. Кельвин подошёл к самому краю и протянул руку набегающей волне. Он хотел попрощаться по-человечески. Глупо было надеяться, что гигант запомнит этот жест или ответит на него, но Кельвин не хотел мести, в особенности, такой изощрённой.

Океан внезапно принял предлагаемую руку, качнулся гребень волны, охватил ладонь — быстро застывающая влажным полипом на воздухе вода стала подниматься к локтю. Кельвин не испугался. Собственная участь его не волновала.

Картины разрушения в очередной раз встали перед мысленным взором — что бы ни случилось с ним, для океана эта участь была неотвратима: треугольником зависнет над горизонтом крейсер дальнего плавания, и бездушные автоматы, уже после того как люди поднимутся на борт, уничтожат существующую в глубинах океана нейронную структуру.

Волна добралась до плеча, по спирали обтекая, будто сканируя, руку и отпрянула. Океан заволновался. Волны побежали быстрее, сталкиваясь и споря, брызги стали подниматься в воздух, капли каменели на лету, разбивались о воду и поднимались молочно-белым туманом. Кельвин выпрямился — мимоид под ним опасно накренился — и в следующее мгновение бежал к планетолёту. Лыжи летального аппарата, потеряв опору, заскользили вниз, к океану.

Кельвин не успел. Громада планетолёта грозила похоронить его под собой. В последний момент он бросился вправо, прыгнул, но не смог бы уйти от удара, если бы океан, выбросив влажное щупальце, не подхватил его за пояс.

Кельвин ударился спиной о поверхность воды — скафандр должен был удержать его от погружения, — но волны обрушились сверху и утянули вглубь. Всплыть Кельвин не пытался, прекрасно понимая, что его не отпустят. В сознание уже возникли созданные океаном образы.

Убийца пытался казаться милым, навевал воспоминания о недавнем отпуске: пляж, играющие в волейбол подростки. Они были полностью захвачены игрой, пока мяч не укатился в море и, подхваченный волной, не поплыл прочь от берега. Ребята бросились за мячом, подняли фонтан брызг и ещё больше оттолкнули его. И вот уже они, споро молотя по воде руками и смеясь, плыли следом. Через несколько минут мяч был пойман. Лениво наблюдавший за этой сценой из шезлонга Кельвин выдохнул и усмехнулся, а в следующее мгновение вскочил с места. Трое вместе с мячом весело гребли обратно, а четвертый, лишь на мгновение показавшись над водой, исчез. Через несколько секунд он всплыл, забарахтался, сделал последнюю осознанную попытку лечь на воду. Крик о помощи был не слышен за смехом товарищей.

«Выплывет», — понадеялся было Кельвин и кинулся к морю. Парня утянуло под воду. Его руки ещё поднимались над волной, беспорядочно перебирая, цеплялись за воздух. Кельвин был уверен, что успеет. Он преодолел отделявшее его от утопающего пространство за несколько сильных гребков и нырнул. Дно было илистым, поднятая недавним падением тела на дно муть мешала видеть — море доносило крик: «Помоги!» Кельвин торопился, погружался глубже — крик не таял, а только креп, и с каждым мгновением в нём оставалось всё меньше человеческого.

Кельвин открыл глаза. Свет синего солнца пробивался сквозь толщу воды, но не делал её прозрачной. Паутиной воду прорезали беловатые водоросли — нервные отростки, взвесью собирались вокруг серовато-белые хлопья — скопления нейронов.

«Помоги!» — звучало в ушах Кельвина, но, определив источник звука, он потерял всякое желание это делать.

Видение было вызвано в его сознании океаном.

Кельвин был спокоен и почти равнодушен к его мольбе. Скоро над планетой зависнет крейсер дальнего плавания, и выжившие поднимутся на его борт. Его отсутствие среди них ничего не изменит.

«Не надо этого! Помоги!» — взмолился океан.

Кельвин остался глух. Он протянул руку, разогнал сизые хлопья — они перевернулись в воде, засеребрились, поменяли цвет. Кельвин сделал гребок и потянулся к ближайшей грязно-белой нити. Нить сперва ушла из-под прикосновения, а потом сама обвила руку.

Видение было странным, но Кельвин намерен был пообщаться и закрыл глаза, полностью отдав своё сознание во власть океана. Он стоял или лежал на потрескавшейся земле, полностью беззащитный: песчинка мыслящей материи перед враждебным миром. Вокруг была туманная взвесь, а почва под ним колебалась. Сильным толчком Кельвина подбросило в воздух, и он на секунду открыл глаза, чтобы убедится в нереальности происходящего, — его окружал океан. В следующее мгновение видение вернулось — сквозь трещины в земле на поверхность пробивалась раскалённая магма. Приземление было жёстким, почва под ним треснула и раскололась, будто стеклянная. Кельвин упал в клокочущую смертельную бездну.

Тело отреагировало раньше, чем уверенный в нереальности происходящего мозг успел дать команду успокоиться. Кельвин тонул в магме, тянулся к небу. Скафандр защищал от жара, но возрастающее давление должно было раздавить его. Небо было не менее ужасным: тучи, одна чернее другой, спорили друг с другом, сталкиваясь, темноту прорезали молнии.

Нет, Кельвин никогда не видел таких молний. Гром грохотал прямо над головой, небо раскалывалось пополам, свет ослеплял и белым пауком по осколкам чёрных туч устремлялся к земле.

Планета была адом. Кельвину хватило нескольких минут, чтобы пожелать выбраться и больше никогда не видеть её. Он попытался открыть глаза, но в то же мгновение магма поглотила его с головой и он оказался в потоке горячей лавы. Раскалённая река несла его и бросала, крутила в водоворотах, била о встречавшиеся на пути камни, он погружался глубже, давление увеличивалось — нет, Кельвин ничего не чувствовал, просто знал. Он был бестелесным духом, бесстрастным наблюдателем, мыслящей молекулой белка, которая вот-вот должна была свариться. На одном из поворотов ему наконец повезло — каким-то чудом среда, в которой он находился, изменилась: теперь это была вода(1).

Каплю вместе с ним вытолкнуло вниз — магма остывала, а воды становилось больше с каждой секундой. Капля превратилась в лужу, озеро, а потом — в реку. Кельвин выдохнул, расслабился и стал расти. Он больше не ощущал себя беззащитным. Вода ласкала его как любимого ребенка, а он старался заполнить собой всё доступное пространство.

Со временем Кельвин с восторгом обнаружил, что может управлять течением подземной реки. Он осмелел, стал исследовать пространство вокруг себя. Воспоминание о поверхности планеты и небе, которое он видел при рождении, одновременно пугало и будоражило воображение. Пронизанная насквозь его отростками река билась на большой глубине, где-то наверху двигалась магма, но ведомый любопытством Кельвин решился на отчаянный шаг. Он собрал всю силу воды и стал пробиваться наверх.

Камень поддался легко, но за тонкой кремниевой стенкой Кельвина ждало обжигающее прикосновение.

Он закричал — если только звук, который он был способен издавать, можно было назвать криком — и рванулся. Обратного пути не было. Магма уже заливалась в освобождаемое им пространство.

Боль была невыносимой: вода испарялась, отростки горели.

Неимоверным усилием Кельвин вытащил себя на поверхность и обессиленно растёкся. От реки осталась небольшая лужа. Испарения облаком зависли в воздухе.

Кельвин был обожжён и страдал от боли, которая ждала его при любом движении, на конце каждого отростка. Он лежал, обессиленно вздыхая и выдыхая. Раны заживали медленно. Его отмершая плоть стала почвой, сложилась в кору на поверхности планеты. Испарения стали атмосферой. Он затушил пожары, прогнал магму. Грозы и бури прекратились.

Любое прикосновение отзывалось болью — вода, составлявшая его тело, застывала на воздухе каменной коркой. Кельвину пришлось расти, чтобы сделать своё тело больше, чем площадь поверхности, по которой он соприкасался с воздухом. К счастью, отростки восстанавливались и покрывались водой, а потерянная жидкость возвращалась осадками. Он был упрям. Нет, скорее, смел и упорен. Это было очень сложно — стать океаном и превратить эту ужасную планету в рай.

Кельвин открыл глаза. Он плавал на поверхности океана и смотрел на небо. Ему позволили всплыть, чтобы он своими глазами убедился в том, что увидел и почувствовал. Планета была прекрасна.

Кельвин согласился. Его собеседник бурно отпраздновал победу.

— Ну так вот, помоги? — на этот раз в просьбе океана не было мольбы. Она казалась логичной: «Посмотри, какой я хороший, и помоги».

Кельвину захотелось разочаровать зарвавшийся сверхразум. Его уверенность в том, что мотивы людей должны быть обусловлены соображениями пользы или красоты для его планеты, была ошибочна.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что людей интересуют твои успехи. Вспомни, что ты сделал нам. Как ты нас встретил? Сколько ты прятался, стеснялся и наблюдал тайком. Ты посчитал нас игрушками. Ты был жесток и погубил многих. Не думаешь, что тебе будут просто мстить?

— Мстить? — слово оказалось незнакомым. Океан заволновался, и Кельвина понесло по волнам. Скафандр защищал его от ядовитых испарений, удерживал на плаву, но был бессилен против прибоя. Нет, движения океана не были осознанными. Он бросал игрушку, не понимая, что она может сломаться, и плакал бы, если это случилось. — Это что-то плохое? — спросил он наконец.

— Я не знаю, как объяснить, — честно признался Кельвин. — Ты знаешь, что такое боль. Ты причинил нам очень много боли и даже хуже. Теперь мы хотим, чтобы тебе было так же больно, как и нам. Это справедливо.

— Хуже? Что может быть хуже боли? Что значит «справедливо»?

— Я бы попытался объяснить тебе, но ты не поймёшь.

— Не пойму? Ты ошибаешься. Я хорошо изучил таких, как ты. Я понимаю всё быстрее и лучше. Я разобрал вас на части и нашёл слабые, испорченные, плохие. У меня таких нет. У каждого из вас есть. Я смог воспроизвести вас и улучшить.

— Да, ты на такое способен. Ты помнишь свои творения?

— Их было много, — в словах океана явно читалась испытываемая им гордость, и Кельвин перебил собеседника, прежде чем тот успел похвастаться.