Учение Коперника и религия: Из истории борьбы за научную истину в астрономии

Брюстер допускает возможность общего, коллективного искупления всех преступных человечеств и уверяет, что «спасательное действие крестной смерти, исходя из средней планеты нашего солнечного мира, могло распространиться и на планетные племена в прошедшем, когда наступал день их искупления, а равно и на все племена будущего, когда мера времени исполнится». Вместе с тем он силится доказать, что это учение может быть согласовано с некоторыми местами Нового завета. Например, когда Христос говорит о загоне для овец и называет себя дверью этого загона, когда он говорит об овцах, которые идут за ним и знают его голос, об овцах, за которых он отдает свою жизнь, он прибавляет, что у него еще другие овцы, овцы не этого загона; что ему их тоже нужно привести; «и они услышат мой голос; и будет одно стадо и один пасущий».

Что же сказать об этом «аргументе»? По-видимому, только одно: значит, у теологов нет более солидных аргументов! Но выдумка Брюстера совершенно аналогична выдумкам Уэвелля, Чальмерса и прочих ревнителей религии. Все эти измышления только подчеркивают полнейшее бессилие религии, крушение догмата искупления.

Правда, известный пропагандист идеи множественности миров, астроном и поэт, религиозно настроенный К. Фламмарион был доволен «теорией» Брюстера. Он писал: «Эта теория, по нашему мнению, способна удовлетворить даже наиболее преданных своему учению христиан и может гораздо легче устранить в их глазах все трудности, чем странная система Уэвелля. Эта теория, как нам кажется, еще предпочтительнее той, которая предполагает, что число воплощений божьих равняется числу грешных миров, и таким образом заставляет божество нисходить к стольким человечествам, сколько оказалось вообще преступных Адамов. В этой последней гипотезе нельзя не заметить, что к величию божества и к вечной премудрости относятся слишком запросто».

Фламмарион вместе с тем сознавал, что согласовать учение о воплощении бога на Земле с учением о множественности миров не только трудно, но и невозможно. Но, не желая отказаться ни от того, ни от другого учения, он старался мыслить по старому богословскому рецепту: верю, ибо нелепо! Поэтому он считал, что все эти рассуждения кажутся ему излишними и бесплодными, которые не нужны ни для славы астрономии, ни для авторитета религии. Фламмарион пишет: «Вести споры о способе воплощения божества на планетах, о действии слова божия вне Земли… и проч. — это значит вести спор в совершенно пустом пространстве. Все, к чему могут привести такие споры, всегда… будет служить лишь к ослаблению в спорящих прежнего представления о божественном величии. Для чего же доставлять себе столько зла? Кто считает христианскую веру неподлежащей спору, — а она действительно такова, кто с благоговением относится к учению веры, кто безусловно верит, тот не может ни увеличить, ни укрепить своей веры путем споров… Если вы имеете слово божье, если вы его почитаете и перед ним преклоняетесь, то каким образом осмеливаетесь вы его выносить на научную арену?.. Вера несовместима с такими притязаниями: она или безусловна, или не существует вовсе».[52]

Мы не будем останавливаться на разборе этого жалкого лепета, так как он совершенно откровенно свидетельствует о непримиримости христианского вероучения и научного мировоззрения. Обратимся лучше к патеру Феликсу, который в середине прошлого века с высоты церковной кафедры Нотр-Дам напрягал все силы для согласования христианского учения с современной астрономией. Хотя, подобно всем богословам, он подчеркивал, что христианское учение стоит на точке зрения геоцентризма, он все-таки идет на уступки астрономам, их учению о множественности миров, их антигеоцентризму. Обращаясь к астрономам, Феликс говорит: «Пусть будет по-вашему. Если у вас нет других причин, чтобы порвать связь с нами, то ничто не мешает нам протянуть вам руку, равно как и вам — дать руку нам. Помещайте в звездном мире столько человеческих обществ, сколько вам угодно: католическое учение относится к этому с такою терпимостью, которая вас, наверное, удивит. Оно требует от вас лишь одного — не считать этих звездных поколений человечества ни потомками Адама, ни духовным потомством помазанника божья Иисуса!»

Как это не похоже на то, что писал по этому же поводу во времена Галилея, в расцвете могущества католичества, Леказр! А между тем Леказр и Феликс принадлежали к одному и тому же «обществу Иисуса» (иезуитов), но жили в различные эпохи. Меняются времена, а вместе с ними и методы религиозного одурманивания народных масс.

Неудивительно, что в современных богословских трактатах, посвященных вопросу о космических путешествиях, мы уже не встречаемся с отрицанием жизни во Вселенной. Мы даже читаем в них о том, что на некоторых планетах, обращающихся вокруг далеких звезд, растут райские сады, где гуляют разумные существа, не знающие «первородного греха» земных людей. Церковники, стало быть, тоже сознают, что человечество ныне находится накануне практических полетов в космос — к новым мирам — и вынуждены приспособиться к этому факту.

С этой целью они обычно говорят, что астронавтика не должна беспокоить верующих, так как она, мол, нисколько не противоречит религиозному мировоззрению. В доказательство этой мысли отдельные богословы ссылаются на то, что где бы человек ни находился в мировом пространстве, он якобы все равно будет чувствовать себя творением бога.

Особенно рьяно отстаивает эту точку зрения американский пастор, профессор Дж. Файнеган в своей книге «Космос, атомы и бог», вышедшей в 1959 г. В этой книге, снабженной подзаголовком «Христианская вера в век атомной энергии и космических полетов», утверждается, что астронавтика должна привести человека «обратно к теологии». Файнеган говорит, что «человек в космическом пространстве все так же будет творением, а не творцом», что он там «по-прежнему останется человеческим существом», что ему и там будут свойственны страхи, печали и надежды. А раз так, уверяет Файнеган, то человек и в космосе «так же будет нуждаться в боге, как и всегда». Нет необходимости доказывать нелепость этого утверждения. Человек, конечно, и в космическом пространстве останется человеком, у него и там будут свои трудности и волнения. Но отсюда вовсе не следует, что он обязательно должен считать себя «рабом божьим».

Сходную с Файнеганом позицию занял западногерманский профессор богословия Г. Фольк. Он считает вполне допустимым, что человек вскоре сможет «поставить на службу бога не только Землю, но и другие небесные тела». Вместе с тем он уверяет, будто человек и в дальнейшем для своего «внутреннего равновесия» будет нуждаться в «покорности богу».

Попытки церковников по-своему истолковать успехи человека в освоении космоса по сути дела означают преуменьшение идеологической роли астронавтики. Эти попытки, как и все другие, обречены на провал: выход человека в космос свидетельствует о великом умножении сил и возможностей человека, порвавшего с религиозным мировоззрением.

Мы не случайно уделили столько внимания вопросу об отношении учения об обитаемости миров к основному догмату христианского вероучения. Под влиянием успехов астронавтики католические церковники занялись вопросом о выборе святого, являющегося покровителем космических полетов. А некоторые христианские теологи с серьезным видом обсуждают вопрос о том, как поставить на «службу богу» не только Землю, но и другие обитаемые миры. Однако приведенные примеры богословских ухищрений не только выявили характер «коперниковской ереси», но и дали нам возможность убедиться в полнейшей непримиримости христианского мировоззрения и той картиной мира, которая стала вырисовываться перед нами под влиянием крушения геоцентризма.