Заснувшая вода

– Мне тяжело вспоминать об этом! – Пачи отвела в сторону влажные глаза.

– Ты еще молода, найдешь свое счастье, выйдя замуж снова! – говорила Ажи. – Отдай мне внука, я уеду с ним в дом, где жили его дед и отец, там, в окружении сородичей, его никто не тронет.

– Я не собираюсь выходить замуж! – удивлялась Пачи словам свекрови, щеки ее вспыхнули пунцовым румянцем, сердце бешено заколотилось в груди. – Для меня самое главное – это сын! Как я могу оставить его?

– Не обижайся на меня за эти слова, – просила взволнованная женщина, утирая уголки глаз платком, – этот ребенок – все, что осталось от моего сына, он наследник его фамилии!

– Я знаю, как он дорог для рода его отца, но мне он дорог больше всех! И пока он еще мал, нам лучше остаться здесь, под защитой главы этого селения, кровники не решаться пойти против Мочка! – Пачи старалась держаться, не давая волю слезам. – А когда он подрастет и не будет им нужен, мы вернемся в Эги, я обещаю!

– Хорошо, может, ты и права, – обнимая сноху, согласилась Ажи, – горе затмило мой разум, а страх потерять внука лишил способности мыслить здраво. Не сердись на меня, – постаревшая от горя женщина, утирала слезы на лице Пачи, а она стояла безмолвно, опустив голову, не в силах переживать горечь потери вновь и вновь…

– Мы прожили в Мочкъий-Юрте более десяти лет, – потирая лоб рукой, отводя папаху к затылку, произнес Таиб, – и когда мне исполнилось одиннадцать лет и я стал бесполезен кровникам как несмышленый ребенок, вернулись в Эгикал. Ажи была рада вновь оказаться дома, где она прожила со своим мужем большую часть своей жизни, где вырос ее сын Батал. Бабушка очень любила меня и баловала, могла часами смотреть на меня, поглаживая по голове, приговаривая при этом, как сильно я напоминаю Берда и Батала одновременно, а потом заболела и вскоре после нашего возвращения умерла. Ее похоронили рядом с мужем и сыном, – старик тяжело выдохнул. – А меня рано женили, и я начал возрождать наш род.

– А Пачи? – осторожно, спросила Лейла. Таиб повел бровью в сторону внучки и задумчиво посмотрел на нее.

– Мать целиком посвятила мне свою жизнь, поддерживала в добрых начинаниях, направляла, вырастила меня в любви к отцу, которого я узнал во многом, благодаря ее рассказам. Были, конечно, еще рассказы Ажи, Илеза, Муртага и многих других людей. Но однажды за разговорами об отце Пачи сказала мне удивительную вещь: «Сколько бы мы ни говорили о Батале, ты не сможешь его узнать, а я не смогу его забыть!». И тогда я понял то, о чем так и не смог у нее спросить: как она решилась отомстить за Батала, при том еще находясь в положении?! Наверное, когда любишь кого-то так сильно, как Пачи любила моего отца, то не раздумываешь, а просто делаешь что-то вопреки всему! Надеюсь, они воссоединятся! К тому же я узнал, что беременная женщина находится под особой защитой Всевышнего, он наделяет ее силой и смелостью, необходимыми для вынашивания ребенка, – Таиб почесал затылок, сдвигая папаху.

– Когда пришел ее срок на этой земле, я похоронил Пачи там, где родился и рос ее сын, как она и завещала. Да смилуется Всевышний над ушедшими! – Таиб склонил голову над сведенными вместе перед собой руками, шепотом прочитал молитву и разгладил руками лицо. Лейла качала головой, приложив руки к пылающим щекам.

– Нам пора возвращаться, – Таиб медленно поднялся с места, поправляя косматую папаху.– Пойдем, девочка, я устал за долгими разговорами, проводи меня до моей комнаты.

Лейла послушно последовала за дедом. Не подавая вида, утомленный долгой прогулкой и встревоженный воспоминаниями Таиб, собрав последние силы, семенил ватными ногами, глубоко вдыхая прохладный вечерний воздух. Остановившись у места, где внучка впервые спросила его о Пачи, Таиб поднял голову к небу, глядя на крошечные звезды, робко мерцающие в надвигающихся сумерках.

– Я постою здесь немного, а ты пойди приготовь мне постель, – попросил Лейлу уставший пожилой мужчина, – вечерняя прохлада придаст мне сил! И не думай возражать мне!

Девушка, не мешкая поспешила исполнить просьбу деда.

Едва добравшись до своей комнаты, старик рухнул на кровать, скрипя железной сеткой под толстым матрацем.

Устроив деда удобнее, подложив под голову взбитую подушку и укрыв тонким шерстяным покрывалом, глядя на измученного Таиба, Лейла все же решилась задать свой последний вопрос.

– А как сложилась судьба Идриса? – смущенно опуская глаза, спросила она.

– Я помню лишь одну встречу с Идрисом в своей жизни, – потирая морщинистый лоб, сказал Таиб, – он был уже зрелым мужчиной. Он пришел на похороны моей матери, с тем чтобы выразить мне соболезнования и предложить помощь, какая только понадобится, – старик отвернулся, утирая скупые слезы. – После отказа Пачи Идрис не мог более находиться в Мочкъий-Юрте, пусть даже оно и было его родовым селением. Дабы не смущать Пачи и не терзаться самому, он перебрался в Буро, где, учитывая его заслуги за короткую, но доблестную службу в царской армии, ему дали штатскую должность при воинской части, которую он вскоре оставил и вернулся в горы, поселившись по соседству с селением, где жила замужем его единственная единокровная сестра.

Лейла печально глядела на деда.

– Идрис поведал мне подробности этой удивительной истории по моей просьбе и объяснил, что звал Пачи замуж, чтобы обеспечить ей необходимую защиту, которую и оказывал даже после ее отказа, всегда незримо присутствуя рядом. Понимая, что отчимов у ингушей вовсе не бывает, я так или иначе чувствовал его отеческую опеку, особенно пока мы жили в Базоркино! Он был достойным другом моего отца, хоть судьба и сыграла с ними злую шутку!

Таиб посмотрел куда-то вдаль, а потом закрыл глаза. Лейла сидела подле него не шелохнувшись, пытаясь поймать любую эмоцию на его расчерченном морщинами лице.

– Что-то я не важно себя чувствую! – вдруг произнес ослабленный болезнью старик, очнувшись. – Оставь меня, девочка, и позови своего отца.

Не смея присутствовать при разговоре двух старших мужчин, Лейла стояла за дверью комнаты, стараясь уловить суть их слов.

– Ты, как мой старший сын, исполнишь все как я говорю! Дай мне слово, прямо сейчас! – требовал Таиб обещания от отца девушки. – Я не могу здесь больше оставаться и не настаивай!

– Куда ты поедешь в таком состоянии? – Пытался возразить хозяин дома.

– Ты еще будешь мне указывать! – недовольно, отвечал Таиб, – Сколько дел накопилось, пока я тут у тебя отдыхал?

– Хорошо, отец, можешь быть уверен, я все сделаю! – отвечал сын, уже немолодой мужчина, которого Таиб отчитывал, как юнца.

– А теперь иди, мне нужно выспаться.

Не смея перечить отцу, мужчина покинул его комнату, широко распахнув дверь – так, что девушка едва успела увернуться от неизбежного столкновения.

На следующий день Таиб покинул их дом, прощаясь с Лейлой, он просил внучку бережно хранить в своей памяти все, о чем поведал ей. Девушка была бесконечно благодарна деду за то, что он доверил ей свои сокровенные воспоминания. Она пожелала ему здоровья, надеясь на скорую встречу, а осенью уехала в Буро обучаться медицинскому делу, исполняя давнюю мечту своих родителей.

В следующий – и последний – раз Лейла видела Таиба на свадьбе своего дяди, его сына Зяудина, невесту которому он так спешил засватать. Дело было ранней весной, Лейла отпросилась на несколько дней домой, не желая упускать возможности побывать на свадьбе и повидаться с Таибом. Девушка издали наблюдала за дедом, сидевшем на самом почетном месте и с удовольствием общавшимся с многочисленными гостями, все прибывавшими на торжество. Несмотря на болезнь, он хорошо выглядел и старался уделить всем желавшим пообщаться с ним должное внимание. Не решаясь подойти ближе, Лейла ждала удобного момента поздороваться с дедом, но удостоилась лишь широкой улыбки и кивка головой с его стороны. Лейла понимала, что в присутствии старших мужчин из рода Тоньга Таиб вряд ли сможет уделить ей время так, как тогда летом, нечаянно задержавшись в доме ее отца. Разрешая новой снохе говорить с ним, Таиб подарил ей серебряную монету и кувшин, и покинул гостей, неважно себя чувствуя.

Измученный болезнью, Таиб скончался в конце первого весеннего месяца, на девятом десятке жизни, в семье, созданной со своей последней женой – Халимат, дочерью дагестанского священнослужителя, которому он помогал с решением финансовых вопросов, а тот в свою очередь просвещал его в вопросах религии. Будучи очень религиозным человеком, совершившим Хадж – паломничество в Мекку, два года добираясь до святых мест и обратно на перекладных, Таиб во многом полагался на знания людей, глубоко изучавших религию.

Таиб был очень почитаемым человеком среди знавших и слышавших о нем людей. Часто, желая друг другу благополучия, ингуши упоминали имя Таиба-Хаджи (эту приставку к имени он получил после посещения святых мест), зная о его достижениях и о его многочисленном потомстве. Его потомки гордились своим происхождением так, что однажды, один из его отпрысков, уличенный дедом в тунеядстве, имел дерзость упрекнуть уважаемого мужчину, в том что он-Таиб, сын вдовы, не может стыдить внука самого Таиба-Хаджи!

У него родилось двадцать шесть сыновей и двенадцать дочерей от пяти жен. Все они оплакивали своего отца в день его смерти, и лишь одной из его дочерей так и не разрешили войти во двор, из которого омытое тело Таиба повезли предать земле на родовом кладбище в Мочкъи́й-Юрте, где-то рядом с могилой его матери. Его сбежавшая против воли отца замуж дочь, утирая слезы, стояла за воротами, моля о разрешении проститься с ним, которое он так и не дал при жизни, а ослушаться никто бы не посмел!

Таиб, оставшись единственным мужчиной в своей семье, после трагической гибели отца и деда возродил свой род, прожил достойную жизнь, как о том и просила Пачи, очутившись в заснувшей воде в ночь предопределения, которая наступает один раз в году, в любой из последних десяти дней священного месяца Рамадана!

Говорят, до конца своих дней страдавший от приступов хронической болезни старик ушел тихо, в полудреме называя свою мать по имени – Пачи. По его сомкнутым ресницам скатились две прозрачные слезы, Таиб улыбнулся и испустил дух.

Незадолго до своего ухода Таиб рассказывал, как часто видел мать во сне по ночам, она манила его, зазывая таким ласковым, родным, знакомым с детства голосом:

– Таиб, Таиб, сыночек! – звала Пачи, стоя среди высокой травы, на поляне, залитой солнечным светом.

– Мама, я здесь, я иду к тебе! – отвечал он, бежал к ней навстречу и крепко сжимал в своих объятиях, растворяясь в лучах закатного солнца…