Фундамент оптимизма

У порога новой цивилизации?

«Будущее принадлежит машине, она заменит людей во всех отраслях производства, даже при сооружении машин. Она будет сама себя размножать, предоставляя людям роль надсмотрщика — роль очень ограниченную, так как электричество займет в ней место нервной системы». Эти вещие слова произнесены еще в 1888 году французским философом-марксистом П. Лафаргом.

Итак, будущее принадлежит машине? В самом деле, автоматизация — разве это не начало новой эры в истории цивилизации? Похоже, что да. Но…

«Это открытие знаменует собой начало новой эры в истории цивилизации. Возможно, оно произведет еще больший переворот в жизни человеческого общества, чем изобретение колеса, использование металлов или создание паровой машины. Никогда еще общество не знало силы, таящей в себе столь великую опасность и в то же время столь многообещающей как для будущего человечества, так и для мира во всем мире».

Догадываетесь, по какому поводу произнесены эти слова? Пожалуй, не охарактеризуешь более лапидарно значение столь революционного нововведения, как нынешняя автоматика, не правда ли? Нет, комплименты адресованы не ей. Тогда, быть может, ядерной технике? Тоже нет. Ракетной? Нет!

Приведенная цитата взята из доклада, составленного 100 лет назад — в 1875 году! — комитетом по самодвижущимся экипажам. Она относится к… двигателям внутреннего сгорания.

Не прошло, однако, и 75 лет (небольшой срок в масштабах истории), как весь мир заговорил о новой эре в истории цивилизации, об эпохе ядерной энергетики. О какой новой эре заговорят еще через 75 лет? Через 175?

И здесь мы снова возвращаемся к вопросу: почему, собственно, выделяют автоматизацию, аттестуя ее как знамение новой эпохи, дорогу к новой цивилизации? А почему бы не поставить с ней на одну доску другие революционные новшества? Скажем, ядерную энергию, покоренную человеком середины XX века. Разве она не столь же радикально изменяет производство, самые разные стороны нашей жизни? Неспроста, видать, А. Эйнштейн называл эту «новую силу» «самой революционной за все время с тех пор, как доисторический человек открыл огонь».

Ну а если положить «небывалое, необычайное» не под увеличительное стекло изумления и восхищения, а под объектив беспристрастного анализа, который не дает радужных искажений?

В «Капитале» неоднократно подчеркивается, что формы двигательной энергии не имеют значения для машин, приводимых ею в действие, «не революционизируют способа производства».

Та революционность, которую имел в виду создатель теории относительности, действительно, как говорится, «имеет место», но ведь все в мире относительно!

Если же нас интересует не просто очередная революция в той или иной области техники, а настоящий переворот во всей системе производства, то нам не миновать Марксова критерия: главное — качественные изменения в самих орудиях (средствах) труда, принципиально важные сдвиги в системе «человек — техника». Да, именно человек-созидатель, самый ценный капитал общества, творец, производящий материальные и духовные богатства во имя человека и на благо человека, — вот начало всех начал, мера всех вещей, и он достоин быть точкой отсчета любой шкалы, центром любой системы координат, если мы хотим получить представление о подлинных ценностях научно-технического прогресса. При таком подходе, ставящем во главу угла работника и труд, выявляется то, что может ускользнуть от самого, казалось бы, проницательного взора. При ином… При ином можно потерять ориентиры в сложной навигационной обстановке бурного научно-технического прогресса, который сопровождается инфляцией «новых эр», что чревато девальвацией его подлинных ценностей.

Начавшийся на наших глазах пресловутый «век атома» отнюдь не означает, что закончился «век электричества», уходящий в глубь XIX столетия. Вспомните: столбовая дорога ядерной энергетики на планете прокладывается в русле электрификации. А бурное развитие электроники? Без солнечных батарей, например, трудно представить себе дальнейший прогресс космонавтики. И уж коли прилагать к нашей эпохе эпитет «атомная», то, вероятно, лучше понимать его не в узком смысле «ядерная» (и только), а в широком — еще и «электронная». Думается, не одну «новую силу» добавит к уже существующим дальнейшее приручение электрона, который действительно оказался столь же неисчерпаемым, как и атом.

Но стоит ли выискивать среди сил «самую революционную», как это делал А. Эйнштейн? Да и почему, собственно, «сил»? Того, что ассоциируется с представлением о грандиозной мощи, выраженной если не в мегатоннах, то в мегаваттах? Разве дело только в количестве все новых и новых лошадиных сил, очутившихся в энергетической упряжке? А управление ими? Оно играет все большую роль. И все больше осуществляется с помощью полупроводниковой техники; между тем электронные приборы становятся все слабосильнее. Но в том-то и заключается их «новая сила»: им, маломощным карликам, по плечу все более сложные задачи управления огромными и могучими агрегатами.

По мнению Н. Винера, изобретение электронных регуляторов, крохотных, быстродействующих, не знающих трения, послушных легкому нажатию кнопки, позволяющих «слабым манием руки» подчинять своей воле колоссальную махину, столь же основательно изменяет коренные условия производства, как передача энергии на любые расстояния и ее использование в любом месте с помощью небольших электромоторов.

Электроника дала возможность управлять мириадами механических сердец и мышц, соединенных в сложнейшие системы нервами-проводами. Управлять из одного командного пункта, которому, кстати, тоже не обязательно находиться тут же, рядом, в непосредственной близости от них. Это очень важно при нынешних масштабах производства, особенно там, где нежелательно тесное соседство технологических аппаратов и присматривающих за ними людей.

Сказанное лишний раз подчеркивает всю условность титулов типа «век пара и электричества», как величают XIX столетие в отличие от нынешнего, которому по традиции приклеивают свои яркие ярлыки, только с другими словами: атом, космос и т. д. Разве отправлены в музеи добрые старые паровые двигатели? Что же касается электричества, то оно и подавно не собирается сдавать позиции. Теперь оно стало работником не только физического, но и умственного труда. Слабые токи, дающие жизнь «электронному мозгу» и всей «нервной системе» связи, отнюдь не обесценили, не сделали второсортными сильные, питающие могучую мускулатуру электромоторов, наоборот, только увеличили их возможности, их практическую ценность.

Понятно, что при характеристике научно-технического прогресса на его теперешнем этапе нельзя игнорировать и другие направления, другие его стороны. Ведь сегодняшняя научно-техническая революция стала результатом многочисленных изменений, накопившихся за всю историю общества. Она вобрала в себя сдвиги в самых разных областях.

Возьмем химизацию. Да, это одна из самых заметных тенденций научно-технического прогресса. Химия еще не раз удивит нас и наших потомков своими дарами — новыми конструкционными материалами, полупроводниками, лекарствами, удобрениями, искусственной пищей… Но в ее технологических процессах опять-таки шагу не ступить без автоматики! Как и в энергетике.

«Век космонавтики»? Да, создание искусственных спутников, пилотируемых кораблей, межпланетных станций стимулирует развитие науки и техники, приносит ощутимые плоды всем нам (небесные метеорологи, ретрансляторы и т. д.). Но… Где-где, а уж тут-то вовсе ни к чему распространяться о роли автоматов — она и без того общеизвестна.

Так можно ли считать автоматизацию просто одной из тенденций научно-технического прогресса наряду с освоением космоса, развитием ядерной энергетики, химизацией и прочими направлениями? Разве она не главная черта, от которой зависит развитие едва ли не всех других областей?

А коли так, нам станет понятней, почему старт научно-технической революции относят к концу 50-х — началу 60-х годов.

Генеалогическое древо ЭВМ восходит к 1945 году, когда в стенах Пенсильванского университета (США) был сотворен «Адам счетно-решающей техники» — ЭНИАК (Electronic Numerical Integrator and Computer). Если он «родился в рубашке», то военного покроя: компьютер создавался по заказу артиллерийского управления американской армии и до 1955 года использовался в Центре баллистических исследований.

У нас разработка ЭВМ начиналась в 1949 году. Три года спустя уже работала БЭСМ — быстродействующая электронно-счетная машина.

«Кибернетические Адам и Ева» относятся к ламповому поколению. ЭНИАК, например, содержал 19 тысяч электронных ламп, делавших весь агрегат довольно громоздким сооружением, весившим не один десяток тонн. Но уже в 1959 году появляется второе поколение ЭВМ — транзисторное. Миниатюрные полупроводниковые «нейроны» позволяют уменьшить габариты электронного мозга, довести его вес до 200–400 килограммов, а заодно повысить быстродействие и надежность, сократить потребление им энергии.

К тому же времени получают всеобщее признание удивительные возможности «думающих» машин. Новые возможности, которые совпадают с новыми потребностями.

Без счетно-решающих устройств немыслимо управление народным хозяйством. Учетом должно было бы заниматься все население страны, планы поспевали бы не к началу, а уже по окончании срока, намеченного для их выполнения, если бы все необходимые для этого операции выполнялись без машин, «вручную» (разумеется, «с головой», но ведь наш мозг гораздо медлительнее электронного да и способен оперировать сразу лишь 10–20 факторами, а не сотнями и тысячами, как ЭВМ).

Нечеловеческая расторопность «думающей техники» («быстрее мысли»!) еще далека от своего предела. Среди нынешних компьютеров есть уже мультимиллионеры: их быстродействие — десятки миллионов операций в секунду. Не за горами появление мультимиллиардеров.

Использование машин в экономике началось сравнительно недавно — в 1951 году, когда компьютер (ЮНИВАК-1) был установлен в Бюро переписи США. В СССР машинные народнохозяйственные расчеты ведутся с 1954 года, когда они впервые были поручены уже известной нам БЭСМ-1 и чуть более молодой «Стреле». Парк машин быстро вырос. К 1963 году во всем мире их насчитывалось 25 тысяч (к 1973 году — свыше 150 тысяч).

Итак, на рубеже 50-х и 60-х годов, когда ЭВМ все энергичней внедряются в управление, начинается подлинный переворот, открывающий новый этап в истории производительных сил. Конечно, в разных странах он и назревает неодновременно, и протекает неодинаково; различны и его социальные причины и последствия.

У нас он начинается во второй половине 50-х годов. Надо сказать, он начался бы раньше — помешала война. Предпосылки были созданы еще в годы первых пятилеток широкими программами механизации и автоматизации.

В 1950 году в СССР заработал автоматический завод, изготовляющий автомобильные поршни, а затем и другой — выпускающий бетон (тысячу кубометров ежечасно) и обслуживаемый всего четырьмя-шестью специалистами каждую смену. (В 1975 году число автоматических линий и цехов достигло 35 тысяч.)