Алтарь Отечества. Альманах. Том II

Июнь 1941 года. Война…

Когда начали бомбить Москву, все предприятия военного ведомства стали готовиться к эвакуации, сотрудникам давали броню – освобождение от призыва на фронт.

Со своим институтом уехал за Урал Михаил Захаров с семьёй. Николай Поляков от брони отказался, ушёл добровольцем. С фронта он не вернулся. Иннокентий Пономарёв, член ВКП(б), был призван на фронт политруком. Он погиб в боях под Сталинградом, тёте Маше сообщили, что он пропал без вести. Надя, дочь, много лет искала его однополчан, в конце концов нашлись очевидцы его гибели, они сообщили Наде, где похоронен её отец.

Мы жили в коммунальной квартире в доме по адресу 1 Котельнический переулок. Переулок круто спускается к Москве-реке недалеко от Устьинского моста. На другом берегу реки ближе к Красной площади находится МОГЭС, снабжавший электроэнергией город. Немецкая авиация, прорываясь к центру города, упорно целилась в электростанцию. Но МОГЭС уцелел: бомбы падали в реку. При первом налёте взрывной волной в нашей комнате выбило оконные стёкла. Мамы дома не было. Папа прибежал из кухни и увидел меня, стоящую среди осколков стекла. Позже я всем соседям рассказывала: «Папа прибежал и прижмал к себе. И стало не страшно».

Папе тоже полагалась броня, он от неё отказался и в конце осени добровольцем ушёл на фронт, его определили в артиллерию. Ему предложили отправить семью с институтом в эвакуацию, но мама решила остаться в Москве. Квартира постепенно пустела, и к началу 1942 года в ней осталось всего девять человек. Во время налётов по сигналу воздушной тревоги оставшиеся в доме жильцы сначала прятались в подвале дома, но потом решили, что это бессмысленно: если дом разбомбят, подвал засыплет, выбраться из-под обломков кирпичного дома будет невозможно. Поэтому во время бомбёжек оставались в квартире, собирались все вместе в тёмном коридоре, Иван Иванович вставал на колени и молился.

Мама отказалась от эвакуации, мы остались в Москве. Мама стала работать надомницей – вязала носки и варежки.

– Мам, а носки кому?

– Носки фронту.

– И варежки Фронту?

– Да, спи.

– Он добрый, этот Фронт?

– Добрый.

– Как папа?

– Да. Глазки закрой и спи.

– А Гитлер – злой?

– Злой.

– И пусть мёрзнет, да, мам?

Мама не ответила, она уставала за день и засыпала быстро. Письма с фронта приходили редко. Мама читала их, много раз перечитывала молча, потом – вслух мне и соседкам, но долго не хранила. В её письмах папе я коряво что-нибудь приписывала и что-нибудь рисовала.

Весной 1945 года войска 2-го и 3-его Белорусских фронтов штурмовали город-крепость Кенигсберг (сейчас-г. Калининград). В состав 3-его Белорусского фронта входила папина воинская часть. Операцией руководил Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Во время штурма папу сильно контузило, он долго лежал в госпитале, перенёс тяжелую операцию, почти потерял слух. Позже, когда появились слуховые аппараты, пользовался ими до конца жизни. Перед началом боёв за Кенигсберг его приняли в члены КПСС. Из госпиталя пришло его первое письмо лично мне.

«5-09-44 г. Дорогая моя Натусенька. Посылаю тебе на память эту открыточку и крепко целую тебя и желаю тебе здоровья. Когда я напишу маме свой адрес, то буду ждать от тебя письма. Целую тебя, твой папа».

Письма от папы приходили редко. Мама их долго не хранила. Открытки, которые он мне присылал, хранятся в альбоме. После госпиталя его вновь отправили на фронт.

Один раз проезжал через Москву в Новосибирск Константин ШАСТИН, после ранения ему дали краткосрочный отпуск. Один раз заехал папин однополчанин, привёз весточку от папы и гостинец – кулёк сахарного песка. Мама вязала шарфы для фронта, а с 1944 года и до папиного возвращения работала в генеральской пошивочной мастерской сначала в бухгалтерии, потом – на складе готовых изделий. Меня она оставляла под присмотром соседки – старенькой Клавдии Алексеевны Борисовой. По вечерам мы ужинали втроём, часто к нам попить чайку приходила мамина подруга по квартире ЧЕРВЯКОВА Антонина Андреевна. Она работала инженером-технологом на фармацевтическом заводе. Прекрасная женщина, умная, добрая и ласковая. Иногда мы ходили в гости к тёте Наташе на 1-ую Мещанскую ул. (сейчас пр. Мира). Шли пешком по Садовому кольцу от Таганской площади до улицы Колхозной (сейчас Сухаревская). Все вместе на Садовом кольце смотрели первый салют в честь освобождения Орла и Белгорода, до хрипоты кричали с Милкой (подругой) «Ура!» во время салюта в честь Победы 9 мая 1945 года. После окончания войны папу сразу не демобилизовали, он продолжал служить в Германии. Его воинская часть стояла в Восточной Пруссии.

Домой папа вернулся летом 1947 г. Худущий – кожа да кости. По воспоминаниям мамы и по фотографиям в молодости у него были тёмные кудрявые волосы и голубые весёлые глаза. Теперь глаза казались очень большими из-за худобы, но были по-прежнему весёлые. На фронте папа стал курить, но когда вернулся, бросил сразу, в один день. Вернулся! Мы с мамой были счастливы! Милый, дорогой мой папочка! Живой! Мне даже было немного совестно перед подругами: Танин отец погиб, Надин вернулся без ноги, Леночкин пропал без вести. Потом, правда, оказалось, что он был ранен, попал в плен, а после освобождения из концлагеря был сослан в Карелию на лесозаготовки. Домой его отпустили только в 1953 году. Два папиных друга – Пономарёв и Поляков – с фронта не вернулись. Пономарёв погиб под Сталинградом, а Поляков – в Белоруссии. Вернулся из эвакуации Михаил Николаевич Захаров с женой и дочкой, моей ровесницей. Они часто приезжали к нам в гости. Дядя Миша был весёлый, общительный человек, компанейский. Выпив водочки и пообедав, дядя Миша начинал петь. Папа ему подтягивал, а остальные слушали. «Взял бы я бандуру…», «По Муромской дороженьке…», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина» и другие. «Вьётся в тесной печурке огонь», – эту песню дядя Миша пел один, пел очень задушевно, и его жена, тетя Шура, тихонько плакала.

С 1945 г. стали возвращаться жильцы дома из эвакуации и с фронта. С фронта вернулись не все. Не вернулись отцы моих сверстников Тани Титовой, Славы Мартынова, Славы Шухтерова, Вити Батыгина. Без ноги из госпиталя в 1944 г. вернулся Ксенофонт Кузьмич ЯМАНУШКОВ – отец моей лучшей подруги Нади. В семью Мнёвых пришла весть о зяте Евгении Дмитриевны, муже Зинаиды. Он был ранен, попал в плен. Из концлагеря его освободили в 1945 г., осудили и отправили в Карелию на лесозаготовки. Лена радовалась: «Папа не пропал без вести, он жив!». Её папа вернулся в середине 50-х.

День Победы – 9 мая – не был праздничным днём до 1965 года. Это был рабочий день, если не приходился на воскресенье. Но тост «За победу!» провозглашался всегда на любых праздниках, всегда, когда собирались гости. Потом вспоминали погибших друзей.

Говорить о войне папа не любил. Если спрашивали: «Как было на фронте?», он отвечал одним словом: «Трудно». Слушаю воспоминания участников войны, читаю о войне, смотрю документальные и художественные фильмы о войне и всё больше понимаю, какое это ёмкое слово – трудно. И понять всю его полноту может, наверное, только тот, кто на себе испытал все тяготы и трудности войны.

Из Германии папа привёз подарки маме и мне. Мне – куклу, которая будто бы плакала, когда ей нажимали на кнопочку в животе. Звалась кукла «Говорящая Ира». Кроме подарков, он привёз трофейный пистолет и спрятал его в дровах в нашем сарае. Мама боялась, что кто-нибудь узнает и, как она говорила, «донесёт». Однажды поздно вечером они выбросили пистолет в Москву-реку.

Жизнь постепенно налаживалась. Из эвакуации вернулся институт, папа и мама вновь стали в нём работать.

Мама всегда следила за нашей одеждой, чтобы все трое выглядели, по её выражению, «достойно», вещей много не было. У папы – один костюм, как правило, тёмно-серый, несколько рубашек, что-нибудь тёплое, чтобы поддеть под пиджак зимой, и два галстука. Папа не любил галстуки и надевал только, если вызывали в министерство. Поэтому один галстук висел дома в шкафу, а второй лежал в ящике стола на работе.

Продолжилась дружба с Захаровыми. Они жили в посёлке, в новом доме, построенном специально для сотрудников института, в котором работал дядя Миша. К ним надо было ехать на трамвае, потом на троллейбусе, потом опять на трамвае. Этот трамвай ходил редко, по одной колее от троллейбусного круга до посёлка и обратно. Два вагона всегда были полны-полнёхоньки. На дорогу уходило часа три в один конец. Поэтому тётя Шура с Ритой ездили к нам очень редко, а дядю Мишу трудности дороги не пугали.

Не помню, что папа любил читать. Мне кажется, он читал то, что попадалось под руку, и газету «Правда». Эту газету надо было обязательно выписывать, и по ней еженедельно в отделах института проводили политинформации. Ещё мы выписывали журналы «Вокруг света», «Новый мир», «Роман-газета», «Иностранная литература». Папа читал, из «Иностранной литературы» вырезал романы и повести и отдавал в институтскую переплётную мастерскую. Эти сборники сохранились. В кино и театр он не любил ходить, наверное, из-за плохого слуха. Но если и приходилось идти с приехавшими в Москву родственниками, то-только в Малый.

Анатолий Иванович Мнёв, радиоинженер, однажды принёс домой ящик, сказал: «Это – Премия». Премией оказался первый телевизор советского времени «КВН-49» чёрно-белый с малюсеньким экраном. Аббревиатура КВН составлена из первых букв фамилий его основных конструкторов Кенигсона, Варшавского и Николаевского. Позже к телевизору была прикреплена увеличительная линза. Поначалу у экрана КВН собиралась вся квартира, смотрели всё подряд, дивились и с возросшим уважением смотрели на всю семью Мнёвых. Несколько лет спустя папа тоже пришёл с «ящиком», это был телевизор второго поколения «Ленинград Т-2» 1951 года выпуска, в котором помимо телевизора был радиоприёмник и проигрыватель грампластинок, поэтому патефон было решено продать. На толкучке папа поставил его рядом с собой и пока торговался с потенциальным покупателем, патефон, по папиному выражению, «умыкнули».

Казначеем в семье была мама. Все заработанные деньги складывались вместе. Папа относился к деньгам спокойно, полностью полагаясь на мамин хозяйственный опыт.

Если папа входил в комнату со смущенной улыбкой, держа руки за спиной, (мама называла это состояние «наивным»), значит, он получил премию и принёс подарок. Часто это были конфеты, торт или пирожные. Папа любил пирожные «эклер» и «наполеон». Были и большие подарки: хрустальная ваза для фруктов в виде ладьи, золотая брошь маме, швейная машинка, о которой я даже и не мечтала. Учась в институте, я на руках шила себе блузки из ситцевых или шёлковых старых папиных рубашек, которые маме жалко было выбрасывать или пускать на тряпки. Свой первый фотоаппарат папа сменил на ФЭД, а позже, тоже на премиальные, купил себе «Зенит», а мне «Смену», купил фотоувеличитель. Плёнки он проявлял сам, а печатали фотографии мы вместе. Очень волнительными были мгновения, когда на белых прямоугольничках фотобумаги появлялись знакомые лица или чем-то памятные места. Конечно, фотографии были далеко не высокохудожественные, но с помощью фотоувеличителя можно было изменить размер изображения, напечатать часть кадра, сделать фото более светлым или часть затемнить. Словом, мы экспериментировали и творили.