Мортофидем. Акт 1. Суд Посмертия

Стих Третий

Набатом прозвенело небо!

И, взгляд стремглав наверх пуская,

Ловил я мысли чёрно-склепа.

Но дух цепляла тупая запятая,

Что предо мною чёрны-стены

С величьем стали куполов

И жадный звон колоколов

Казала всячески блаженны.

Однако шёпот всё манил

Во мрак пока что запертых дверей,

Здесь каждый умерший хранил

Тот плач, что был уж всех страшней.

И каждый умерший стоял толпою

Спиною предо мною, пред вратами,

Пред незабытою чертою,

Что угнетает нас грехами.

Грехами позабытой мысли,

Изречий злобных взглядов

И полчищ глупых тех развратов,

Что нас однажды и угрызли.

Угрызли совесть повсеместно,

И мне то кажется надменным,

Ведь всё же, видно, неуместно,

Быть здесь ясным, совершенным.

Но я бросаю мысли в пустоту,

Не зная, что ещё помыслить,

Души извечной скрывая черноту,

Я верю, не время здесь фальшивить,

Лишь…

И заскрежетали великие те двери,

Что ограждали умершим их путь,

И, будто бы играя на доверье,

Посмертье показало жуть…

Загромыхало величье статуй,

Блистая доспехов чёрной сталью,

И ужасающей защитной дланью

Громадин молчаливое то «Здравствуй»,

Мне казалось столь двуличным,

Что сих двоих мечи стальные

Являлись мне лишь символичным,

А глазницы шлемов столь пустыми,

Что в них лишь ужас тысяч мертвецов

Звучал знакомым всем проклятьем,

А взгляд их был уж столь суров,

Что скрыться сложно междурядьем…

И отмечал тот звон колоколов

Всякого, прошедшего те двери,

И страх, и ужас с двух фронтов

Тянули нас без всякой меры.

Рыцари, молчание храня,

Наш строй держали ровным,

Был покой их безусловным,

И так прошло, казалось, полдня.

Глядел я в залы чёрно-храма,

Где решались судьбы мёртвых,

А после в коридорах тёмных

Пропадали — Вот же драма!

Направо уходили так блаженно,

А влево… все в слезах,

И те шагали убиенно,

Навек скрываясь впотьмах…

***

Стрелою белой очерчен небосвод,

И ярок час, колоколов двенадцать бьений,

И добр столь был мореход,

Мне не сдержать объятий рвений.

И пуще зависти глаза горят зловеще,

Внушая горечь, кислый вкус,

И грустный сон казался веще,

Чем обездоленный Иисус.

Тот предок был необычайным,

Любил он нас, любил людей,

А в мире не было кого его святей,

А мир всё ж был бескрайним.

Но гнусен был шаман и чародей,

Он жалок был душой и сердцем,

Он проклинал уж всех детей,

Что мореход одарит жизни килогерцем.

И пуст забвений час в тумане

Холодных серых частых дней,

Что воют, лают, ноют в ране

Проклятых навек семей,

Чьим родным был добрейший,

Не истерзанный духовный вождь,

Под злобы не попавший дождь,

Человек уж был простейший…

И грозно рвёт туман на части,

Вырывая дух из плоти,

Будто бы не различая масти,

Звон колоколов, уж по погоде…