Четыре года времени

За день до конца света женщины всё так же будут
Охорашиваться в примерочных,
Покупать платья, но главное — туфли-лодочки,
Удобные, мягкие,
Чтобы не жали, если придётся
Идти по красной дорожке, по мраморным белым ступеням
Лестницы, нисходящей к морю,
В леопардовых пятнах теней и солнечных бликов,
Или по разноцветным плиткам танцпола,
Музыка, белое вино запотевает в бокале
И рядом кто-то красивый, сильный и загорелый,
Но главное — туфли-лодочки и новое платье,
Для жизни красивой, лёгкой и беспечальной.
Ах, говорит она, примеряя дома украдкой, ну что за дура,
Эти туфли
Опять, конечно же, жмут, опять я купила
На размер меньше.
Но ничего, это ведь буквально
На один-единственный вечер, завтра
Все равно конец света, кому они будут нужны потом,
Эти туфли.

У нее болит голова живот

У нее болит голова живот
Но она города переходит вброд
Ей нарком луначарский сказал – вперед!
И она идет
И глядит на нее трудовой народ
Коллективный разинув рот
У нее болит голова живот
У нее лягушонок внутри живет
Регулируется декретом ВЦИК
Лунный цикл
У нее болит голова живот
У нее сейчас каждый день как год
Под тапера скачет восставший флот
И старпома бьет
Ах духи москва краснозвездный шик
Во дворе братва примыкает штык
Каждый план велик каждый осип брик
На худой конец Мандельштам

Эта шалава стреляет с двух рук

Эта шалава стреляет с двух рук
Определяясь на свет и на звук
Красная шапочка серый волчок
Так начинается первотолчок
Жил-был у бабушки черный баран
Наполеоновских войн ветеран
Лычки петлички да два костыля
Где он проскачет трясется земля
Чепчики тапочки спицы крючки
Так протирает старушка очки
Красной волчанкой больная больна
Мертвые губы бормочут «Грена…»
Крутится вертится серый волчок
Зубы сомкнул на хвосте и молчок
Так улетает в закат эскадрон
Белая армия черный барон…

Сирин

Птица Сирин песней горло полощет
Белым пером трепещет
Ее можно видеть вон в той берёзовой роще
На рассвете и на закате
Я ведь давно увлекаюсь этим самым bird watching
Птиц тут у нас немного, всё больше дрозды и дятлы
Мухоловки-пеструшки малиновки горихвостки
У которых самцы одеты много ярче чем самки
Несколько раз наблюдала сизоворонку
Иволгу прошлым утром, вот здесь в тетради
Я записала это точности ради
Сирин я знаю редкая птица всё же
Мне её в бинокль рассматривать неприятно
Одутловатые щёки глаза закисли
Зоб увеличен дряблая кожа обвисли груди
Хвостовые перья в сухом помёте
Мало ли что про её повадки болтают люди
Я же не фольклорист какой-нибудь а bird watcher
Впрочем взгляните сами
Сразу меня поймёте

смотри, какое лихолесье чернолесье

смотри, какое лихолесье чернолесье
смотри, какие гномы леголасы
смотри какой красивый мартин фримен
почти что хоббит
выходит входит
а мы с тобой такие орки полудурки
у нас такие и хваталки и подпорки
мы оба-два сегодня на берег пехорки
сошли с моторки
втыкая походя нефритовые жезлы
куда б ни влезло
а мы с тобой такие чурки и окурки
а ну-ка как тебя Шарапов сбацай мурку
покуда чайник теплится в дежурке
пыхтит в каптёрке
а мы туда где салютуют пионерки
где поднимают флаги на поверке
где лорда нашего над лесом светит око
во сне высоком
ах пионерка
и всё померкло
и всё ж смотри какое красное на синем
смотри какие эльфы леголасы
смотри какое лихолесье чернолесье
смотри какой красивый маргин фримен
почти что ватсон.

ОДА НА ОТКРЫТИЕ ПАМЯТНИКА ЮРИЮ ГАГАРИНУ В ЛОНДОНЕ

…и эта
планета, где удобней быть гранитом
и бронзой, отдающей холодком,
чем из костей и мяса мужиком
де до героя, что устал кончаться,
суровое секретное начальство
не докричится…
чем при жизни монументом,
удобнее смотреть, забив на ,
на знаменитый, но чужой парламент,
и девки красоты необычайной
кроят приморский бриз подобно чайкам
близ постамента…
глазами, что не знают катаракты,
гляди на мир, где в новостях теракты
важнее, чем космические старты,
где за тобой, как дверь кинотеатра,
закрылся космос,
земля, когда посмотришь с ,
или куда б тебя ни водрузили -
уже не шар, но плоскость…

вот великий муж идёт с Востока на Запад

вот великий муж идёт с Востока на Запад
всё перед ним лежит расставляет ноги
влюблённые народы
маленькие города
там куда он шагает всё серое белое засыпанное снегами и нету
ничего воистину достойного
позади всё оплодотворено цветёт радуется воспевает п
равильные законы великие предписанья
ибо каждый маленький беззащитный смертный
понимает чует страдает терпит
каждый тоскует в отдельном теле жаждет слияния соединенья
ибо сколько бы мы ни старались
сколько бы ни слагали друг с другом конструктор лего
плоть приставляя к плоти
всё равно каждый сражается в одиночку
сам по себе неслиянный на сквозном свистящем
потому все мы приветствуем Великого Мужа
по мере прохождения которого по указанному маршруту
не остаётся ни твёрдых форм ни отдельных
тел лишь розоватое колеблющееся море плоти
тысячи лиц подъемлющее к восходящему солнцу
что вы все крохотные заживо разлагающиеся уроды в своих
коробочках малометражках
что вы знаете о полном абсолютном восторге
нерастворимом счастье
о свободе и радости постиженья
смерти нет одиночества нет
старости страсти предательства подозрения
только чистая радость могучий разум
пальцами ощупывающий дальние звезды

полный говоря по-русски по-нашему вышел аллес

полный говоря по-русски по-нашему вышел аллес
так они стояли и любовались
черной водой коцита
сколько врагов проплывает мимо
друзей тоже
канули мордовороты в водовороты
что вспоминается пафосно скажем на смертном ложе?
в детстве хотел быть пиратом
или пожарником
в общем одно и то же
их сюда на берег привез икарус
шашлыки казан-мангал ящик водки
пиджаки малиновые
золотые цепи
вот они стоят дожидаясь лодки
черный парус
говоря по-русски по нашему самый цимес

ЧЕТЫРЕ СОНЕТА И ХОР

Персей

одеваются поля в ночь военного покроя,
меркнет зеркало луны, из оврагов тянет гнилью…
не глядеть в ее глаза — техзаданье для героя,
прыгающего с небес, раскрывающего крылья.

видишь, вот она парит, мокрый воздух взглядом роя,
слышишь, вот она свистит в лопухах и чернобылье…
стали камнем и травой те, что здесь ходили строем,
стали камнем и травой те, что здесь вообще ходили.

хмурый выблядок небес, в обозначенную точку
он просыпался икрой из-под вспоротого брюха
мертвой рыбы заводной на посадки асфоделей,
где с калашом наперевес скачет девочка-старуха
и из глаз ее глядят те, кто ей в глаза глядели…
в детстве мать ему врала, что отец — военный летчик.

Андромеда

когда меня поставили к столбу
отечества недрогнувшие руки,
когда бранили бойкие старухи
и наготу мою и худобу,

когда любой слюнявый идиот
таращился на бедра и живот,
я ожидала этого, который,
восстав из вод, прикончит этот сброд.

звала его, но сверху пал другой,
такой же бедолага и изгой,
как я сама, но с молнией в горсти,

и рот зажавши темными руками,
смотрела я, как одевает камень
того, что так спешил меня спасти.

Даная

было мокро и тепло и стрижи кроили тучи,
он вошел и глянул так, что мороз пошел по коже.
повернулся и сказал, что бесспорно будет лучше,
если я подохну здесь и щенок поганый тоже.

ускользая на закат, одинокий бледный лучик
точно нож дрожал в изножье у распахнутого ложа.
я кричала из окна — батя, это будет внучек,
крутолоб и светлоглаз и на нас с тобой похожий!

точно гром его шаги, как тиски его объятья.
погляжу перед концом в багровеющее око.
никуда не унести тяжелеющее тело.

никуда не убежать в слишком тесном белом платье.
никому не рассказать, как темно и одиноко.
то ли ветер дверью хлопнул, то ли ласточка влетела.

Горгона

я глядящая из глазниц любого
погремушкой гремящая черепной костью
эй готовьте ваши галушки борщи пилавы
принимайте гостью

у меня и для вас угощенье давно готово
вот они ваш орел двуглавый ваш змей триглавый
за столом сидят лакают свинец и олово
меряются силой и славой

это я ее отмеряю вам полной горстью
это я свищу в свое золотое горло
над земною полостью
это у меня на обеих крылах наколото
ни один персей не ухватит меня за волосы
ни один пегас не спрыгнет в цветы и травы

красота моя безупречна поскольку брезгует плотью

Хор

убитые встают, в аорте их вода,
убитые встают, сейчас и навсегда.
отдай мою шинель! гори моя звезда!
ты слышишь, бедный мой? они идут сюда.
над лучшим из миров лежит ночной покров
и пучится землей отрытый наспех ров,
скорей вбивай центон! скорей кусай патрон!
на пустошах, где сон и страшный турворон.
пусти ему ихор! дери ему вихор!
греми, воздушный хор, пока не кончен спор!
так дуй в свою трубу, свисти в свою судьбу
из дырочки в паху и дырочки в зобу,
пока не кончен бой подвижного стекла,
пока живая кровь в канавы не стекла,
пока отважный гек и смертоносный чук
срастаются навек, штурмуя каланчу,
где снайперша, склоняясь со страшной высоты,
прохожим раздает багряные цветы.

ПОЧТАЛЬОН

И вот он стучится в дом,
И те, кому хватило силы,
И те, которые двигаются с трудом,
Ему стаканчик подносили
И заходить скорей просили.

Сначала травы колосились,
А после покрывались льдом.

А он садится у стола,
Пустого крестится угла,
И речь он сам держал сначала,
А после речь его вела.

« мама и отец!
Я здесь лежу как есть мертвец
Я больше не увижу света
И тот, кто вам расскажет это
Есть мой посланец и гонец
Но несмотря что я
Его вас
И всем передаю приветы
В краю берез родных осин
Я был и есть ваш верный сын

И кстати передайте Оле
Что я любил ее в школе».

И вот он проходит оврагом логом,
Где кроты и прочие
Уж никак не более недотроги
Чем газетная выгоревшая бумага,
На которой нарисован план операций,
И которая годится .

И ветер приходит с севера с юга,
А он проходит лесом и лугом,
А он проходит берегом плоским,
И полем, нарезанным на полоски,
И облако в виде посмертной маски,
Запутавшись, виснет в ветвях березки,
Где голубь трубит, оттопырив губы,
И стонет его подруга,
А он опять становится на постой:
Вот — он заходит и крестится пустой
Красный угол.

«Друзья былые и родня
Примите этого меня
оврагом логом
Я к вам спешил посредством тела
Что не хотело
Поскольку мертвым есть пределы
Но нет пределов для меня
Я помню белый
И деревянного коня

обними-ка друга
При них при всех при свете дня
Лишь с ней тебе я изменял


Так передай соседке Оле
Что не люблю ее я боле»

И зеленели зеленя,
А после зарастали вьюгой.

И вот он проходит тропой такою,
которой кабаны идут к водопою,
И их вожак с человеческой головою
Говорит ему — сегодня нас стало двое.
Оврагом логом, крутым дорогам
Этот шел ко мне, чтобы поговорить о многом.
Я, говорит, давно наблюдаю эти
Огни над лесом — через каждые два на третий
День — и что там, скажи, летает печальным строем,
мы тут во ржи над пропастью землю роем?

Он отвечает — это живые души
, выбравшихся на сушу,
ядра в казенную часть и в жерла,
Распевающих «сильный державный» и « не ».
— Нет, отвечает вожак, это там за лесом
Испускает свет то, что зовут прогрессом.

И вот он снова проходит оврагом логом,
Где круглые солнца встают чередой над лугом,
Среди снующих живых, жующих сахарный лотос,
Мимо болот, где расцветает логос,
И вот он снова подходит к жилищу, такой простой,
Стучится в двери и крестится пустой
Красный угол.

«Мои родные сын и дочь
Не прогоните батьку прочь
Пришедши темными путями
Чтобы вот тут сегодня с вами

Я есть высоких зрелищ зритель
Я ваш потерянный родитель
А если вы о цвете глаз
То он меняется у нас
Восставших из земного праха
Во тьму без страха

И кстати передайте Оле
Пусть мне поставит свечку что ли»

И расцветало, а потом
укутывалось снегом поле.

Вот я, я становлюсь все меньше
В глазах живых мужчин и женщин,
Вот я иду оврагом логом
чтобы вам сказать о многом
Я кто, я голос, я никто,
Я человек, в пальто,
Я оболочка оболочек,
Вместилище сынов и дочек,
Я отдал свой язык чужим,
которыми мы там лежим.

И вот он снова проходит оврагом логом,
Где голый ветер свищет во поле голом,
И постепенно вырастающий в нем новый голос
Колется и болит, растопырившись, словно колос,
Словно бы малый якорь крепко вонзился в мякоть
Левого глаза так, что даже и не заплакать.

Мимо сборщиц травы маленькими руками,
во рвы, что они зовут облаками,
Мимо мертвых, во рвах лепечущих тихой речью,
Мимо ночи, ползущей ему навстречу,
Мимо орла, который, тяжел и страшен, проносится мимо башен-
орудия на танке, который уже не страшен.
Леса и поля мимо, а как иначе,
Мимо обломков слов, что уже ничего не значит,
Ветер врастает в юг, как в палец врастает ноготь,
И все это вместе врастает в полночный деготь,
Мимо пучков травы, мимо кустов полыни,
Мимо всего, что было и уже не будет отныне,
Вот он идет и видит — вот огоньки в долине,
Горстка домов, расползающихся по глине,
Там, где нигде никакой не отыщет ,
И вот он сходит туда, словно тростник пустой,

И заходит, и крестится на пустой
.

Не совсем живой проходит по этажам