Свиток 2. Непобедимый

— Да-а… — завистливо протянул Витек. — Большое колдовство!

Хм. Я задумчиво оглядел Витька. Парнишка бойкий, шустрый, явно не дурак, все на лету схватывает. А не сделать ли мне из него подносчика пива? В смысле, ученика шамана? А то болтается, как не пришей, не будем говорить, чего — куда. А тут солидное ремесло, должность хоть и нервная, но уважаемая, и мне, опять же, грязную работу будет на кого свалить.

— А ну-ка, Витек, — вкрадчивым голосом начал я, — возьми-ка вон ту каменюку ага, вон сюда приставь, наклони чуток и другой каменюкой сверху ударь. Да не лупи ты со всей дури-то, рубило сломаешь, осторожненько, потом сам почувствуешь, как надо. Ага, вот вдоль вот этой линии, так и долби. Пусть кусочки маленькие отлетают. Это неважно. Лучше лишние полдня постучать, чем с одного раза все испортить. Вот, молодца. Вот так и бей. Ага, молодец. Все на лету схватываешь. Так что попал ты, короче! Я говорю, стучи давай, — работы еще непочатый край, а он отвлекается!

Следующие три дня Витек упорно стучал под моим бдительным присмотром, щенки резвились рядом в травке, охотясь на кузнечиков (даже эти сучьи дети намекают мне на мои обязанности), а я мыслил. Все о том же — о празднике.

Казалось бы, такой пустяк! Да и что с этим дикарями чикаться? Как скажу, так и будет! Не считая Лга’нхи и Осакат, «забритые» и их новые семейства — люди фактически подневольные. Коли уж я Лга’нхи уговорил общее племя с «забритыми» создать, мотивирую это тем, что из этого «забритого» племени можно в любой момент выписаться, стоит только мне узор со шкуры стереть. И, мол, когда придет время наше племя возрождать, мы…

А вот с «забритыми» и их семействами все было не столь гладко. Если с бабами все вроде понятно, бабы да дети с бою взяты и новым хозяевам-мужьям отданы. Дело, может, не столь уж приятное, но привычное, из рамок местных обычаев не вылезает.

А вот с самими «забритыми» — дело куда сложнее. И непонятно, чья «неволя» более лютая — у них или у пленных баб. Может, формально, ни у нас с Лга’нхи, ни даже у Леокая власти, над ними никакой и не было. Но и собственной власти в смысле воли (или, вернее, Воли с большой буквы), они не имеют.

Мое попадание в иной мир — пустяк по сравнению с тем, как «попали» они, когда верблюжатники, уничтожив их племена, сотворили из них некую подвластную себе людскую массу. Это я Там жил, зная про разные формы организации общества, разные культуры, разные менталитеты. А они, их предки, может быть, по тысячам лет жили в абсолютно не меняющемся мире. Или меняющемся настолько медленно, что человеческое восприятие не в силах было это заметить.

Еще Там читал, что 99 % истории человечества приходится на каменный век. В смысле, с тех пор, как миллионы[5] лет назад, получеловек-полуобезьяна начал использовать каменные инструменты, и до моих компьютерных дней человечество жило в том самом океане безвременья, о котором у нас сохранились лишь крупицы знаний. Менялись климат и фауна. Люди постепенно все больше уходили в своем развитии от обезьян и так же неторопливо, со скоростью биологической эволюции, развивали технологии.

Человечество медленно и неторопливо расползалось по земному шару, заселяя материки. Дралось, мирилось, чему-то училось и что-то забывало. Рождались и умирали народы, культуры и расы, а на их обломках появлялись новые. Да что там расы — рождались и умирали новые боги и религии, о которых мы так никогда и не узнаем. Мамонты, саблезубые тигры и неандертальцы сошли с дистанции, не выдержав гонки, а нам, тараканам да крысам, хоть бы хны — живем и в ус не дуем, пищим под очередным тапком, сучим лапками, хрустим хитиновыми оболочками, а выживаем.

И вот почти весь этот огромный срок существования человечества, 99 % занимает каменный век. Громоздкий и неторопливый. А на долю бронзового века в оставшемся проценте приходится не меньше трети, а то и половины этого последнего процента[6].

Да, лишь 0,6 % от времени всего существования человечества понадобилось нам, чтобы пройти дистанцию от кинжала из дрянненького железа до космического корабля, искусственного разума и трехслойной ароматизированной туалетной бумаги. (Не будем о грустном.)

Жителю 0,6 % века перемен очень сложно представить себе столь неспешное существование века каменного. Когда инструмент, сделанный пра-пра-и-прочие-«пра» дедушкой тысячу лет назад, или платье, которое носила аналогичное количество «пра»-бабушка, ничем не отличался от тех же инструментов и платьев, что использовали их потомки. Жителю XXI века, в котором мода меняется каждый сезон и западло ходить с мобильником прошлогодней модели, это кажется невероятным. Но что поделать — такова жизнь.

И вот в эту тягучую и незатейливую жизнь влетают «верблюжатники» и все ставят с ног на голову! И куда тут бедному дикарю, который знает только один вариант существования, один образ жизни и мыслей, податься, когда весь его мир рушится в один короткий миг? Потому вот и жмутся они в одну кучу, как испуганные дети, и хватаются за знакомые ориентиры, лишь бы не потеряться в бурном потоке пугающих перемен. Потому и готовы терпеть подобное неестественное существование в качестве наемного войска, хотя можно только догадываться, как это действует им на нервы. Ну и, конечно, с радостью бегут за тем, кто готов взвалить на себя ответственность вести их куда-нибудь по этому страшному и непривычному миру.

Но не дай бог этому самозваному Вождю оступиться, свернуть не туда, заплутать в трех соснах. Вся накопившаяся ярость испуганных и измотанных переменами людей обрушится на его голову, и тут уж никому не поздоровится. Под моим и Лга’нхи началом сейчас ходит как минимум полсотни потенциальных бомб-психов. И с этим надо что-то делать.

А правильный ответ тут будет — «Панки».

— Ох, непрост. Непрост был прошедший го-о-од!!! — завывал я на примерный мотив «В лесу родилась елочка». — Много чудного и странного произошло от прошлой весны до сегодняшнего дня!

Большой разлад был в мире духов! И большие битвы были на земле! И бился я и там, и там. И глаза мои уставали от потоков крови и зрелищ!

Много говорил я с духами. Советовался с предками. И допрашивал демонов! «Нет, — сказали они мне. — Мир больше никогда не станет прежним! Но жизнь продолжится, если те, в ком будет Сила, не дрогнут и выстоят!»

«Но как жить в этом новом мире? — спросил я Тех Кто Знает. — Как жить в мире, когда сыны Быка не могут ходить за стадами? Дети Тюленя — плавать в море, Дети Медведя выгнаны из лесов, а Дети Козы не могут растить зерно и обрабатывать бронзу? Как жить в мире, который заполонили порождения Тигра, верхом на горбатых демонах?»

«Живи! — ответили мне Они. — Живи так, как должен! Почитай свой тотем и своих предков, ибо они породили тебя. Но заботься в первую очередь о детях своих, ибо погибнет род, и вместе с ним и все предки, и даже ПраОтцы истают, как роса на солнце.

Когда пойдешь ты по степи, стань сыном Быка, окажешься на море, плыви, как учил Отец-тюлень. В лесу — обернись Медведем, а в горах — обратись к Матушке-козе. И тогда выживешь сам и дашь жизнь своим детям. Учитесь друг у друга. И станете вы сильными и победите Демонов!»

Собственно, подготовка праздника была, мягко говоря, нестандартной.

Мы, наконец, распрощались с Бокти, более-менее честно поделив награбленное имущество, и свалили из поселка, возвращаясь в Вал’аклаву. Но на третий день пути причалили в удобном месте, чтобы отметить, наконец, праздник Весны. Ибо не дело это справлять свои праздники в чужой компании да на чужих глазах.

А если честно, просто хотелось скорее уйти из опостылевшего поселка, в котором одни чувствовали себя завоевателями, а другие — побежденными. А так через три дня совместной гребли, нескольких общих ночевок и на абсолютно новом месте, мы хочешь не хочешь, а превратились в отдельное племя.

Морячки Кор’тека сплавились ниже. Для них праздника, увы, не будет. Потому, как шамана они с собой не взяли. Ну да, как мне мутно пояснил Кор’тек, у морячков, которые специализируются на дальних переходах, есть какие-то свои особые процедуры, позволяющие не участвовать в возрождении жизни на земле и при этом оставаться «люди». Как-то их шаман умудряется перекидывать благоволение Предка на всех соплеменников, как бы далеко от поселка они ни заплыли. Не иначе, волшебством «телепортации» владеет.

Затем я приказал, то есть попросил, Лга’нхи сходить с мужиками на охоту и тащить на стол все, что смогут добыть, даже рыбы наловить и травок лесных набрать.

Его это, мягко говоря, не обрадовало. Но извините. Тут такая местность, что «больших братьев» искать долго придется. Потому как они подобную лесостепь не больно уважают. Еще сложнее было с тюленями. И даже тутошние овцекозы, как заявил мне наш калека, и то были неправильные. Завалить медведя, конечно, было можно. Проблематично (видел я следы этой зверушки — это, блин, мамонт какой-то, а не медведь), но можно. Но из «детей медведя» у нас были только один вояка да несколько баб с детишками, в свое время доставшиеся пиратам от лесных, а уже от пиратов попавшие к нам. Так что я решил, что ради них огород с медведем городить не стоит. И так у меня полный гастрономический интернационал, и если каждый будет требовать привычную зверушку — крыша съедет.

А с другой стороны, аиотееки своим подчиненным вообще праздников не устраивали. И потому-то они отчасти и были такими покорными, что полноценными людьми себя, без участия в возрождении жизни на земле и ежегодного единения с духом Предка, чувствовать не могли. А тут, заполучив свободу, каждый втайне мечтал, что вот опять как раньше… Хренушки! Под смену гастрономических пристрастий я решил менять идеологию. И даже, отчасти, религию.

Еда. Я бы и сам «тогдашний» не понял, что такое еда для этих людей. Для нас еда — это либо развлечение, либо повседневная рутина. Пошел в магазин, набрал продуктов, расфасованных в пакеты и коробки, дома приготовил — разогрел — съел. Или пошел в ресторан и давай смаковать, чего там очередной гений кулинарии насочинять извратился.

А тут слово «еда» и слово «жизнь» были однокоренными. Тут еду добывали собственными ручками, подчас с риском для жизни, но в любом случае тяжелым трудом. А голод — это не когда в магазин сходить лень. Это когда смерть стучится в дверку и зовет с вещами на выход.

Это Там считается, что, если половину своих доходов человек тратит на еду, — он бедняк. А тут человек не зарабатывает деньги на машины, шмотки, развлечения, турпоездки или будущую пенсию. Тут почти вся человеческая деятельность сосредоточена на добывании Ее Величества Еды. И Тут еда все еще и еще-и-еще долгие тысячелетия будет главной валютой, главным сокровищем и тем, ради чего не зазорно убить. Потому что почти всегда твоя еда — это и так чья-то смерть.

Так что смена гастрономических пристрастий тут действительно была сменой идеологий. Вон тот же Лга’нхи — первый раз в жизни не убил чужака и в тот же вечер угостился кашей! (А ночью, гы-гы, оценил эффект.) Чем больше новых и разных людей встречал, тем разнообразнее становился его стол. И пусть он сколько угодно заливает о простых и правильных обычаях степняков, а крабов в Вал’аклаве жрал так, что даже местные приходили смотреть и удивлялись, куда ж в него стока лезет?