Мамин день рождения

Рубеж между осенью и зимой — время, когда в Камбрии испокон веков отмечают Калан Гаэф — праздник и веселый, и щедрый на угощение, но и страшноватый тоже. Старики и поныне рассказывают, как в былые годы именно в Калан Гаэф выходил из Аннона и потом целых шесть ночей властвовал на земле мрачный и грозный Гвин ап Ллуд, правитель мертвых и охотник за человеческими душами. Как же боялись те, кто нетверд духом, зловещего завывания белых красноухих псов его своры! И как же хорошо, что однажды явилась в Дивед великая ирландская богиня Немайн и именем Богородицы изгнала Гвина из Британии! А сколько хорошего сделала она для камбрийцев потом! Прекратила все усобицы, помогла разгромить саксов Хвикке и Уэссекса, заключила вечный мир и союз между Камбрией и англами Мерсии, научила людей искусству строительства машин, перед которым померкло волшебство древних богов... А самое главное — вернула бриттам уверенность в себе и веру в будущее. И навсегда осталась в их стране, став ее Хранительницей!

Немайн в Камбрии и любят, и, что греха таить, побаиваются, хотя и не так, как прежде боялись Гвина. Знают: справедливая она, незаслуженно не обидит. Так что больше всего камбрийцы опасаются, что она вдруг возьмет да и покинет Британию, как уже бывало в старину. Опасаются, но в глубине души понимают: никуда она теперь отсюда не денется: ведь породнилась она с двумя прославленными диведскими кланами, Вилис-Кэдман и Плант-Монтови. И мать у нее теперь здешняя, и муж тоже здешний, и дети растут истинными бриттами. Бывает, разговорятся местные жители друг с другом, поделятся этими своими соображениями, а потом и пойдет разносить их молва если не по всему острову, то уж по Республике Глентуи точно.

До маленькой Таньки разговоры эти тоже иногда долетают, и уж с тем, что мама ее справедливая и незаслуженно не накажет, она соглашается безоговорочно. Но вот домоседки из мамы, что бы там про нее ни говорили, уж точно не получилось! И сейчас ее тоже нет дома: умчалась вчера вместе с папой по каким-то делам в Кер-Мирддин к верховному королю Британии, старому Гулидиену ап Ноуи, да так пока и не вернулась. И, как назло, еще и нянюшка Нарин разболелась: уже третий день, как у нее жар и кашель. Вот и не с кем Таньке поиграть! Да что поиграть — и поговорить-то не с кем: все в Жилой башне давно спят — кроме разве что ночной стражи. Только ведь со стражниками особо не поболтаешь: не положено им разговаривать во время службы — даже с дочерью Хранительницы...

Таньке шесть лет — вернее, уже почти семь: долго ли осталось ждать до Рождества? А живет она, сколько себя помнит, в раскинувшемся в низовьях реки Туи городе Кер-Сиди, где у домов белые стены и зеленые крыши, в стоящей на высоком холме Жилой башне, в маленькой уютной комнатке как раз под маминым кабинетом. Так-то имя у нее ирландское, Этайн, да только до́ма куда чаще звучит непривычное для камбрийского слуха слово «Танька». Жителям Камбрии в слове этом чудится что-то огненное — ну так волосы у нее и правда рыжие. Впрочем, разве удивишь бритта рыжими волосами? Вот Танькины уши — дело другое: ни у кого, кроме мамы, таких она больше и не встречала: длинные, заостренные, они торчат в стороны, взлетая вверх, когда Танька радуется, и опускаясь, когда огорчается.

Глаза у Таньки тоже необычные — огромные, как у мамы, и ярко-зеленые, как у папы и у бабушки Элейн. И видят они тоже не так, как у всех ее знакомых, не считая мамы: в лунные ночи Танька различает цвета, как днем, а днем легко может разглядеть звезды на небе. Правда, вот яркого солнечного света они совсем не выносят: тут же принимаются болеть и слезиться. Но слабенький огонек свечи им вовсе не помеха. А сейчас как раз свеча и освещает Танькину комнатку.

Свеча толстая, восковая, вкусно пахнущая, горит ровным пламенем в ажурном фонарике, вырезанном из сухой тыквы-горлянки. И не отойдешь от него: еще загорится, чего доброго! Вот и сидят из года в год, сменяя друг друга, камбрийские детишки возле этих светильников каждый Калан Гаэф, сторожат огонь. Не от пожара: фонарик ставится в посудину с водой, так что если и зазеваешься — беды не случится, разве что попадет от родителей за испорченную игрушку. Но вот если огонь погаснет до рассвета... Хоть и новый это обычай, а успел уже обрасти всяческими поверьями: кто-то верит, что не будет тогда удачи до самого лета, до самого Калан Мая, а кто-то боится и еще худшего: болезней, смертей...

А виной всему давняя ошибка маминого Учителя: во время последней своей болезни попросил он мэтрессу Нион, тогда еще совсем юную, «сделать на Самайн тыкву с глазами». Ох, и долго разыскивали по Кер-Мирддину южный овощ: вышло точь-в-точь как в ирландской сказке про курочку и орех. Нион попросила тыкву у Гвен, будущей Танькиной тетушки, та — у госпожи Элейн, будущей Танькиной бабушки, а уж та выпросила у своего мужа, мэтра Амвросия, будущего Танькиного дедушки Эмриса, редкий плод из его сада. С тех пор и повелось в Диведе, а потом и в Глентуи: каждую осень взрослые и дети вырезают из горлянок фонарики один другого причудливее — и непременно делают им большие страшные глаза. Только вот горлянки эти все привозные, с рынка, — а значит, сухие и твердые: резать их трудно, зато ненароком свечкой подпалить — проще простого. Это потом уже выяснилось, что Учитель имел в виду совсем другую тыкву, большую и сочную, каких в Камбрии отродясь не бывало. Должно быть, растут они пока еще только где-то далеко за океаном, как и знакомый Таньке только по маминым рассказам подсолнечник с огромным цветком, похожим на солнце, как и неведомые овощи картофель и помидор...

Танька вспоминает эту историю — и воображение уносит ее в далекую загадочную страну, где живут странные люди, никогда не видывавшие ни коров, ни лошадей, ни пшеницы, ни овса, не знающие колеса́, но все равно создавшие свои королевства и даже построившие пирамиды, почти такие же, как в Египте. Вот бы оказаться там на самом деле, посмотреть, как жители тех краев обходятся без таких привычных и знакомых вещей! А еще — узнать, какие в заокеанских землях растут деревья и травы, какие звери бродят по тамошним лесам!.. Увы, сначала надо вырасти, а потом еще и дождаться, пока в Камбрии научатся строить такие корабли, на которых можно будет пуститься в плавание через весь океан. Вот и остается Таньке лишь мечтать о путешествиях — и рисовать то, что она никогда не видела наяву... Нет, огонь она, конечно же, не упустит: не так это уж и трудно. Ну, устроится она рядом с фонариком, ну, положит рядом с пером и чернильницей еще и запасные свечки и щипцы для снятия нагара... Пожалуй, сначала она нарисует бредущего по пустоши угрюмого бизона, похожего на косматого быка, потом — огромного величественного кондора, парящего над снежными вершинами гор, потом — стройную гибкую пуму, бегущую по песчаной пустыне между странных, похожих на колючие огурцы, растений, а потом...

А потом непременно вернется мама, и ее, наверное, удастся упросить рассказать какую-нибудь интересную сказку. Сколько уже слышала их Танька — про мальчика Маугли, воспитанного в лесу в волчьей семье, про неведомого, но замечательного храброго зверька по имени Рикки-Тикки-Тави, доблестно сражавшегося с огромными и страшными змеями, про Принцессу, чересчур любившую машины, и Свинопаса, который на самом деле был принцем... А однажды мама по неосторожности вздумала рассказать Таньке историю маленького мохноногого человечка по имени Бильбо Бэггинс, отправившегося вместе со старым волшебником и с тринадцатью подземными фэйри в поход за сокровищами. И всё было ничего, пока история эта не дошла до попадания Бильбо с товарищами в плен к лесному королю. Вот тогда-то Танька и встрепенулась. Король, живший во дворце-пещере под холмом, вдруг показался ей каким-то очень уж подозрительно знакомым. «Мама, а как звали этого короля?.. А глаза у Трандуила были такие же, как у нас с тобой? А уши?.. Значит, этот самый лесной народ — на самом деле мы, сиды?» И мама, хоть и с заминкой, но согласилась: да, сиды — ну, разве что самую малость другие.

С тех пор фантазия стала часто уносить Таньку в таинственную Срединную Землю, где жили их с мамой сородичи — мудрые, как университетские мэтры, отважные и великодушные, как рыцари короля Артура, а в свободное от войн и прочих бедствий время — беззаботные и шаловливые, как дети. И сама их страна тоже рисовалась в Танькином воображении во всех подробностях — с бескрайними лесами, с высокими горами, с широкими реками — всё это было совсем не похоже на маленькие дубовые рощицы Глентуи, на покрытые посевами овса и ячменя пологие холмы Диведа, на неспешно несущую свои воды к близкому морю Туи! И как же звала эта Срединная Земля Таньку к себе — вот только как найти туда дорогу?

Вместе с Бильбо прошла Танька в своих мечтах весь путь от Шира до Одинокой Горы и обратно, спасалась от коварного Голлума, от злобных орков — и от своих лихолесских сородичей тоже. А мама отчего-то становилась задумчивой и грустной каждый раз, когда слышала просьбу рассказать новую «сказку про сидов». И все-таки почти всегда уступала этим просьбам и рассказывала Таньке историю за историей — сначала про Бильбо, а потом, когда они закончились, про его племянника Фродо. А на прошлый день рождения она даже подарила Таньке настоящую Алую Книгу, пусть и неполную, с одними лишь воспоминаниями Бильбо о том самом походе к Одинокой Горе, пусть и написанную таким знакомым маминым убористым почерком, но все равно же это было здо́рово! Интересно, что-то мама подарит на этот раз?

Вообще-то дни рождения в Камбрии отмечать особо не принято. Еще недавно о таком празднике здесь и вообще не слыхивали. Папа Танькин, например, свой день рождения хоть и знает, но особого значения ему не придает: ну, день и день, что в нем такого особенного: даже не именины! А Ладди, старший брат, дня своего рождения и назвать-то не может: знает лишь, когда его подарила маме пленная разбойница. Зато Таньке повезло: ее день рождения удачно совпал с Рождеством — ну разве же про него забудешь? А мамин день рождения... А вот когда он у мамы?

Танька основательно задумывается. Как же может так быть, чтобы у мамы да не было дня рождения?! Только вот мама, сколько ее Танька ни спрашивала, о своем дне рождения не обмолвилась ни разу, лишь шутила в ответ: «Давно это было, не помню». А может быть, и не шутила вовсе? Это другим людям сказать маленькую ложь ничего не сто́ит, а им с мамой — мучение настоящее: даже язык слушаться отказывается. Выходит, и правда, забыла? Но ведь это так не похоже на маму! Мама — она ведь никогда ничего не забывает — вообще ничего, даже самых пустячных мелочей. Так как же она может не помнить такой важный день?

Так и не разгадав эту загадку, Танька решает отложить ее на потом. Но тайна все равно ее не отпускает. Только теперь уже Таньку беспокоит другое. Когда у кого-нибудь нет дня рождения — это же ужасно несправедливо! А несправедливость — ее ведь нужно исправлять! Начать можно, пожалуй, с мамы — а там, глядишь, дело и до Ладди дойдет.

И вот отложены в сторону и бумага, и тушь. Танька сидит перед фонариком, засунув в рот кончик гусиного пера, и сосредоточенно размышляет. Раз забыла мама свой день рождения — значит, просто надо взять и назначить его на какой-нибудь другой день — вот и всё! А чем плох для этого Калан Гаэф? А ничем даже и не плох — наоборот! Будет тогда у мамы день рождения, как и у Таньки, общим для всех праздником — здо́рово же получится! А то, что праздника этого люди раньше побаивались — так все же знают, что Гвина и его слуг-фэйри давно выгнали, а значит, и бояться нечего! Теперь-то камбрийцы празднуют в Калан Гаэф окончание сбора урожая, а не пытаются умилостивить мрачных зимних фэйри. Весело празднуют: жгут костры, гадают, поют песенки, угощают друг друга... А вообще, неправильно это как-то, делить фэйри на летних и зимних: Танька же с мамой живут наверху круглый год, а вовсе не прячутся до весны в холмы!