"Ученик лоцмана"

Но на самом в деле, меня интересовали отнюдь не эти замечательные проявлений реконструкционной и парусно-исторической культуры, а предметы бытовые, повседневные — и, тем не менее, каждый раз вгоняющие меня в ступор. Например, я уселся на дно перевёрнутой шлюпки рядом с парочкой тринадцатилетних музалёвских «охламонов» и с четверть часа наблюдал, как они увлечённо тыкают пальцами в тонкие стеклянные пластинки размером побольше ладони, обмениваясь при этом фразами, из которых я ухитрялся понять лишь отдельные слова. На пластинках при этом появлялись и стремительно меняли друг друга какие-то малопонятные значки, картинки, потом возникали фрагменты удивительно чётких видеозаписей, звучали обрывки музыки, как правило — совершенно непривычной для моего слуха. Потом одна из пластинок издала мелодичную трель, а мультик на ней сменился короткой надписью вроде «Лёшка М» и два кружочка — красный и зелёный. «Охламон» провёл по ним пальцем, целя в зелёный кружок и заговорил в пластинку, а та стала отвечать — довольно громко, как дорогой телефонный аппарат, поставленный на громкую связь. Причём вместо надписи и кружочков на пластинке появилась физиономия собеседника, и по ракурсу можно было понять, что тот держит в руках такую же, или очень похожую пластинку и тоже смотрит и говорит прямо в неё.

Да это же средство связи, с опозданием сообразил я. И не абы что, а самый настоящий видеофон, о которых из фантастов не писал, кажется, только ленивый, далёкий и невероятно продвинутый потомок аппаратов сотовой связи, появившихся в последнее время и у нас. Причём устройство это, похоже, выполняет массу других функций: скажем, позволяет просматривать видеозаписи, играть в какие-то мудрёные игры с фантастически качественной графикой, слушать музыку. А так же, выполняет роль то ли карманного электронного справочника, то ли терминала для подключения в некоему «Всепланетному Информаторию», так же излюбленному литераторами-футуровидцами — кое-что из того, что я успел подглядеть через плечо у пацанвы, а так же отдельные реплики типа «глянь, сколько там по каналу Москвы в километрах винтить до Волги», или «Какую на послезавтра обещают погоду»? недвусмысленно на это указывало. Из известных в наше время аналогов я смог назвать разве что широко известную в очень узких кругах сеть ФИДО, да полумифический ИНТЕРНЕТ, о котором пару раз читал в журнале «Знание-Сила»…

Н-да, вот я и в будущем, мелькнуло в голове, и я торопливо отодвинулся от «охламонов», изо всех сил сдерживая себя от того, чтобы засыпать их вопросами. С этим вообще придётся быть очень, очень осторожным — попросту, чтобы не выглядеть подозрительно и глупо даже в таком неожиданно доброжелательном ко мне сообществе. А значит — слушать, ухватывать крупицы информации и тщиться уложить их в некое единое подобие общей картины — без малейшей гарантии того, что с самого начала понимаешь что-то совсем не так и делаешь неверные выводы…

— Серёг, Баранцев, ты там где? — я встал и огляделся — мне махал рукой один из тех парней, что помогали мне швартовать «Штральзунд». — Обед готов, иди сюда, а то остывает! Мы тебе тут местечко сберегли!

Рядом с ним сидел «преображенец» — он где-то оставил свою треуголку, парик, и кафтан, а белую солдатскую полотняную рубаху небрежно выпустил поверх шаровар

Я хотел, было ответить, что особо-то есть и не хочу, но вовремя прикусил язык: во-первых, за едой можно совершено мотивированно не говорить ни слова а наоборот, впитывать обеими ушами разговоры сотрапезников, а во-вторых — на столбе, в конце общего стола, на привинченном к крашеному в зелёный цвет столбу висел большой, непривычно плоский телевизор — и, судя по мелькнувшей на экране заставке, как раз передавали новости. Упускать такую возможность глупо, тем более что и живот мало-мало подводит от голода. Когда в последний раз закидывал что-то в рот, неужели ещё в Зурбагане? То-то же, нельзя так издеваться над собственным организмом!

Я встал со шлюпки и направился к навесу, под котором выстроились обеденные столы со скамьями — самые обыкновенные, из обструганных досок на самодельных, вкопанных в землю козлах. Столовая постепенно наполнялась людьми — вот и хорошо, вот и славно, попробуем одновременно утолить голод телесный и информационный.

…Утолил, как же! Нет, и гречка с прожаренным лучком, морковкой и тушняком, довольно качественным, не чета пресловутой «Великой Стене», была хороша, и чай заварили годно, до красноты — здешние дежурные по кухне знали своё дело. И информации и необычной формы очень большого, плоского, даже, кажется, немного вогнутого телеэкрана на меня вывалилось столько, что…

В общем, то, что я не давился куском на каждой второй фразе, несущейся из невидимых динамиков и, особо, при комментариях моих сотрапезников, я воспринимаю, как незаслуженное везение. А может, и давился — кажется, пару раз я-таки закашлялся и меня дружески похлопали по спине…

Не буду перечислять, от каких новостей меня просто загнало в ступор (о чём это, они, а? Я и слов-то таких не знаю: что за ЛГБТ-плюс и кто такие трансгендры?), какие ввергли в тяжкое недоумение (Китай? Самая мощная экономика мира? Вытесняет с мирового рынка европейского и японского производства электромобили и некие таинственные «гибриды»?) — а какие пришибли не хуже пресловутого пыльного мешка (Война? С хохлами, с бандеровцами и некими загадочными «укронацистами»? Вы чё, обкурились тут все?), заставив не до конца проглоченный кусок встать поперёк спазматически сокращающегося горла.

Вот честно: найдись в этот самый на столе пресловутый «Рояль» — не посмотрел бы на то, что вокруг полно малолеток, которым никак не следует подавать подобный пример, и опрокинул бы сразу полный стакан. Они тут, на общем столе, не стеклянные, и даже не жестяные кружки, а тонкостенные, пластиковые — и, скорее всего, даже не почувствовал огненной волны, прокатившейся по пищеводу. И первым порывом, когда я бормоча что-то невнятное и извиняясь неизвестно за что, выбрался из-за стола и на подгибающихся ногах направился к «Штральзунду», было именно добраться до початой бутыли и хоть так попробовать привести свой внутренний мир в некое подобие гармонии в миром внешним. Потому как — ну нельзя же глушить человека вот так, в лоб, без предупреждения, как глушили когда-то на бойнях быков ударом деревянной кувалдой между рогов…

Что меня удержало? Да наверное всё та же пацанва, которые так и сидели на своём перевёрнутом и уже изрядно нагревшемся под летним жарким солнцем яле и всё ёрзали пальцами по пластинка-видеофон. Я на секунду представил, как вылезу ближе к вечеру из каютки опухший, с отросшей щетиной и крупно обозначенным на физиономии вопросом, адресованным окружающей меня реальности: «За что это со мной так, а?» — ожившая иллюстрация к книжонке любимых мной «Митьков». Постаю, раскачиваясь, издам икотный рык, нашарю на банке то ли флягу с водой, то ли не до конца ещё опустошённую бутыль — а эти самые мальчишки и девчонки будут глядеть на выбравшееся на вечерний ветерок похмельное чудо-юдо и наверняка не испытают ничего, кроме недоумения и плохо скрываемого отвращения. После чего мне останется лишь обвести окружающий пейзаж мутным взглядом, распустить дрожащими (а как иначе?) пальцами швартовые узлы и на остатках солярки ковылять от этого берега подальше, малодушно надеясь что по дороге я непременно угожу под величаво следующий по судовому ходу сухогруз, и на этом все непонятки закончатся — причём сразу и насовсем.

Нет. Не хочу. Не потому, что не тянет (тянет-тянет, и ещё как!), а потому что успею. Я присел на другую лодку — полусгнившую дощатую «Кефаль», валявшуюся здесь, судя по проросшим сквозь дырявые борта жиденьким кустика, уже не первый год, унял, как мог, дрожь в конечностях, сделал три глубоких вдоха-выдоха и решительно поднялся на негнущиеся ноги.

Буксир я узнал сразу — тип «Ярославец», сходивший со стапелей разных судостроительных заводов по всему Союзу с начала пятидесятых и до восьмидесятых годов. Они бегали по всем речным, озёрным, а случалось, и по морским акваториям страны от Баренцева моря до Каспия в вариантах малых буксиров, лоцманских и водолазных ботов, обстановщиков судового хода, спасателей, разъездных и всяких иных-прочих катеров. Десять-пятнадцать тонн груза в кормовом тесноватом трюме, до двенадцати человек пассажиров — впрочем, если припрёт, можно впихнуть и двадцать… Этот, судя по установленной на корме лебёдке, относился к проекту Р-376У: одновинтовой, с седловатой палубой, ходовой рубкой, надстройкой, капом над машинным отделением. Возле откинутых вверх створок трюмного люка возились трое человек, подавая в трюм картонные коробки из сложенной на берегу пирамиды. Ещё с полдюжины — по большей части, музалёвские «юные моряки» — таскали коробки по дощатым сходням с берега, принимая их из кузова грузовичка «ГАЗель». Неподалёку, на земле аккуратной горкой были сложены большие шлюпочные вёсла — с длинными узкими лопастями и массивными вальками, — а так же снятые со шлюпок мачты и рейки с намотанными на них парусами. Ага, сообразил я, шлюпочный рангоут поедет не на шлюпках, а тут же, на буксире — крепко увязанным и закреплённым поверх задраенных трюмных люков. Что ж, дело знакомое — мы и сами так делали, когда таскались за такими вот «Ярославцами» длинными, в четыре пары, сцепками ялов, в точности таких, что стоят сейчас у пирса и ждут своего часа. Но этот раз, прикинул я, караван получится куда как подлиннее — ладьи, казачья «чайка», «ботик Петра» все, как один, лишены вспомогательных движков, а значит, их тоже придётся тащить на буксире… Чтобы справиться с таким громоздким и неуклюжим «хвостом» нужен настоящий мастер своего дела — и всё равно на концевые шлюпки лучше бы посадить рулевых, готовых корректировать движение — особенно, на крутых изгибах фарватера. А ведь есть ещё шлюзы, прохождение которых превращается в непростое приключение. Или они намерены буксировать шлюпки вместе с экипажами? Дело хорошее, конечно, но в прежние времена такие фокусы были настрого запрещены. Может, с тех пор правила изменились?

Погрузка провианта (подойдя поближе, я обнаружил, что коробки доверху набиты банками тушняка, сгущёнки, пластиковыми бутылями с растительным маслом и целлофановыми пакетами с вермишелью и разнообразными крупами) велась со сходней, перекинутых с берега на корму — по сути, три доски, скреплённые поперечными брусками, отчаянно скрипящие под босыми пятками малолетних грузчиков. Ближе к носу красовался настоящий трап — металлический, с верёвочными леерами и тщательно выскобленным деревянным настилом, крашеный в шаровый цвет, как и борта «буксира». Я постоял рядом с трапом минуты две, и когда из рубки появилась чья-то физиономия, показал жестом, что намерен подняться на борт — «не возражаете, господа мореходы?» Ответный взмах руки обозначил приглашение — «заходи, чего уж там…» — и я бодро затопал по трапу вверх, про себя жалея, что не догадался разуться, чтобы ощутить под ногами гладкие, нагретые солнцем доски палубного настила.

…Ну что, начинаем знакомиться с новым миром?..