Ржевский 3

Глава 22

Мадина Наджиб, дублёр-двойник Её Величества Далии аль-Футаим.

Растопчин, надо отдать ему должное, быстро взял себя в руки и на усевшегося через стол от него Ржевского смотрел почти спокойно:

— Вон пошёл отсюда.

— Если ты, перхоть под**лупная, ещё хоть слово такое ПРИ мне скажешь, молчу уже в мой адрес, ты у меня из собственных рук свой х** сожрёшь в течение следующей минуты, — попечитель не менее спокойно забросил ногу на ногу, с ленцой глядя в глаза визави.

Градоначальник начал набирать в лёгкие воздух, чтоб ответить, когда Дмитрий расчётливо добавил:

— Слово Ржевского. — Глаза его при этом были холодны, как лёд.

Повисла пауза.

Мадина не могла прочесть всех мыслей чиновника (долбаная защита; чем выше должность, тем универсальнее амулет), но по контурам видела: Растопчин собирался отстаивать свою позицию всерьёз, чего бы ему это ни стоило.

Слово Ржевского не заставило его сменить сторону, но сподвигло задуматься: стоит ли начинать биться насмерть прямо сейчас?

Никто из потомков гусара свой последний устный аргумент никогда попусту не использовал. Значит, за этим Словом что-то стоит. Начинать с проверки на себе, что именно, неохота никому.

Или, хоть биться всё равно и придётся, сперва всё же есть смысл поговорить? Хотя бы попытаться?

Ещё градоначальника изрядно нервировал белый как бумага Демидов: промышленник был покрыт липким потом из-за нервов (в здании благодаря профильным амулетам было прохладно), вздрагивал, нервно сжимал кулаки и стоял посередине помещения, не двигаясь.

— Сперва поговорим, — предложил опекун, давая ей время и возможность настроиться на нужную волну, поймать резонанс, попытаться сориентировать его по обстановке.

Мадина подумала — и тоже вышла на середину комнаты, встав рядом с фабрикантом. Отсюда она, во-первых, принялась немедленно поливать ментальным успокоином Демидова (тот звенел, как струна) плюс просканировала стены, стол и самого чиновника на предмет закладок.

Как и было оговорено с Димой, результаты она выбросила ему на пальцах, вслух произносить не стала (даже на своём языке).

Растопчин был типичным магом-энергетом, но не с боевым уклоном, а близким к целительству. Так называемые внутренние школы: с ней на её игровом поле не сравнятся, потому что на других воздействовать не могут, однако свои мыслительные процессы структурируют чуть ли не как её коллеги.

В довесок шёл боевой амулет в виде перстня на пальце, высокоуровневая плазма.

Никакого огнестрела, боевого техно или аналогов в кабинете не было: Растопчин это транслировал открыто (хотя и непроизвольно) и явно рассчитывал на внешние фильтры у входов в здание в лице Гвардии Наместника.

Дмитрий ей в ответ оттопырил на секунду мизинец и безымянный палец левой руки: понял, принял.

— Цель твоего визита сюда? — Растопчин после некоторого размышления повёл себя в стиле армейского парламентера, ведущего переговоры с противной стороной, когда оба участника разговора вооружены.

Оружие при этом изготовлено к бою и направлено на собеседника.

— Ревизия. — Ржевский, как и оппонент, не мигая смотрел ему в глаза.

— Не понял? — чиновник удивился и не счёл нужным этого скрывать. — Ревизия кого⁈ На предмет чего⁈

— Шутишь? А как по-твоему мой правовой статус в этом городе называется⁈ — Дмитрий понёс странным нездешним канцеляритом.

Как будто и не из русского языка взято, но по-русски вполне понятно.

— Изначальный Род, — задумчиво кивнул самому себе Растопчин, шевеля извилинами. — Формальные основатели города, имеющие право, теоретически,…

— В моём случае на тот иммунитет ещё есть мультипликатор, — перебил Ржевский. — К праву Изначального входить всюду, кроме имений соседей по Золотому Квадрату, прибавь уникальный родовой бонус.

Градоначальник вопросительно изогнул бровь.

— «Право не снимать шляпы в присутствии монарха и не вставать со стула, из кресла, с дивана, когда он входит», — Дмитрий процитировал всем известную декларацию фамильного устава.

В своё время, не желая нагнетать напряжёнку со строптивцами-алкоголиками, тогдашний царь завизировал это право потомков гусара собственным автографом.

На тот момент признание смешного (как казалось) преимущества Ржевских над абсолютно всеми родами в Империи (включая царский, занятно. Бывают же в жизни исключения) представлялось самым рациональным решением затруднения и конфликта.

Справедливости ради, в дальнейшем носители фамилии злоупотребляли прогибом царя несильно: в столице их отродясь не видели, в Соте с монархом они тоже не пересекались принципиально. На официальные приёмы часто не ходили, государей видели в лучшем случае через амулет и через поколение, и то не каждое.

Однако формальное право не вставать перед царём (и не снимать при нём шляпы) автоматом влекло за собой и все права царя. В том числе — открывать ногой двери в любой Аппарат Наместника, в том числе сюда.

— Раньше ваша фамилия так никогда не делала, — констатировал Растопчин, обдумывая, как лучше поступить.

— Надо же когда-то начинать.

— Но ты не царь, чтобы я перед тобой отчитывался. И давай начистоту: декларативные права должны подтверждаться силовыми возможностями. — Градоначальник прокрутил на пальце перстень.

Ржевский лениво скользнул по артефакту взглядом, явно просчитал последствия для себя лично и глумливо хмыкнул:

— Подтверждаются в данном случае. Насчёт царя: да, я не он, но по многим пунктам лучше.

— Я и спорить не буду, — энергет откинулся на спинку кресла. — Хорошо, ты лучше. Но ты не мой начальник и не входишь в структуру управления. Кстати, ты оценил, как я с тобой вежливо разговариваю?

— А ты? Как я с тобой?

— Ладно. — Маг хлопнул ладонями по столу. — Начистоту так начистоту. Да, у вас, Изначальных, есть формально прописанное право всех нас нагибать. Да, по закону — если вы захотите — мы все обязаны слать по двенадцать экземпляров каждой бумаги каждому из вас. Но этого никто никогда не делал и делать не будет, знаешь почему?

— Скажи свою версию личной позиции, — с непонятной насмешкой в голосе предложил опекун. — Потом скажу я.

— Потому что прописанные для вас льготы — знак вежливости и подачка. Декларация, за которой ничего не стоит, — Растопчин говорил, словно вбивал гвозди в дерево. — Да, полторы сотни лет тому, ВОЗМОЖНО, всё было иначе. Но время течёт и сейчас мы имеем то, что имеем.

— А что мы имеем? — обманчиво спокойно полюбопытствовал Ржевский.

— Сложившийся баланс сил. Вы крутите свои дела в обход таможни, в обход налогов, в обход боярских правил. Мы на это закрываем глаза.

— А вы — это кто?

— Те, кто был, есть и останется возле Престола. Поколениями там, куда вам ходу не было и не будет.

— Типа, мы сидим в своей географии? В Свободной Зоне? Внутри творим, что хотим, даже полиции неподсудны? Но за определённые линии не заходим?

— Точно. — Глаза градоначальника тоже стали ледяными. — И то, до поры. Открою тебе маленький секрет, а то ваша фамилия и прозевать могла: через месяц даже это может здорово измениться.

— У меня для тебя плохая новость, Сергей Васильевич. За прочих Изначальных ничего не скажу, те одиннадцать отчётов с ними сам обсуждай. А вот Ржевскому ты сейчас ответишь полностью, подробно и по всем пунктам. Спрошу в своём праве, как с чиновника, работающего на моей территории.

— Твоей? — оказывается, в единственное слово можно вложить целое море насмешки. — Ну заставь меня тогда. Если у тебя есть рычаги реализации своей воли. Ой, простите, Пр а ва Основателя! — сейчас градоначальник откровенно насмехался.

— Как скажешь.

Мадина не успела проследить, как рука опекуна мелькнула в воздухе. Вроде ещё только что смотрели друг на друга через стол — а теперь бац, Дмитрий поймал собеседника за одежду и изо всех сил дёрнул на себя.

Растопчину не помогли ни больший размер, ни какое-то усиление на мышцы (кажется, то самое, собственное и внутреннее) — голова мага оказалась прижатой к столу:

— Где дочь Демидова?

Градоначальник не ответил, вместо этого рванувшись в сторону. Не помогло.

Следующим ходом он вспомнил об амулете и разрядил в Ржевского чуть ли не полный заряд перстня.

Хорошо, ёмкость маленькая, подумала Мадина, отпрыгивая на два метра от локального шторма огня и утаскивая с собой фабриканта.

Дмитрий уже привычно остался в обгоревших лохмотьях, закопчённый, но целый и невредимый, даже практически без ожогов:

— Сам первый начал, теперь не жалуйся. Как царь с нами, так и мы с царём…