Молчание Сабрины

Незнакомец тихо уточнил:

– Не нужно быть салонным магом, чтобы помочь человеку испариться…

Сабрина попыталась подвинуться так, чтобы дыра в мешке оказалась напротив незнакомца. Гуффин заметил дерганья куклы и пнул ее каблуком, отчего та приглушенно охнула. И все же затея Сабрины удалась: она увидела говорившего. В темном углу, куда не доставал свет трамвайного фонаря, сидел джентльмен в черном костюме и в цилиндре. Его лицо невозможно было разглядеть, оно будто бы скрывалось за дымчатой завесой. На коленях у незнакомца стоял черный кожаный саквояж.

Кукла задрожала – она поняла, что, о чем бы ни говорили ее покупатели, этот человек неспроста встрял в разговор и, что самое пугающее, неспроста едет сейчас здесь. А оба шута доказали, насколько они на самом деле бестолковы, поскольку продолжали беседу, как ни в чем не бывало.

– А мне нравится твоя идея с салонным магом, Пустое Место, – сказал Гуффин. – Это бы все объяснило! Фокусами и особенно магией всегда можно все легко объяснить! Даже самое странное! Даже самое… необъяснимое! Чудесные спасения, неожиданные появления, пугающие исчезновения, а также всяческие сюжетные неувязки! Обожаю магию! А знаешь что? Может, в переулке Фейр был не просто салонный фокусник! А маг-месмерист! Он взял и профессионально нас загипнотизировал. Я слыхал о подобном! Я видел подобное! Я и сам делал подобное… Ну, в смысле, однажды пытался повторить, только у меня ничего не вышло. Трактирщик не поверил, что я уже заплатил, выгнал меня на улицу под дождь и добавил еще кочергой по ребрам.

В вагоне вдруг раздался скрежет и скрип, будто трамвай поглотила стая ворон, и вороны эти попытались вцепиться в его стенки и крышу когтями, оторвать от рельсов, поднять в воздух, а затем утащить в небо. Но на самом деле это всего лишь голые ветви парковых деревьев, растущих вплотную к трамвайной линии, царапали вагон.

«Станция “Трюмо Альберты”», – сообщил голос из вещателей. Трамвай остановился, с минуту пробыл на станции, после чего раздалось: «Следующая станция – “Мост Ржавых Скрепок”», и вагон снова двинулся путь.

Разговор продолжался:

– Да, наличие месмериста все бы объяснило, – сказал Фортт. – Какой-то заезжий салонный маг развлекается на досуге. Ввел нас в…

– Сомнамбулическое оцепенение! – закончил Гуффин без единой запинки и с такой гордостью в голосе, будто всю жизнь готовился произнести эту фразу. – И мы стали как лунатики. А затем этот коварный магнетизёришка натолковал нам в уши, что повсюду жуткие дела творятся, какие-то висельники скрипят на веревках и тому подобную мистическую чушь. Может, этот маг вообще был подослан кукольником, чтобы нас отвадить. А что? Все сходится! Точно: нас за… эм-м-м… заразумотуманили!

Незнакомца в черном подобный вывод явно не устроил, и Сабрину посетило ощущение, что он пытается подвести к чему-то шутов:

– Или же все это просто домыслы, – сказал этот человек своим мягким уговаривающим голосом. – Как можно верить в подобную чепуху? Какой-то гипноз! Неглупые господа в такое не верят…

– Ну да, а мы же неглупые, – согласился Гуффин. – Месмеризм – это слишком надуманно. К тому же месмерист – очень редкий зверь в Габене! Последний, о котором я слышал, так и вовсе в психушке деньки коротает.

– И вообще, мы бы знали, если бы столкнулись с месмеристом, – добавил Фортт. – Нас бы шатало и мигренило, и повсюду были бы слюни. Да и вообще, я думаю, кукольник Гудвин исполнил трюк с исчезновением без помощи какого-то магнетизёра. Но знаешь, Манера Улыбаться, мне кажется, что… – он вдруг замолк, словно боялся продолжать.

– Что? – мягко «подтолкнул» его незнакомец.

– Что тайна пустой лавки игрушек – это часть чего-то большего: более темной и мрачной тайны. Боюсь, мы без спроса заглянули в замочную скважину и увидели то, что не должны были видеть. Исчезновение кукольника, странные и жуткие вещи в переулке Фейр и в самой лавке… Уверен, эта кукла связана со всем, что здесь происходит. Все это очень подозрительно…

– Пронзительно подозрительно, – со скукой в голосе пробормотал Гуффин, а незнакомец уточнил:

– Какая кукла? Которая запрыгнула в печь?

– Та, которая в мешке, – ответил Фортт машинально.

И тут Гуффин вздрогнул, ткнул спутника локтем в бок и заодно пнул мешок каблуком:

– Это вообще-то личное, – сказал он грубо.

Оба шута в тот же миг словно впервые заметили незнакомца. Они стали серьезными и разозлились. Особенно Гуффин.

– Эй вы! – с вызовом бросил Гуффин. – Мистер в цилиндре! Вас что, манерам крысы в подворотне обучали? Кто позволил влезать в беседу почтенных – мы такие! – джентльменов?! Вообще-то, мы тут обсуждаем тайные дела, не предназначенные для чужих ушей!

– Оставь его! – прошептал Фортт дрожащим голосом. – У него в руках что-то блеснуло. Кажется, это был револьвер. Я слышал щелчок. Думаю, это взведенный курок…

Гуффин чуть подался назад и застыл.

Сабрина знала, что многие люди боятся щекотки, и уже поняла, что этот тип склонен сразу же терять всю свою злобу и спесь, когда дело доходит до того, что кто-то грозится пощекотать его шкуру.

И то правда: в темных трамваях Саквояжного района можно было встретить кого угодно. И среди «кого угодно» частенько попадались те, кому не стоило грубить, кто попросту не понимал шуток. Между тем склочный характер неизменно служил шуту плохую службу, встречал ли он покрытого шрамами бандита, пьяного моряка или полоумную старуху, которая считала, что он решил покуситься на ее облезлую кошку, и которая повсюду таскала с собой припрятанный под шалью шестиствольный «Барнум».

Испугавшись уже второй раз за одну только эту поездку, Гуффин снова пошел на попятную – судя по всему, быть застреленным в грязном вонючем вагоне в его планы не входило:

– Э-э-э… ладно, мистер, – сказал он, – уж не обессудьте. Не хотел вас обидеть. Я давно не был в Саквояжне – уже забыл, как здесь любят встревать в чужие разговоры. Местным только дай повод – захотят обсудить с тобой политику, полицию, петицию, позицию и прочую «Констанцию». Какую еще «Констанцию»? Ну аудиодраму, которую крутят по радиофорам. В общем, прошу простить…

Незнакомец добродушно вернул курок на место и спрятал револьвер:

– Ну это вы уже перегнули. Шуты не извиняются, забыли?

– Эй, это моя фраза, мистер похититель чужих реплик! – возмущенно вскинулся Фортт. – В театре, знаете ли, таких не любят.

– О, так вы из театра? Небось, из «Эксклюзиона»?

Шуты, не сговариваясь, выдали:

– Фу-у-у!

А Гуффин добавил:

– Вы, видимо, хотели нас оскорбить? Чтобы мы играли в этом тошнотворном и гадком «Эксклюзионе»? Нет уж, ни за что!

– Прошу прощения… – Незнакомец примирительно поднял руки в черных перчатках. – И еще за то, что так бесцеремонно влез в вашу беседу. Хотя, признаюсь, она меня весьма заинтересовала. Куклы, ну вы понимаете… Говорите, вы давно не были в Тремпл-Толл, почтенный? Полагаю, у вас здесь какие-то дела… гм… связанные с театром?

– Мы ставим новую пьесу… – начал было Фортт, но Гуффин на него шикнул.

– Что за интерес такой? – осторожно спросил шут. – Наши дела вас не касаются.

– Разумеется. Это просто праздное любопытство, ну и профессиональный, так сказать, интерес.

– А какова, позвольте узнать, эта ваша профессия? – спросил Гуффин.

– В этом нет тайны, – ответил незнакомец. – Я – профессиональный…

Договорить ему не удалось. Трамвай дернулся, как летучая мышь, которой металлической трубой врезали в брюхо, и резко остановился. Половина пассажиров при этом едва не попадала, другая половина даже не проснулась. Кто-то воскликнул: «Эй, почему встали?! Уголь вышел?»

Дверь кабины со скрипом открылась, и на пороге возник тучный водитель в бордовой форме и в фуражке; на мундире слева висела бляха, на которой значились какие-то цифры и буквенное сочетание «хм».

Сабрина откуда-то знала, что «хм» – это сокращение от «худший маршрут». В действительности все так и было: трамвай задевал Старый центр лишь краешком, но при этом едва ли не четверть его маршрута пролегала через трущобы Фли, Блошиного района, – по сути, это и вовсе был единственный городской транспорт, который еще заезжал туда.

Трамвайщик стоял, чуть покачиваясь. Козырек его фуражки отбрасывал тень на лицо, отчего глаз было не видать. В руках он сжимал ключ для путей.

Какими-то дергаными, неестественными движениями толстяк дернул рычаг на панели у выхода, и передние двери со скрежетом раздвинулись. Покачиваясь, он спустился в темноту улицы, а затем раздался металлический лязг – перевели стрелку.

Вскоре трамвайщик вернулся в свою кабину. Двери закрылись, трамвай продолжил путь. Из рупоров вещателей раздался механический голос:

«Вагон маршрута “Почтовая площадь – Блошиный Район” в Блошиный район не идет – мост Ржавых Скрепок сломан. Вагон следует вдоль парка Элмз, идет на круг и возвращается в Старый центр».

– Проклятье! – выдохнул Фортт.

– Что такое? – спросил Гуффин. – Я прослушал…

– Единственный мост через канал сломан, – пояснил Фортт. – Мы не вернемся в «Балаганчик» к указанному времени. Брекенбок будет в ярости.

До Сабрины донесся едва слышный скрип – это карандаш скрипел по листку блокнота в руках у незнакомца. Сабрина не видела, что он пишет. Как бы она испугалась, если бы узнала, что он выводит в блокноте: «Балаганчик… Брекенбок».

– Ох и устроит же он нам разнос, – продолжал сокрушаться Фортт. – И еще неизвестно как он отреагирует на эту куклу. С него станется сказать: «Эй вы, Пустое Место и Манера Улыбаться! Где мои две сотни фунтов? Зачем мне какое-то рыжее полено? Вы забрали куклу без спроса, то есть похитили, а флики и так за мной пристально наблюдают – не хватало еще из-за нее попасть в неприятности!»

– И что ты предлагаешь? Отправиться обратно и снова усадить куклу на ее стульчик в лавке? – Гуффин, казалось, уже устал спорить. – Мы должны были вернуться в «Балаганчик» не позднее шести. Если бы проклятый трамвай не собрался сворачивать, то мы бы успели вовремя. Мы тут не виноваты.

– То, что это не наша вина, не помешает Брекенбоку нас наказать… – хмуро сказал Фортт.

– Не переживай: я знаю, как нам перебраться через канал, – уверил его Гуффин. – У меня есть один… гхм… хороший знакомый, и он нам поможет. Надеюсь. Только бы вспомнить его имя и где он живет. И не волнуйся из-за куклы… Когда мы доставим ее Брекенбоку, мы, считай, свое дело сделали. Как говорил мой сержант на войне: «Не стоит переживать раньше времени, червяк! Не пытайся быть быстрее пули».

– Но ты ведь никогда не был на войне и не знаком с сержантами!

– Зато я прекрасно разбираюсь в переживаниях, – пробормотал Гуффин задумчиво, словно погрузившись в воспоминания.

Шуты замолчали: несмотря на слова Гуффина, оба явно переживали из-за опоздания. Незнакомец что-то строчил у себя в блокноте. Дописав, он спрятал огрызок карандаша в портсигар, и тот добавился к нескольким папиреткам с витиеватой надписью на каждой: «Осенний табак».

А трамвай, словно игрушка на ниточке, тем временем полз по рельсам вдоль парка Элмз. За его рычагами сидел толстяк в бордовой форме – он отрывистыми, ломаными движениями управлял тягой и торможением, незряче уставившись в огромное окно с треснутым стеклом. На его жетоне, прицепленной к мундиру, значилось: «432-хм», что напоминало вовсе не номер, а будто бы оканчивающийся обратный отсчет и чью-то зловещую усмешку.