Потопленная «Чайка»

Я не мог прожить дня, не увидев ее, а если возле нее оказывался кто-нибудь из старых знакомых или родственников, приступы яростной ревности терзали мою душу, пока непрошеный гость не скрывался за воротами. И когда мы оставались одни, Варвара Давыдовна горячо обнимала и целовала меня, говоря: «Сильную ревность порождает сильная любовь».

В доме все стали относиться ко мне с подчеркнутым уважением. Я переселился в новую комнату — побольше и поближе к спальне госпожи. Как-то незаметно для себя я довольно скоро превратился в полноправного распорядителя всего состояния вдовы.

Она нередко признавалась мне, что ей надоело таить нашу любовь от людей, скрываться по-воровски от целого света. И в такие минуты глаза ее мерцали волшебным голубым светом, который заставлял меня забыть обо всех горестях.

Когда Варвара Давыдовна отправлялась на прогулку, я всегда сопровождал ее. Мы сидели рядом в открытой коляске, на виду у целого мира, и беседовали, как равные. Скоро я был принят в домах всех знакомых и друзей вдовы-миллионерши.

Слух о наших отношениях распространился по городу. Но ни меня, ни Варвару вовсе не интересовали эти разговоры. Меня радовало, что она, красивая и умная женщина, не только полюбила меня со всей искренностью, но и не остерегалась всевозможных пересудов и сплетен, косых взглядов и полускрытых намеков, вызванных «скандальной связью с человеком без роду и племени». Я прекрасно понимал, как трудно было ей решиться на это, и старался отплатить преданностью и почтительностью.

Проезжая по улицам Киева, мы чувствовали на себе завистливые взгляды знакомых и незнакомых. Каюсь, что уже тогда — в девятнадцать лет — я знал себе цену.

Целый год ничто не омрачало нашу радость. Я работал на совесть — трудился в Киеве, выезжал в Тарановку, старался ничего не оставить без внимания в сложном и разбросанном хозяйстве. И Варвара Давыдовна не раз выказывала одобрение моей работе. Она передоверила мне дела, вручила ключи от сейфа, оформила на меня доверенность, подарила для разъездов коляску. Я подписывал за нее все счета и другие документы.

Почти каждый месяц приходилось мне наезжать в Тарановку, но Лиза ни разу не попадалась мне на глаза. Ее родители и муж-конюх обращались со мной, как с хозяином, с почетом и уважением, но моя первая любовь явно избегала встречи. Откровенно говоря, и я не разыскивал ее. Правда, при одном воспоминании о ней сердце мое начинало биться чаще, но у меня была Варвара...

Однажды — это было в воскресный день — Варвара вернулась из церкви взволнованная, торопливо взбежала по лестнице и скрылась в своей спальне. Когда я вошел к ней, она стояла, прижавшись лбом к окну, и нервно потирала руки. Пожалуй, впервые за все время я видел ее такой расстроенной. Увидев меня, она бросилась мне на грудь и прошептала:

— Из Швейцарии приехал мой деверь...

Мне все стало ясно. Варвара Давыдовна не раз говорила, что ей стыдно будет смотреть в глаза только ему — Сергею Ивановичу. Он был тяжело болен и почти все время лечился в Швейцарии. Он как будто пока не собирался возвращаться в Россию, но, видать, слухи о компрометирующем поведении невестки каким-то образом дошли до него. И он поспешил домой, чтобы спасти состояние своего брата, попавшее в руки проходимца.

На пути в церковь Варвару Давыдовну встретил его слуга и повел ее к Сергею Ивановичу. Там собрались крупнейшие киевские помещики и фабриканты, купцы и чиновники. Я представил себе сцену, которую деверь подготовил для встречи Варвары Давыдовны.

Растерянная женщина вынуждена была сознаться во всем. Собравшиеся вьшесли свой приговор: если она не расстанется со мной, все общество отвернется от нее. Но Варвара решительно заявила: «Мое решение неизменно!» — и убежала домой. На другой день весь Киев уже знал об этом. Варвару Давыдовну преследовали и травили. Мы оказались в одиночестве, как путники в пустыне, отставшие от каравана. Со мной перестали здороваться. Вдогонку мне на улице неслись обидные выкрики: «Бродяга!», «Вор!», «Проходимец!». Не раз порывался я проучить трусливых крикунов, но Варвара удерживала меня, успокаивала:

— Скоро продадим все, что у меня есть, и уедем отсюда!

Обратив в деньги все свое недвижимое имущество, Варвара Давыдовна оказалась обладательницей десяти миллионов рублей. Мы вдвоем отправились в Италию. По пути остановились на два дня в Одессе: здесь я сочетался браком с Варварой Давыдовной Морозовой и таким образом стал законным владельцем всех ее богатств.

Из Одессы мы морем выехали в Неаполь.

Когда наш корабль взял курс к бирюзово мерцающей Пелагоне, я вздохнул, как человек, обретший желанное освобождение. Мне верилось, что там, в чужой стране, я смогу жить по-новому — смело, не сгибая спины. Будущее рисовалось мне в радужных красках. Счастье, которое казалось столь недоступным, теперь у меня в руках, думал я. Рядом со мной жена — любящая, красивая, богатая. Она ждет от меня такой же искренней любви, и я не обману ее...

Констанца, Стамбул, Палермо, Неаполь... Оттуда — в великий Рим.

Мы поселились в великолепном трехэтажном доме на Квиринальском холме, на левом берегу Тибра. Наняли слуг и горничных. В конюшне появились арабские скакуны чистых кровей. Купили новенький «бенц».

Все было, как в сказке, когда исполняется любое желание. Я боялся оглянуться назад, чтобы не усомниться в законности, прочности всего, что происходит в настоящем. Только ночами в затуманенном сознании злыми видениями возникал передо мной старый, сердитый дед, злая на все человечество бабка и все, связанное с ними.

Как только мы устроились, Варвара, проявляя деловую сметку, приобрела на четыре миллиона рублей акций. Я совершенно ничего не понимал в этом деле, но жена убеждала меня, что ценные бумаги принесут нам немалый доход. И правда, довольно скоро мы стали получать дивиденды от приобретенных нами акций химических и горнодобывающих компаний. Может быть, все эти факты, описываемые мною, и не представляют интереса для следствия, но я все же хочу подчеркнуть верность и преданность моей жены, которая принесла мне столько счастья, и которая... Но об этом — позже...

Я хорошо запомнил тот день, когда Варвара приобретала акции. Тогда я еще раз убедился, что она считает меня своим истинным другом жизни. Заперев огромную пачку акций в свой сейф, она передала мне ключ от него и сказала:

— Все эти бумаги я оформила на предъявителя.

Этим она еще раз дала понять, что доверяет мне. За три года дивиденды на ценные бумаги превысили три миллиона.

Жизнь стала представляться мне простой и несложной, как орлу, взлетевшему под облака. Величественный Рим со своей романтикой, с фонтанами и скульптурами, с дворцами и искусственными озерами, с памятниками древности — казалось, все это создано для моего удовольствия и увеселения. Я стал отличным наездником и даже завоевал однажды приз на скачках. Конный спорт увлек меня. В Мадриде я купил вороного рысака за пятьдесят тысяч долларов и потом целый год платил по пять тысяч в месяц тренеру за его выездку.

Затем я стал искать иные способы тратить деньги. Коридоры в нашем доме были задрапированы белыми шелковыми полотнищами. По стенам, на панелях орехового дерева висели редчайшие фламандские гобелены и картины старых живописцев. Наш сад римляне называли «райскими кущами». За длинной аллеей привезенных из Чили пальм взору открывались апельсиновые и лимонные деревья. Спутанные заросли деревьев и кустов по вечерам освещались японскими фонариками. Устремленная в небо струя фонтана высоко вверху раскрывалась чудесным букетом и осыпалась вниз серебряными брызгами.

В миланской опере Ла Скала у нас была абонирована ложа, и время от времени мы наезжали на премьеры.

Время шло. Я искал все новых и новых развлечений. Мы с женой решили отправиться в длительное путешествие. Моря и океаны, красивейшие приморские города и порты, экзотические острова объездили мы на своей быстроходной комфортабельной яхте. Всюду устраивали приемы и банкеты, поражая гостей щедростью и изысканностью. Прошло два года, прежде чем мы вернулись в Рим, который стал для нас вторым домом.

Казалось, мечтать больше было не о чем. Но душа человека беспокойна и ненасытна. Сердце — маленький комочек, негасимым факелом горящий в груди, — не насытишь ничем. Я мог добиться при помощи денег всего, чего бы ни пожелал. И тогда сердце подымало свой голос: «Неужели жизнь надоедает тебе, потеряла интерес и прелесть?» Разгульным весельем, пирами и азартной игрой старался я заглушить этот голос. Но все было напрасно.

Варвара замечала, что во мне происходят какие-то перемены, но ничего не спрашивала. И я чувствовал, что она пытается найти какое-то занятие, дело, которое могло бы увлечь меня. Предложила изучить мореплавание: «Потом, говорит, купим большой океанский пароход, и ты станешь на нем капитаном, а я буду сопровождать тебя на всех морях и океанах». Но сердце мое не лежало к этому.

Тогда Варвара приобрела большое поместье под самым Римом, понастроила там фермы для домашних животных и птицы. В искусственных озерах развела рыбу, заселила их лебедями. Высокая железная ограда огораживала лесные угодья — гектаров триста. Чего только не было в этих лесах! Олени и серны, фазаны и тетерева, кабаны и косули... Одним словом, все, о чем может мечтать душа охотника. В глубине лесной чащи был возведен дом, похожий на средневековый замок. С его башен просматривался любой уголок леса. А на псарне целыми сворами бегали борзые и гончие.

В один прекрасный весенний день Варвара отвезла меня в это поместье и, увидев мое удивление, сказала:

— Все это наше!

Целый год провел я там, не покидая ни на минуту своего замка. Мне пришлось по душе новое занятие. Вместе со слугами, конюхами и егерями мы много работали по дому, охотились, рыбачили. Жизнь снова стала казаться мне привлекательной и интересной. Призрак опустошающей бездеятельности отступил, но я не знал, исчез ли он навсегда или еще вернется. Мое возвращение к жизни могло оказаться кратковременным, если бы...

Варвара, приехав как-то из Рима, посмотрела на меня таким светлым, лучистым взором, так горячо бросилась мне на грудь, что я догадался: у нас будет ребенок!

Никогда не забуду я встречу с каким-то стариком нищим, который однажды вечером, в пору нашей наивысшей радости, подошел к воротам замка с просьбой о подаянии. Я зачерпнул в кармане горсть серебряных монет и насыпал ему в руку. Старик нищий таинственно ухмыльнулся и с недовольным видом поглядел себе на ладонь.

— А золото? — спросил он. — Жалеешь. Понятно, жалеешь. — Потом ссыпал монеты из ладони в свою торбу и тихо продолжал: — Пусть будет жив и здоров твой наследник, пусть растет добрым молодцем. Но больше ты ни о чем не мечтал? Это было твоей целью в жизни?

Я нахмурился, но он не дал мне произнести ни слова.

— Сейчас у тебя есть все, — вытащив из торбы корочку сухого хлеба, он отщипнул скрюченными пальцами кусочек и бросил себе в рот. — Жена принесла тебе богатство. Природа одарила здоровьем и красотою. Скоро появится ребенок и принесет в семью радость. Ну, а дальше?