Стременчик

Владислав какое-то время не мог говорить.

– Вы напомнили, – сказал он тише, – об ответственности, к какой хотите привлечь архиепископа и бана; прошу вас как о первом проявлении моей воли, пусть всех простят.

Гуниады измерил его глазами, словно эти слова открыли ему иную сторону характера молодого пана.

– Милосердие похвально, – произнёс он холодно, – но верьте мне и помните: оно рождает неблагодарных, побуждает врагов, откладывает развязку. Вам подобает быть суровым, и нам также; меньше жертв падёт. Снисхождение разжигает плохих!

Говоря это, он глядел спокойно, но Владислав понял, что этот муж неустрашимой храбрости был в то же время человеком добровольно и из убеждения безжалостным.

– Оставьте нам, – сказал Гуниады, – расправу над теми, которые присвоили себе родину.

Смуглое лицо сына Ягайллы облил румянец.

– Если польётся кровь, – сказал он с великой слиой, – я запятнанной короны на свою голову не надену.

Эти слова, которыми закончился разговор с Яном Гуниады, так как в эту минуту вошёл канцлер Мацей, епископ Веспримский, со славонским баном Толочи, произвели на него, верно, хорошее впечатление, ибо объявляли силу и энергию, которые Гуниады требовал от правителей.

Это первое сближение с наиболее деятельным венгерским вождём, было началом отношений, которые вскоре приняли более доверительный характер. Король нашёл в нём советчика и помощника, который, хотя храбро ему противоречил, пробуждал и веру в себя, и уважение.

Совещания о будущей коронации ещё не были окончены, когда пришла новость о взятии Яврина и о пленении графа Фридриха Цели, дяди королевы, которого беглого схватили в кустах на острове на Дунае.

Почти одновременно с гонцом, который об этом объявил, и сам связанный пленник был доставлен в Буду. Венгры с радостной вестью об этом прибежали к Владиславу и думали, что он тоже порадуется пленению одного из самых деятельных пособников королевы.

Король эту новость принял молча, хмуро, и взглядом, брошенным на присутствующего Грегора из Санока, показал только, что это вызвало у него беспокойство.

Графу Цели угрожали как предателю.

Прежде чем был вызван первый шум этим инцидентом, Владислав выдал приказ, чтобы узника привели к нему в большую замковую залу на нижнем этаже.

Граф Цели был так испуган и неуверен в ожидающей его судьбе, что по дороге в дверях закачался и чуть не упал.

Его загорелое лицо, покрытое пылью, уставшие глаза, рваная одежда, связанные сзади руки, вся панская и безжалостно униженная солдатами фигура вызывала жалость. Люди, которые его вели, когда он закачался, вынудили пасть на колени перед королём, но гордый граф быстро поднялся, из последних сил.

Взволнованный король поспешил ему на помощь и поддержал.

Цели, которому это неожиданное доказательство симпатии влило немного надежды, в нескольких непонятных словах поздоровался с королём, меряя его глазами, в которых одновременно рисовались ненависть, тревога и недоумение.

Король стоял рядом с ним и сперва дал приказ, чтобы его развязали.

Все ждали, что скажет Владислав, а на лицах венгров можно было увидеть некоторое беспокойство.

Владислав сказал мягко:

– Братья и друзья, – сказал он, – я не заслужил, чтобы вы показали себя моими врагами. То, что вы терпите здесь, не моя вина, а ваша. Вы сами согласились на мой выбор, положили на нём вашу печать и нарушили слово. Благодаря вам нам с королевой придёться воевать.

Вы сами лучше знаете, что ни я первый хотел и претендовал на королевство. По вашему требованию я прибыл сюда, а если вы не согласны с моим выбором, в любой момент я готов вернуться в своё королевство.

Цели провёл рукой по лицу, хотел что-то говорить, но голос ему изменил. Слова короля только неприятно отразились на присутствующих венграх, которые переглянулись. Первый раз он так громко и твёрдо говорил, что оставит Венгрию и вернётся в Польшу. Чувствовалось, что он сказал это не безрассудно, а всерьёз.

Если бы хотел и мог, Цели не нашёл бы средств объяснить. Через мгновение король, отступив на несколько шагов, приказал своим полякам проводить его в комнату, в которой они должны были остаться на страже.

– Я хочу, – обратился он к Хинче из Рогова, – чтобы вы обращались с пленником, как требует его сан, не причиняйте ему вреда, судьба уже его причинила.

Венгры настаивали надеть ему кандалы, чтобы он не сбежал с помощью приятелей, каких мог найти в Буде; король не позволил.

Всегда достаточно бурные совещания с различным результатом протянулись до праздника Свв. Петра и Павла.

Находили наиболее удобным проводить их в монастыре Св. Иоанна у братьев святого Франциска в большой их трапезной. Всё это время король на них присутствовал, но больше слушал, чем говорил. Грегор из Санока, который теперь, после смерти Яна из Сеннова, часто при короле занимал место писаря, высматривал на нём последствия этих совещаний и впечатлений. Находил только растущее разочарование.

Когда его спрашивали, он пожимал плечами и своей мысли не объяснял. Однако из всего было видно, что это королевство его не радовало, и что не думал его добиваться.

Со своими он часто говорил о возвращении в Польшу.

Епископ Збигнев в то время как раз усердно пёкся о том, чтобы расходы, труд и надежды не пропали даром. Король, привыкший к уважению и послушанию, не вдавался ни в какой спор. В день Петра и Павла, когда снова собрались в полном составе и никто не ожидал, что король возмёт слово, покрасневший юноша встал со стула. Все обратили на него глаза.

Он начал говорить. В начале и ропот, который ещё не стих, и слабый голос не позволяли услышать слов короля, но вскоре одно любопытство вызвало молчание. Простыми словами он говорил им от сердца, что, бросая свою родину, вызванный свободными голосами, он надеялся найти согласие, мир и порядок в Венгрии. Посвящая себя им, он покинул Польшу и Литву, которым как раз было необходимо его присутствие, потому что после смерти Сигизмунда там были беспорядки. Он повторил, что за собственные расходы, с большим усилием он прибыл со значительным отрядом на их голос и призыв, не ради жажды правления, но для защиты христианской веры.

– Я долго сопротивлялся, меня вынудили ваши просьбы, я не предвидел, что меня здесь ждёт. Я нашёл ваши мнения разделёнными, страну в сомнении. Я прошу вас и умоляю, не обращайте на меня внимания, не соблазняйте меня никакими соображениями, делайте, что вам больше нравится для вашей родины. Я, как охотно приехал, так охотно и без жалости уступлю.

Таково было содержание обращения короля, который, всё больше оживляясь, сам взволнованный, всех также тронул этой благородной речью, которая вызвала удивление. На слушателях было заметно искреннее и душевное сочувствие к этому юноше, который ради совести готов был отречься от короны.

Все разделились на группы, кто-то ушёл, можно было увидеть горячие и оживлённые обсуждения и совещания, и только спустя пару часов палатин Гедревар выступил с ответом от имени собравшихся. Он объяснил, как и почему выбрали Владислава королём; это было сделано для более сильной обороны от иноверцев; думали, что все будут согласны, потому что и вдова Альбрехта была не против. В итоге этот первый и неизменный выбор он подтвердил нынешним единодушным криком.

Палатин говорил долго, горячо, уверяя короля в верности всех и готовности к самоотречению, чтобы он получил неразделённую корону. Принесли клятву верности и послушания.

Во время речи палатина ни один голос против не раздался, напротив того, постоянными криками подтверждали его слова… и всё собрание поднимало руки, казалось оживлённым чувством благодарности и готовностью к жертве.

Король едва поблагодарил в нескольких словах, прося, чтобы он не испытал разочарования.

«Для защиты и во благо этого государства я не пожалею сил!» – сказал он в конце.

Архиепископ Стригонский Дионисий первый со всеми сопровождающими его епископами поцеловал принесённый крест в знак присяги. После него палатин Гара и другие принесли клятву верности. По старой традиции короля потом подхватили на руки и подняли три раза вверх, с громким криком повели в костёл, где архиепископ затянул благодарственную песнь.