Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы

О ЧЕМ ОНИ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ

Здравствуй, мой любимый! Что-то давно от тебя ни слуху ни духу. Я слышала, что вас должны скоро куда-то перебросить. У меня дела неважно, чувствую себя плохо, еще не работаю... Высылаю тебе теплые вещи, шерстяные носки и шарф... Из письма, найденного при останках убитого подо Ржевом красноармейца. Его нашли ребята из поисковой группы Игоря Рослякова летом 1989 г.

Для того чтобы услышать, что рассказывают убитые на Великой Отечественной, мало прочесть их письма и письма к ним. Мало увидеть постаревшие лица их родных и друзей. Мало всмотреться в забитые окопной глиной глазницы их черепов в низко надвинутых ржавых касках. Все это необходимо, но этого — мало.

Сверстники погибших, люди из того поколения, сегодня чаще всего нам в этом не помощники: они плывут с нами в одной реке времени, в одной волне, и сами они уже другие, живущие заботами нашего дня, а не того, прежнего. Редкий человек может воскресить для нас неповторимые запахи и звуки давнего пережитого. И всякий раз у него будет для этого только одно средство — искусство.

Из огромного числа поэтов-фронтовиков нашу, необходимую нам волну мы отыскали в творчестве Юрия Семеновича Белаша. Первые стихи он написал только в 1967 г., публиковать их начали в 80-е гг. В 80-е же вышли два сборника его стихов — "Оглохшая пехота" и "Окопная земля". Умер он в июле 1988 г. Третья книжка его стихов выйдет уже посмертно. И очень многое останется пока не опубликованным. Белаш начал писать стихи уже далеко не молодым человеком, хотя в основу его поэзии легли впечатления юности, проведенной в окопах переднего края. Его стихи, так непохожие на стихи поэтов 40-х гг., вероятно, и не могли быть созданы раньше 60-х. В них редкостный сплав терпкой военной повседневности и никакими шорами эпохи не стиснутой широты взгляда нашего современника, свидетеля времени осмысления горькой диалектики истории.

Замечательно поэтическое чутье молодежи, безотказно принимающей мудрые, безжалостные и честные строки этого поэта, верящей им, несмотря на всю инфляцию слов нашего времени! Вот и сейчас, когда нам нужно протянуть руку военному поколению, мы говорим с ним по прямому проводу стихов Ю. Белаша.

Памяти Юрия Гайдамакина, школьного товарища, танкиста
Ты в глаза ему сейчас не заглядывай,
даже если и друг — все равно не заглядывай.
Дай танкисту побыть в одиночестве в эти,
может быть, самые горькие в жизни минуты.
Дай спокойно ему покурить, помолчать и подумать.
Обвести затуманенным взором предрассветное небо
с последней звездой на востоке;
послушать, как в роще березовой, солнце встречая,
гомонят беззаботные птахи;
и почувствовать вдруг, как пронзительно остро
пахнет даже простая трава тимофеевка, —
ибо скоро в сражении, за рычагами,
с напряженно застывшим, отрешенным лицом,
он забудет про все:
и про небо, которое дымом и пылью затянется,
и про птиц, улетевших в испуге из рощи,
про траву тимофеевку
и о собственной жизни.
Не заглядывай в душу бойцу перед боем,
не заглядывай.

В практике военно-поисковой работы нет ничего важнее восприятия человека человеком через время и пространство. Многолетний опыт поисковой работы со школьниками и студентами показал нам, что одни только исторические и военно-исторические сведении сами по себе еще не формируют отношения к событиям и людям. Восприятие исторических сведении бывает отстраненным, чисто логическим: было то-то и то-то, а мне какое дело? Так, в сущности, и происходит при традиционном школьном изучении истории. Даже выход отряда в поисковый поход мало меняет дело: люди могут побывать на местах былых сражений поглазеть на памятники и экспонаты, послушать экскурсовода и остаться холодными, как собачий нос, к человеческой сути происходивших событий, к их смыслу.

И вот приходит педагог, очками блестя.
Скажите: кто такой Нерон и кем разрушен Рим?
Скажите мне: когда и где
Распяли Христа?
А мы ему и говорим:
У-тю-тю-тю...
Зачем былое ворошить?
Тебе так легче, что ли, жить?
Вот тебе пиво, еда и вино,
А что когда было, а что когда было, а что когда было,
То было давно... Ю. Ким

Несколько меняет дело личное участие в работе по восстановлению исторической правды: в раскопках, в реставрации памятников, в работе общества "Мемориал". Но не вполне. Личное участие в работе приближает современного школьника или студента к минувшим событиям ровно настолько, насколько их к этому подталкивают условия. Петр Иванович Лукоянов, один из старейших инструкторов лыжного туризма в стране, вел группу школьников зимой по пути своего лыжного батальона, которым он командовал в войну. Там, где батальон сутки пролежал в снегу под обстрелом противника, сделали привал на несколько часов без костров. Это было на Угре, где на одном из памятников среди имен погибших товарищей есть фамилия Петра Ивановича.

Такие книги о войне, как "За чертой милосердия" Дмитрия Гусарова, "Селижаровский тракт", "Сашка" Вячеслава Кондратьева, "Волоколамское шоссе" Александра Бека, совсем по-иному воспринимаются ребятами и взрослыми, если их читать не в теплой комнате, а на местах событий, да еще едва передохнув после хорошего марша с полной туристской выкладкой. А если в военно-поисковом лагере по вечерам гремит по динамику современная музыка, работает передвижной буфет, тогда воспринимается главным образом чисто техническая сторона дела: нужно пойти за пять или семь километров в лес, куда укажут инструкторы, в течение нескольких часов вычерпать воронку, залитую грунтовыми водами, отыскать все, что лежит на дне в липкой глине, и принести находки в лагерь. Кости, найденные в воронке, сложить отдельно, в отведенном для этого месте, а "железо" — обломки оружия — растащить по палаткам для школьного музея, а вообще-то — кому что понравится. В этом случае находки вызывают одно только любопытство, может быть, отчасти даже корыстного толка. Дело в том, что кости все одинаковы, а "железо" дает некоторую пищу воображению. Отсюда причудливые формы примитивной игры, основанной на таком же примитивном, "операциональном" отождествлении себя с действующими лицами давно минувших событий. В безобидных случаях милая девочка-семиклассница Женя позирует перед объективом фотоаппарата в пробитой каске и с пустой гранатой в руке. Это не от молодости. И очень солидные люди, бывалые поисковики, любят позировать с боевым оружием в руках, не ставя перед собой других задач, кроме улыбки зрителей. Но тогда не стоит сетовать, что находятся шалые мальчишки, надевающие гитлеровские каски перед фотоаппаратом: ведь тоже не всерьез! Конечно, привкус здесь дурной, от некоторой нравственной дремучести, от жажды оригинальности и от простой педагогической незатронутости этих мальчишек. В конечном счете дело сводится все к тому же историческому беспамятству:

Конечно, мы вчера с Нероном, у-тю-тю-тю,
Весь Рим сожгли и Карфаген разрушили дотла.
Там был какой-то малый,
он нес галиматью.
Но мы его к столбу
гвоздями: бум-бум-бум.
Новое время на наших часах.
Пойдем лучше в гости:
У наших соседей
родился чудный мальчик,
назвали Чингизхан... Ю. Ким

Совсем иное восприятие возникает, когда поисковик примерит на себя не каску, а судьбу человека, чей вымокший в болотной воде череп он достал из воронки. Тогда и к останкам солдата, и к остаткам его оружия отношение иное: бережное и сочувственное. Характерная деталь: в нашем отряде уже несколько лет живет традиция: все найденные кости наших бойцов перед укладкой на последний покой обмывать в чистой воде. Работа, всякому понятно, не очень приятная. Но характерно, что обычай этот родился, как говорится, "снизу", его ввели сами ребята еще в начале 80-х, когда во время раскопок на пустоши Васильевское под Волоколамском по указанию местного жителя, в войну мальчишки, бульдозером был вскрыт подпол сгоревшего во время войны дома и в нем почти вровень с краями ямы стояла густая глинистая жижа. В ней, в этой черной сметане, можно было с трудом нащупать и достать человеческие кости, залепленные гипсом, обмотанные бинтами — все, что осталось от замерзших в подмосковном лесу осенью 41-го раненых красноармейцев-панфиловцев.

Поисковые работы в ту осень под Волоколамском происходили во второй половине ноября. Мела метель, дул пронизывающий ветер. Поиски подпола заняли весь световой день, обнаружить его удалось уже при свете фар. Доставая кости из ямы, ребята (это были студенты МГУ, МОПИ и Коломенского пединститута) мыли каждую в талой воде, которую грели тут же, на кострах, и складывали и подготовленные ящики.

Шесть лет спустя, под Новгородом, перед лицом суровой необходимости обмыть кости едва ли не 700 человек за самый короткий срок прозвучала чья-то "светлая" идея: механизировать процесс с помощью сетки и пожарного насоса. На это был ответ бойца нашего отряда Инны Королевой: "А почему бы и покойника не пропускать через стиральную машину?" За своеобразным мрачным юмором этих слов очевидна вполне гуманная мысль: когда обмывают кости погибших солдат, к ним в последний раз прикасаются теплые человеческие руки, и в этом бережном прикосновении — последняя признательность живых к ушедшим. Уже говорилось, что дело это достаточно трудное психологически: "Шла на раскоп мойщиком костей, а мыть не смогла, — писала одна из наших девушек, думала, что трудней находиться в яме, а вышло наоборот". И тем не менее наша работа не допускает чисто утилитарного подхода, необходим подход духовный. Иначе — зачем собирать в земле старые кости? Чтобы снова уложить их в землю, только в другом месте?

Навести мост понимания между людьми трудно. Если этот мост через время — особенно трудно. А если он должен связать живых и мертвых? Если нас должны услышать и понять разные поколения и увидеть в нас не только поисковиков 80-х, но и тех, кто навеки остался в траншеях и воронках? Как сделать, чтобы в одну и ту же минуту нас видели, слышали и понимали как своих и наши ровесники, и те, кто на полстолетья старше нас? Что нам поможет добиться этого?

Только искусство. Однако мало взять подборку стихов погибших и здравствующих поэтов, составить из них литературный монтаж и прочесть его со сцены. Надо, во-первых, обязательно учесть и использовать не только весь свой наработанный опыт, но и новые наблюдения, впечатления, знания. Нельзя, чтобы впечатления покрывались "пылью веков", потому что то, что ново сегодня, завтра уже безнадежно устаревает в восприятии. Во-вторых, необходимо постоянно думать о том, как ярче передать свои чувства людям, как достигнуть соответствия, взаимопереклички стихов, песен и прозы, звукового и зрительного ряда.

Наша агитбригада за годы работы выступала в самом разном составе и в самой разнообразной обстановке: на сцене крохотного сельского клуба, на деревенском пятачке пыльной улицы, в огромном зале городского Дворца пионеров и на опушке леса, на открытой сцене турбазы, в спортзале профтехучилища и у громадного пылающего костра на слете поисковиков, перед аудиторией когда в пятьсот, а когда и в пять человек. Но всегда и везде ребята эмоционально выкладывались так, как будто выступали в последний раз в жизни. Слушатели обычно безошибочно улавливают этот настрой. Вспоминается, как в ноябрьскую метельную ночь под Волоколамском, у села Новлянского, на обдутом ветрами холме наши ребята вместе с сельскими старухами, помнящими войну, ждали машину с останками бойцов из Васильевского. Кости солдат и офицера, поднятые в самом Новлянском, уже были готовы к опусканию в братскую могилу. Шли долгие минуты и часы. Холодно было страшно. Бабки не уходили. И мы начали наше выступление. Ветер забивал глотки, надо было кричать, люди кутались в старые платки и ватники, но никто не ушел. Многие плакали. На дороге — свет фар. Подошла машина из Васильевского сообщить: только что вскрыт подпол, начали доставать кости из воды, раньше утра их не привезут. При свете ручных фонариков мы стали опускать в могилу останки старшего лейтенанта Коли Смирнова и пятнадцати его бойцов. Могут бросить упрек, что это было сделано недостаточно торжественно. Мы помним и другие захоронения — с почетными караулами и орудийными салютами. Но более острого ощущения народного горя и народной памяти, чем ночью у села Новлянского, нам испытывать не приходилось.