Куропаты - змеиный поцелуй Америки

По Г. Г. Бартошевичу использовали некоторые особенности черт его характера: подозрительность, неуступчивость и мнительность. Он невольно подыграл провокаторам. Игрунов, по его воспоминаниям, показал Бартошевичу анонимное письмо, на тебя, мол, пишут. А тот полез в карман и также достал анонимку со словами: «На тебя тоже пишут». Так закрутилась пружина противоречий и противостояния, чтобы их разрешить Г. Г. Бартошевича направили послом в КНДР. Климат этой страны убил гипертоника Бартошевича, и проблема с заменой руководства КПБ и БССР была окончательно улажена. Стараниями Яковлева и Горбачёва — быстро и без шума, что вполне совпадало с желанием Америки. Теперь Н. С. Игрунов как лицо, лично преданное Яковлеву и беспрекословно выполняющее все его пожелания, мог занять пост второго секретаря ЦК КПБ, что и было проделано в октябре 1987 года.

Из воспоминаний Игрунова следует, что стал он богом и царём в Белоруссии. Провёл последовательно и спокойно все требуемые и необходимые мероприятия по «демократизации» республики. Постоянно опирался в дальнейшей практической работе на председателя Гостелерадио Белоруссии, поэта Геннадия Буравкина в его стремлении пробуждать национальные чувства белорусов, последовательно защищал его от нападок. Игрунов поддерживал подобную же деятельность поэтов Нила Гилевича и Пимена Панченко. Он начал опираться на Григория Николаевича Вечёрко и политически похожих на него национально озабоченных партийных работников. Сблизился с помощью Василия Быкова с группой художников, находящихся под влиянием Марочкина, Купавы, Кулика, братьев Басалыг, Лиса и им подобных, прозападно-националистически настроенных «белорусов» [3].

Сближение и закрепление отношений с писателем и масоном Василием Быковым продолжилось. Н. С. Игрунова подкупало искреннее стремление Быкова к «демократическим» преобразованиям Белоруссии на западный лад. Но А.Н. Яковлев настойчиво и постоянно требовал активизировать мероприятия по укреплению и развитию дружеских отношений с В. Быковым. Неожиданно для Игрунова, по его мнению, тоже явно под влиянием того же Яковлева, с Быковым установилось полное взаимопонимание и доверие. Белорусский писатель охотно участвовал в обильных застольях с распитием спиртных напитков. Из молчаливого и пасмурного после полдесятка рюмок коньяка он превращался в словоохотливого и откровенного. Много и образно рассказывал о своём нищем, босоногом детстве.

Игрунову открылась природа скрытности и осторожности Быкова. Это было заложено в семье [4]. Василий откровенно рассказал, как его отец применял хитрости при изготовлении ржаной муки. Но скрыл, что такую муку использовали при изготовлении самогона. Чтобы получался отменный, крепкий, качественный самогон, необходимо было прорастить рожь. А потом, высушив, смолоть её в муку, но этого нельзя было сделать в открытую на мельнице. Самогоноварение серьёзно преследовалось. Потому отец, как и многие крестьяне, использовал ручные жернова для перемалывания пророщенной ржи. О таком способе изготовления муки знала и милиция. Потому в доме отца, как и у всех соседей, милиция совместно с депутатами проводила нейтральные осмотры. Нашли и у них в хозяйстве ручные жернова. Привели их в негодность, разбив на три части верхний камень, который бросили на видном месте во дворе. Отец из досок сделал ящик, в котором закрепил разбитый камень, и в последующем каждый раз, по потребности, восстанавливал верхнюю часть жерновов и молол пророщенную рожь. Потом разбитый камень он всегда снова помещал на видном месте во дворе и таким образом снимал возможные и нежелательные вопросы о самогоне.

В. В. Быков не удерживался от нытья о недостатке денег. Например, рассказывал, как однажды к нему домой, на улицу Танковую, зашёл один не очень близкий родственник. Принёс бутылку коньяка для начала разговора, а после её распития напрямую попросил дать ему в долг… миллион рублей. Быков с возмущением поведал Игрунову о том, как был вынужден отказать просителю: «Таких денег у меня не только нет, но я их и в глаза никогда не видел». «Какой же ты тогда писатель?» — искренне недоумевал, по рассказу Быкова, его гость. «Странное это дело потерять неизвестность», — продолжал Быков и при этом сослался на высказывание умного, по его мнению, американца Джона Стейбека [5].

Но он также рассказывал, что деньги у него, конечно же, есть, хотя и не слишком много. Всё же что-то скопилось на сберегательной книжке. Его повести и рассказы издавали и в Минске, и в Москве. Но Быков с горечью констатировал, что за эти деньги нигде ничего нельзя было приобрести. Когда он хотел сделать жене подарок ко дню рождения, Матуковский, известный писатель и драматург, повёл его к знакомому директору универмага. И Быкову было позволено купить прямо на складе какую-то дешёвую кофточку. «А зимние шапки, к примеру, продавали лишь по особому списку, который составлялся в Министерстве торговли», — возмущался Быков. Билеты на самолет или поезд он приобретал в специальной депутатской кассе, причём не только для себя, но и, при случае, для друзей и знакомых. В этом, отмечает В. Быков, была несомненная выгода депутата. Больше не вспомнил никакой другой пользы. Все вопросы, продолжал белорусский писатель, решались с помощью личных знакомств, по всесильному блату. Писатели и в Минске, и Москве (да и повсюду) заводили знакомства с продавцами, директорами и партийными секретарями, которые и были настоящими хозяевами жизни [6].

Рассказывал Быков «друзьям» и о коллегах по депутатскому корпусу. Но больше всего с критических позиций. О скульпторе Аникейчике высказался нейтрально, даже слегка положительно, но тот уже давно умер. А вот художник Савицкий, возмущался Быков, неожиданно резко изменил отношение к власти, к существующему режиму, стал его апологетом. Точно так же поступил театральный деятель Ерёменко, который на самом пике перестройки заявил, что отвергает позиции прозападных националистов, был, остается и умрёт коммунистом. Есть же ещё в мире люди чести, гордости и совести! И действительно, он остался таким человеком до конца. «Смотрите: слово большевика — твёрдое слово», — Быков хотел это произнести с презрением, а получилось по интонации с явной завистью [7].

Неприкрытая зависть у него, отметил для себя Н. С. Игрунов, наблюдалась и в отношении к близким товарищам и даже, по его словам, друзьям по перу. Множество тёплых слов, называя его другом семьи, Быков расточал в отношении писателя В. Короткевича. Но он не преминул вылить ушат грязных помоев и на него. Василий рассказал, как на отдыхе в Пицунде тот явно в белой горячке от непрерывно принимаемого без меры спиртного — грузинской чачи с базара — показывал ему на затаившихся чертей в тёмном углу двора. Они якобы строили Короткевичу рожицы и дразнили. Как-то не по-дружески это звучало, тем более, о покойнике и близком друге… Пооткровенничал Быков не к месту так же о том, как Короткевич по пьянке поломал руку. Хотя сам постоянно помогал ему покупать и без меры распивать вместе чачу с базара [8]. Василий во всей книге воспоминаний постоянно рассказывал об обильных выпивках и увлечении спиртным, от которого, в конце концов, потерял, кроме совести, и печень.

Странно было слышать Н. С. Игрунову от В. В. Быкова, белоруса, ветерана войны, без всякой меры обласканного руководством и усыпанного наградами, выводы о том, что готовность белорусов к подвигу и самопожертвованию в период войны и оккупации пришла из 1930-х годов. Именно как результат жестокой советской дрессировки голодом, истреблением и страхом! Когда крестьянину, пафосно убеждал Быков, уже нечего было терять, разве что жизнь — свою последнюю, единственную не отнятую собственность. Да и её не очень-то жалели люди: такой она стала нестерпимой. Только от отчаяния белорусы бросились… на немцев [9].

По рассказам Быкова, его отец в Первую мировую войну попал в плен. Работал в хозяйстве бауэра. И там ему, как уверял отец, жилось намного лучше, чем дома, потом в колхозе. В. Быков писал: «Отец часто поминал свой плен добрым словом, что у меня, вечно голодного подростка, вызывало недоумение и зависть». Рассказы отца, его неприятие советского образа жизни заложили прочный фундамент антисоветизма и в Василии Быкове: «О немцах отец вспоминал только хорошее, даже о жизни во время оккупации». Уже после войны, когда Василий Быков приехал домой на побывку из Николаева и высказал намерение демобилизоваться, отец ему советовал: «В армии хоть трудно, однако кормят. А здесь? Доедим бульбочку — и голод. Как до войны. Теперь на своей полоске не посеешь, не то что во время оккупации. Уже и межи запахали» [10].

Быков воспроизводит спор с Короткевичем в Пицунде, в котором надеялся доказать: «Если бы оккупанты были поумнее, если бы вернули людям землю и их собственность, белорусы, быть может, вели бы себя иначе по отношению к немцам. Скажем, как литовцы, латыши, эстонцы. Как украинцы, наконец. Пахали бы землю, растили детей и плевали бы на бандитскую партизанку. То, что рядом уничтожали евреев, крестьян не очень беспокоило, лишь бы их не трогали!» Таким образом, Быков решал за советских белорусов вопросы межнациональных отношений, заявляя, что выступает от их имени [9]. Но далее он писал: «А ведь тронули, да ещё как!» И как? Быков пояснял: «В этом немцам помогли партизаны — дали основание для всякого рода акций. И запылали хаты, пролилась кровь. В этом деле Гитлер и Сталин были сообщниками. То, что недоделал Сталин в 1930-е годы, жестоко завершил Гитлер в начале 1940-х. Беларусь лежала в руинах. Эпопея возрождения была долгой и трудной» [11]. В. Короткевич как искренний сын и патриот Белоруссии, болеющий за свой народ, его историю и будущее, не был согласен с подобными измышлениями, выводами и аргументами В. Быкова. За это последний обозвал его нецензурной бранью.

К слову, не услышал Игрунов от Быкова и признания о том, как тот попробовал сделать карьеру в армии в качестве политработника. После завершения войны полк, в котором служил Быков, находился в Болгарии. Василий попытался сделать партийную карьеру: согласился стать секретарём комсомольской организации части, рисовал для себя перспективу политработника, планировал вступление в партию, учёбу в училище. Но вмешались случай и пагубная страсть. Завелись деньги и многочисленные друзья-офицеры. Каждый вечер он ходил по ресторанам. В один из таких вечеров, будучи навеселе, в хорошем подпитии, Быков вдруг обнаружил, что кончились деньги. И тут он вспомнил об уже собранных комсомольских взносах, которые лежали в сейфе в кабинете комсорга в полку.

Эти деньги пошли на оплату ресторанного счёта, о чём на другой же день стало известно замполиту. Нельзя сказать, что В. Быкова не мучили угрызения совести, но особенно волновал его другой вопрос: кто сообщил замполиту о его грехе. Ведь после этого происшествия мечты о членстве в партии и карьере политработника рассеялись у Василия, словно туман под порывами ветра. Уже в Гродно в рассуждениях он подчеркнул, что может легко осилить в одиночку пол-литра водки за присест. После этого случая в ресторане к мечте о членстве в партии он никогда не возвращался, а в конце жизни даже радовался этому и гордился свободой от идей [12].