Куропаты - змеиный поцелуй Америки

М. И. Познякову пришлось рыть окопы, ямы для могил евреев, оборудовать земляные бараки, мастерить забор из металлической сетки. К их приезду холм был уже огорожен траншеей. С восточной стороны перед траншеей возвышался плотный забор из досок. От стрельбища на возвышенность вела лестница из досок, и была проложена дощатая дорожка на самый верх холма. Латыши-охранники говорили, что это парадный вход для начальства. Летом 1992 года М. И. Позняков показал членам Общественной комиссии и журналистам на холме у Зелёного Луга сохранившиеся до настоящего времени на «куропатском холме» следы от трёх земляных бараков, в строительстве которых участвовал. Правда, один из бараков оказался под полотном кольцевой дороги, а второй уже за этой самой дорогой.

Сидя на холме, М. И. Позняков долго и напряжённо изучал местность. Непрерывно крутил головой. Было видно, что тяжёлые воспоминания переполняют его душу, отражаясь гримасами на лице старого уже человека, вызывая нескрываемую боль и ужас. Затем, немного успокоившись, он встрепенулся, указал на ветвистый кустарник и воскликнул: «Здесь у немцев стоял пулемёт «максим», и из него стреляли в людей». Члены комиссии прошли на указанное М. И. Позняковым место, раздвинули кусты и увидели след оборудованного пулемётного гнезда для станкового пулемёта «максим». Этот след, к слову, на местности сохранился до настоящего времени. Его не спутаешь с чем-то другим. Хотя следователи прокуратуры его «не заметили», как не захотели увидеть и многое другое, выходящее за рамки поставленной перед ними задачи.

Поскольку из-за кустарника пулемётное гнездо действительно нельзя было разглядеть летом 1992 года, то увидев, как Позняков вспомнил его местонахождение, члены комиссии отбросили все сомнения по поводу осведомлённости и объективности свидетеля. А до этого, после публикации прокуратурой в прессе в адрес М. И. Познякова обвинений в клевете и фальсификации фактов о куропатской трагедии, в январе 1992 года члены Общественной комиссии вместе с Героем Советского Союза М. Б. Осиповой, членом Правительственной комиссии, выезжали в деревню Барсуки Оршанского района, на малую родину М. И. Познякова. Там они встретились с тогда ещё живыми его соседями.

Те рассказали о его семье и подтвердили: «В конце лета 1941 года он вместе с отцом, родным и двоюродным братьями действительно исчезали из деревни. Их забрали и увезли немцы. Пропадали они около одного-полутора месяцев. В середине осени вернулись домой. После возвращения в Барсуки многого не рассказывали, даже уходили от разговоров о причинах отсутствия дома. Только твердили, что попали в такой страшный оборот, о котором не хочется даже вспоминать, не то что рассказывать». Но соседи отметили и такую характерную деталь. Михаил Иванович до исчезновения из деревни при аресте немцами был хулиганистым, весёлым, общительным молодым человеком с длинной, слегка кудрявой причёской. А осенью вернулся в деревню дёрганым и совершенно лысым пожилым мужчиной. Перестал шутить, веселиться и даже улыбаться. Удивляться не приходится: сами посудите, что парень за 1–1,5 месяца пережил! Можно сказать, что просто война, оккупация, и тем ограничиться. Но куда девать рассказ свидетеля Михаила Ивановича Познякова о злоключениях, настигших его и родственников на куропатском холме?

О «лжесвидетеле» М. И. Познякове в поддержку высказываний следователя Бролишса выступил в печати (как можно без него?!) историк Дмитрий Дрозд. Между тем, рассуждения Дрозда не отличаются оригинальностью, они наполнены оскорбительными и бездоказательными обобщениями.

Умозаключения и способ толкования событий Дрозда унижают даже его самого как «научного» работника НАН Республики Беларусь, кандидата исторических наук. А выводы о том, что немцы не привозили с собой никаких переводчиков, он делает не на основе материальных источников, фактов и архивных документов, а чисто из своей мыслительной деятельности, собственных умственных конструкций, утверждая, что никогда подобного в архивах и литературе не встречал. Если следовать подобной логике, то выходит, раз Дрозд не встречал, то такого не было и быть не могло.

Таков, к сожалению, стиль его работы: слепой субъективизм в чистом виде. А подобные поверхностные выводы Дмитрий, к несчастью, делает постоянно. Это обесценивает все его выводы в порой познавательных, интересных статьях, которые в результате чаще всего оказываются ничем не аргументированными пустышками. Выглядит всё, как умозаключения человека с завышенным самомнением. Подобный поверхностный подход Дрозда уже рассматривался выше при описании им найденного в Куропатах при останках Мордехая Шулькеса подлинного документа Гродненской тюрьмы.

Дмитрий Дрозд, а как вы оцениваете показания гитлеровского карателя Коха, который в 1946 году на процессе в Минске свидетельствовал, что для зачистки тыла вермахта от нежелательных элементов на занятой немцами территории СССР за армией прибывал мобильный спецназ? Он состоял из сотрудников полиции безопасности и СД, объединенных в айнзатцгруппу «В», следовавшую за армейскими подразделениями и фронтом в направлении Москвы. Эта группа была создана для установления оккупационного режима на занятой вермахтом территории и в столице СССР после её завоевания. В состав формирования, кроме полиции безопасности и СД, включили также сотрудников полиции правопорядка и подразделения войск СС. Из показаний Коха и других военных преступников на том же суде стало известно, что айнзатцгруппу «В» и ещё три подобные группы создали перед нападением на СССР.

Специально для них из числа немецких, австрийских, чешских евреев отобрали, взяли под стражу и подготовили большое количество переводчиков со знанием русского языка. Группа переводчиков была мобильной, двигалась за наступающими войсками, по пути следования айнзатцгруппа «В» их привлекала к работе с советскими военнопленными — для фильтрации совместно с абвером в лагерях советских военнопленных по дороге на Москву [2]. Дмитрий Дрозд, может, вы и Коха запишете в лжесвидетели?!

Как и обещал ранее, рассмотрим для сравнения поведение «свидетеля» Николая Васильевича Карповича, оценку его показаний следователем Я. Я. Бролишсом. Н. В. Карпович был заявлен свидетелем ещё до начала следствия, в газетной статье Зенона Позняка, Евгения Шмыгалёва и Василия Быкова «Куропаты — дорога смерти». В той статье авторы утверждают, что свидетель «в 1937–1938 годах не раз видел, как убивали людей в лесу». Могилы, видимо, заключает он, копали в первой половине дня, потому что под вечер (часто после обеда), когда начинали подъезжать машины, ямы уже были выкопаны. Н. Карпович художественно описал, что людей убивали партиями. Ставили в ряд, затыкали рот кляпом и завязывали тряпкой (чтобы жертва не выплюнула кляп). Убийцы были в форме НКВД. Стреляли из винтовок сбоку в голову крайнего, чтобы прошить пулей двух человек. «Как стрелит, — уверял Николай Васильевич, — так двое в яму падают. Патронов жалели» [3].

Сразу же возникает вопрос, а в качестве кого присутствовал Н. В. Карпович при приведении приговора в исполнение, если приказ НКВД СССР № 00447 жёстко запрещал присутствие любых посторонних лиц, тем более свидетелей. Требовал самого строгого соблюдения режима полной секретности при исполнении приговоров. Также о приведении приговоров в исполнение строго-настрого запрещалось посвящать даже других сотрудников НКВД. Это утверждали все свидетели из числа довоенных сотрудников НКВД, которых по делу допрашивали следователи прокуратуры, что отмечено как в уголовном деле, так и в книге «Куропаты: следствие продолжается». Знали о порядке приведения приговоров в исполнение только исполнители, их начальники, а также прокурор и врач. Положения этого приказа приведу немного ниже.

А метод расстрелов, который живописал Н. В. Карпович, изложен, для сведения, в книге М. Лынькова «Векопомные дни». Подобный способ казни практиковал на спор один из фашистских прислужников-полицаев. Прокурор БССР Тарнавский тоже высказал большое сомнение по поводу именно этого показания Карповича, но не более того. Тем не менее, прокуратура, невзирая на собственные сомнения, приняла и использовала эти показания в качестве истинных. Приобщила к делу как полноценное доказательство. Проведение суда, по убеждению прокуратуры, в дальнейшем не предусматривалось, так что поправить неточности никто не сможет.

Однако весьма оригинальные показания Карповича на этом не закончились. Он отрабатывал вложенные в него Позняком американские средства по полной программе. Его заявление следователям о том, что он в 1937 году видел собственными глазами незасыпанную могилу с полусотней людей, расстрелянных НКВД, проверяли на местности в ходе следственного эксперимента. Н. В. Карпович в статье «Куропаты — дорога смерти» рассказал: «Однажды встречает меня охранник из Малиновки, расстроенный, возбуждённый. Уже набили, говорит, даже не засыпали… Подошли мы к забору, что возле дороги. Рядом в ложбине большая широкая яма, доверху трупами наполненная. Лежат, брат, в ряд, как поросята» [4].

Заметьте, Карпович не назвал ни фамилии, ни имени, ни должности охранника. Ни того, где он живёт. Вот такая «секретность» по Карповичу была в НКВД до войны. И странно даже, что немцы с такой утечкой информации не узнали об этом и не использовали в пропаганде против партизан и подпольщиков, а только надоедали с клеветой о расстреле поляков в «Катыни», которая никого не интересовала в Минске в 1943–1944 годах. Как это понять: Карпович и многие другие знали, может, сотни людей знали, а вот полицаи и немцы с их многочисленной агентурой и слыхом не слыхивали. Так и не узнали до конца оккупации. Видимо, откладывали радость услышать, как самую свежую новость от 3. С. Позняка и В. В. Быкова, аж на 1988 год.

Следователи же для подтверждения и закрепления достоверности всех показаний Н. В. Карповича решили провести следственный эксперимент. Удивить общественность, порадовать журналистов, обнадёжить заказчиков, вселить уверенность в исполнителей и следователей по делу. Привезли Н. В. Карповича в Куропаты. Журналист Горелик в книге «Куропаты: следствие продолжается» так описал это следственное действие: «Николай Васильевич шагал быстро, уверенно, ориентируясь по своим, только одному ему памятным приметам. Чуть в стороне от него, едва поспевая и опасаясь споткнуться и упасть, семенил оператор с кинокамерой в руках — следственный эксперимент снимался на видеопленку. Сзади плотной группой шли следователи и эксперты, понятые, археологи, члены Правительственной комиссии, молодые воины, держа наготове свое очень мирное и очень нужное оружие — лопаты и кирки. «Здесь!» — Н. В. Карпович решительно остановился, потом на всякий случай ещё раз внимательно осмотрелся вокруг и повторил: «Я видел её здесь!» Теперь настал черёд шагнуть вперёд следователям и археологам. Они быстро разметили направления будущих траншей, пересекающихся, как обычно, под прямым углом, и предоставили свободу действий воинам…

Когда, сменяя друг друга, солдаты пробились сквозь лес в одну сторону на 20 м, а в другую на 15 м, стало очевидным, что предполагавшейся могилы здесь нет. Для верности в секторах между траншеями прокопали шурфы на глубину до 2 м и убедились, что слои грунта не нарушены, а, значит, захоронения в этом месте никогда не было. Николай Васильевич стоял в сторонке, сосредоточенно молчал, и можно было только догадаться, что происходит в его душе. К нему подошёл Я. Я. Бролишс, сказал несколько слов, успокоил. В его практике такое было не раз: свидетель с точностью до метра указывает место преступления, подробно в деталях объясняет, где стоял и что видел, а эксперимент вдруг отменяет все его неотразимые доводы: безжалостно разрушает вполне логичную, не вызывающую никаких сомнений версию» [5].