#Диалоги

#Диалог_12

Поезд качнулся и остановился. От лёгкого толчка я проснулась. За окном шёл дождь. Он ослабел за это время, выдохся, и теперь лишь редкие его капли стучали по крыше поезда.

С удивлением поняла, что меня кто-то укрыл. Я встала, повесила на край сиденья пиджак. Моя рукопись, законченная и аккуратно сложенная, лежала на столе. Рядом были разбросаны остатки карандашей, ластики, скомканные листы. Я осторожно провела кончиками пальцев по рукописи. Моё сокровище. Пусть его опять никто не прочтёт, но я закончила. Я дописала. Всё то, что жило в душе, весь мой мир сейчас живёт на этих листах. Самое сокровенное. Самое чистое. И лишь одна история, та, что так и не была включена в книгу, лежала в моей сумочке.

Я прошла по вагону, приоткрыла окно, а потом, подумав, вышла на перрон.

Было темно и влажно. Капли стекали с крыши вагонов, чуть слышно пыхтел паровоз. Я подняла глаза на небо, туда, где тяжёлые облака закрывали звёзды.

— Я дописала, — прошептала я. — Я написала историю. Вложила в неё весь опыт, который у меня был. Чемодан пуст. Что мне делать дальше?

Небо молчало. На мгновение мне показалось, что облака побежали быстрее, и вот уже звёзды, чистые, умытые, сверкают на небе.

Раздался топот, словно чьи-то маленькие ножки бежали, шлёпая по лужам.

Деловито фыркая, по лужам топал ёжик. А за ним, неся за плечами рюкзак, шёл писатель. Мне показалось, или рюкзак стал больше?

Он поравнялся со мной. Несмотря на прохладу летней ночи, писатель был без пиджака.

— Скажите, что делают писатели, когда заканчивают историю? — зачем-то спросила я.

— Ну, например, выходят на свежий воздух, чтобы выгулять ручного ёжика, — улыбнулся он.

— Вы тоже дописали историю?

— Да, — писатель кивнул, глядя на то, как ёж что-то ищет в траве.

— О чём она?

— О простых вещах. О людях. Об их чувствах. Желаниях. Эмоциях. О том, что мы видим каждый день, но не желаем принять. О чём же ваша история?

— О девочке со скрипкой, — ответила я, глядя на небо. — Знаете, иногда мне кажется, что нашей жизнью кто-то управляет. Кто-то играет нами, как фигурами в шахматах. И в нужный момент рядом оказываются люди, готовые помочь…

В это время господин, давно переставший писать и лишь иногда слушавший, улыбнулся. Он уже было взял перо, готовый навечно связать судьбы этих людей, но потом остановился. Снова эти правила! Он был обязан спросить разрешения…

Неожиданно стали набегать тучи.

— Наверное, снова дождь начнётся, — заметила я. — Давайте вернёмся в вагон.

— А давайте…останемся, — предложил писатель, беря меня за руку. — Ведь в обычной жизни вы не решитесь гулять под дождём. Так давайте хотя бы здесь побудем детьми. Пусть небо видит наши мысли и чувства. В эту ночь мы свободны от опыта, от груза прошлого. Мы дописали свои рассказы. Завтра мы вновь начнём собирать диалоги. А пока…позвольте мне подарить вам этот дождь.

С неба хлынул поток. Я чувствовала, как намокает моё платье, как волосы прилипают к спине, как …я рождаюсь заново. Рядом со мной стоял писатель.

— Я хочу подарить вам стихотворение! — прокричала я. Мокрая, озябшая, но невероятно счастливая, я подставляла лицо под струи воды.

— Говорите! — прокричал в ответ не менее мокрый писатель.

— Как вы живёте на свете? — Без соцсетей. — И неужель улыбаетесь? — Да, улыбаюсь. — Каждое утро, вставая, я улыбаюсь Снегу с тяжёлых пушистых сосновых ветвей. — Как же вы дальше-то будете? — Без суеты. — Без суеты, вы считаете? — Да, я считаю. Жизнь для себя я свою проживаю, Песни пою я широкой и шумной волне. — Что же из этого следует? — Следует жить. И начать снова жить, а не казаться. — Что, и вживую нам снова придётся влюбляться? — Да, и тепло своим близким, любимым дарить. Следует жить, ибо, сколько бы сетям не кружить, Холод снежинки, что робко в ладошку упала, Не передаст фотография зимнего бала, А больше и нечего всем соцсетям предложить. Месяц — серебряный шар со свечою внутри, Ветер морозный катает снежинки по кругу. Жизнь продолжается наша в объятиях друга, В тёплых улыбках, лишённых чужой суеты. — Будет мораль у истории? — Как же ж не быть! — Так расскажите о ней и не томите! — Счастье от глаз вы людских берегите. — А интернет?!
— А с ним просто следует жить!

Писатель улыбнулся и неожиданно начал исчезать. И вот на перроне я стою одна.

А дождь шёл и шёл. И вдруг я почувствовала, что тоже растворяюсь. Начал таять поезд, а за ним — и едва различимый в темноте лес, и перрон.

— Рукопись… — прошептала я, прежде чем всё пропало.

В это время к трону подошёл писатель. Его рубашка всё ещё не просохла, а влажные волосы чуть топорщились после полёта.

— Господин, я пришёл просить об услуге.

— Говори, писатель. Ты храбро служишь своему таланту, а значит, имеешь право просить и быть услышанным.

— Господин, прошу…сделай меня ангелом-хранителем.

— Избранный, ты имеешь талант. Ты пишешь. Ты несёшь свет. Твой талант — величайший дар, отшлифованный тобою до блеска. Неужели ты готов отдать его?

— Да, господин.

— И ты понимаешь, что твоё решение нельзя будет изменить?

— Да. Я готов вновь стать кактусом. Небом. Рекой. Но я не хочу собирать диалоги, повелитель. Я хочу лишь чувствовать и спасать. Люди сами могут писать, нужно лишь им помочь.

— Уж не влюбился ли ты, друг мой?

— Влюбился, господин. Я влюбился в морок, фантазию. И я люблю ту, что эту фантазию создала.

— Фантазию ли? — спросил я.

— Не фантазию. Её веру в чудо и желание это чудо показать.

— Я мог бы сделать вас мужем и женой, писатель. Хочешь ли ты этого?

— Нет, мой господин. Я дитя неба. Позволь мне беречь её.

Он задумался, а потом медленно кивнул.

— Да будет так. Только, будь добр, надень сухую рубашку. Даже дети неба могут простудиться. И, в конце концов, где ты видел кактус с соплями?