Встречи

Первый раз мы встретились с ним в купе поезда Санкт-Петербург-Анапа. Он вошёл, а точнее, ввалился в наше купе, когда мы со Светкой, лучшей и единственной подругой на все времена, счастливо потирали руки: удача, едем без попутчиков! Но уже через несколько минут мы благодарили провидение за такого соседа. Умный, весёлый, красивый — что ещё надо, чтобы скрасить путь? Позже, в Бологом, к нам подсел ещё и тучный господин, который с неодобрением смотрел на початую бутылку вина и слушал наши разговоры, как он выразился, о белиберде. А мы с упоением спорили о Борхесе, Кортасаре и Кастанеде. С пеной у рта отстаивали своё мнение и тут же отказывались от всех своих принципов. Мы говорили и говорили, заставляя тучного господина вздрагивать и ворчать. Но мы ничего не замечали — ни кряхтения недовольного дядьки, ни того, что на часах уже давно за полночь.

Я громко смеялась, как и Светка, как и такой неожиданно-замечательный попутчик. Смеялась, а в горле комком стояло осознание того, что для него я только случайная встречная, что никогда никем для него не стану. Он был хорош, и с годами должен был стать только красивее. Умные голубые глаза с мягким прищуром, обаятельнейшая улыбка, живое лицо. Долговязая, немного сутулая фигура, красивые руки и подвижные пальцы пианиста.

Мы проговорили всю ночь и проспали почти весь день. И снова говорили о вечном. А утром, по приезду, мы как-то быстро разбежались в разные стороны, и я не стала оборачиваться, боясь, что наделаю глупостей в духе мелодрам: побегу вслед, начну рыдать на груди и хватать его за плечи…

Позже, проходя по холлу гостиницы, в которой мы со Светкой нашли приют, мы снова увидели нашего попутчика. Он сидел, расслабленно развалившись в старом кресле, и, щурясь на солнце, разглядывал окружающих. У его ног валялись рюкзак и гитара. Он мотнул головой в знак приветствия, мы кивнули в ответ. Я вздохнула, снова почувствовав подкатывающее сожаление…

И вот она, вера в чудеса — я совершенно точно знала, что мы ещё встретимся.

Я оказалась права.

Через полгода, зимой, когда за окном кружила острыми снежинками метель, мы повстречались вновь. Как и в первый раз, встреча была случайной и такой же мимолётной. Я шла по лестнице, причудливо изгибавшейся вокруг монументальной колонны. Лестница эта была любимым местом посидеть и потрындеть у всех студентов нашего института. Вот и он сидел в компании моих хороших знакомых, которые тут же принялись хватать меня за руки и приглашать присоединиться к их разговору. Как было горько сознавать, что это моё сердце отплясывает джигу, а его, наверняка, бьётся всё так же спокойно. Он поздоровался со мной, как со старой знакомой — исключительно из вежливости, и тут же продолжил перерванный разговор с приятелем. А я опять начала изматывающую борьбу с собой. Я внушала себе, сжимая зубы, что всё это глупости, что невозможно полюбить человека, которого совсем не знаешь, что не бывает любви с первого взгляда, что любовь — выдумка экзальтированных дурочек, что он — герой не моего романа. Что если бы он захотел, то нашёл бы меня, что если бы он и правда был мне нужен, я бы наплевала на гордость и сказала бы ему о собственных чувствах. Я смогла убедить себя, что мне просто не очень-то хотелось быть с ним.

Моя жизнь потекла своим чередом. Прошёл год, может, меньше, а может и больше. В один из вечеров мы с моим, на тот момент актуальным спутником жизни — известным журналистом, тусовщиком и любителем развлечений — оказались за кулисами особо модного в том сезоне театра. Кто бы мог подумать, что встреча с моим наваждением состоится и состоится именно здесь? Я была не одна, да и виновник моих душевных мук был с парой — актрисой, чертовски талантливой и нереально обаятельной. Мне казалось, я вылечилась от этого глупого сожаления о том, что у нас могло бы быть, но так никогда и не было. Мне хотелось сбежать, но вместо этого я плутала коридорами. Меня потянуло на сцену — именно сейчас, когда зал был пуст, когда освещение делало всё не таким, каким видят зрители со своих мест. Я вышла на сцену, и почти одновременно со мной, из других кулис, словно мы долго репетировали, появился он. Я застыла на минуту, сомневаясь, стоит ли делать последний шаг и не лучше ли повернуться и сбежать. Решилась и шагнула к центру, помялась, потом подошла к самому краю и села, сложив ноги по-турецки. Он сел рядом, потом неожиданно лёг, вытянувшись во весь рост. Он смотрел на меня, точнее — рассматривал. Я чувствовала его взгляд так, будто он вёл рукой по моему лицу: лоб, скулы, щёки, губы, глаза, брови. Снова скулы. Он положил свою ладонь на мой локоть и притянул к себе. Я не стала сопротивляться. Он поцеловал меня. Сколько раз я представляла, что это случится, но и подумать не могла, что произойдёт это так — на сцене известного театра, в неярком свете дежурных ламп.

Мой господин и повелитель появился в разгар поцелуя. Не было скандала и разбирательств — все ведь взрослые люди. Журналист поскорее увёл меня из этого вертепа, ругаясь чуть слышно на того, кто осмелился посягнуть на его собственность.

На следующий день я забрала свои вещи из его квартиры и вновь стала свободной.

Сколько прошло времени? Сейчас я не могу сказать точно. Много? Пожалуй, да. Я успела выйти замуж и родить ребёнка. И вот в один из серых дней августа, на дачу, где мы коротали с сыном дождливое лето, приехал муж. Он привез с собой друга. Как я сдержалась, что бы не вскрикнуть, когда увидела, что это за «друг детства, давно живущий в другом городе»?

Мы сделали вид, что незнакомы. Мы старательно избегали смотреть друг другу в глаза, избегали случайных прикосновений, а наши диалоги напоминали текст телеграмм — сухой и по делу. Оставалось продержаться несколько дней — я верила, что как только он уедет, всё встанет на свои места, и я смогу в который раз совладать со своим глупым сердцем. Я внимательно прислушивалась к своим чувствам и не могла разобраться в себе. Раньше всё было прозрачно и понятно. Раньше я отвечала только за себя. Позови он меня тогда — я бы пошла за ним на край света, не раздумывая ни секунды, но теперь рядом со мной были люди, причинить которым боль я не хотела: муж и сын. Любимые до жалости. Любимые до крика. Любимые. Мои.

Что чувствовал он? Не знаю. Но я видела, какие взгляды бросал он в мою сторону. А я даже не могла заставить себя с ним поговорить. Да и что тут скажешь? Мы не знали друг друга. Наши встречи были случайны и нелепы, у каждого из нас была своя жизнь. Но почему же, стоило ему оказаться рядом, как дыхание перехватывало у нас обоих.

И когда он вошёл в маленькую летнюю кухню, полутёмную и закопчённую, я застыла, не в силах сказать ни слова.

— Масло… и соль просили принести, — произнёс он, глядя куда-то в угол.

— Да, да. Вот, — я протянула ему солонку. — Масло я принесу сама… сейчас…

Он стоял невозможно близко — я чувствовала его дыхание. Мне стоило прогнать его, а я с трудом сдерживалась, чтобы не обнять его со всей силой. Он сделал шаг ко мне, и я прижалась к нему спиной, закрывая глаза. Он молча провел своей рукой по моей, вверх, до самой шеи. Наклонился и нежно, почти невесомо, поцеловал чуть ниже уха.

— Нельзя, — только и промямлила я, едва не теряя сознание от такой невинной ласки.

Он ушёл, а я упала на колченогую табуретку, изо всех сил стараясь не разрыдаться.

Он уехал на следующее утро...

Всё встало на свои места. Не сразу, но я смогла себя убедить, что всё это — мои выдумки, химеры. Нельзя из-за этого ломать и свою жизнь, и жизнь близких. Я убеждала себя в этом до того момента, пока однажды муж не ушёл от меня к другой. К той, которая любила его, а не свою иллюзию.

Мы развелись. Я уехала зализывать раны в пансионат под Питером. Сын на это время остался с отцом. Слава Богу, нам удалось с мужем, уже бывшим, остаться в хороших отношениях.

Я много рисовала, делала эскизы и наброски, бродила по пустынному берегу Финского залива, швыряла в воду камни. Я упивалась своим горем и одиночеством.

Однажды вечером мне показалось, что я увидела его. Я списала бы всё на свою привычку высматривать знакомое лицо в толпе, но буквально через час выяснилось, что его номер по соседству с моим. И что он тоже приехал сюда один.

— Ну, привет, — он протянул мне руку, стоя босиком в проёме двери своего номера.

А я в ответ молча протянула свою подрагивающую ладонь.

И он втащил меня к себе.

На этот раз не было ни сомнений, ни тоски. Мы застыли друг напротив друга только на долю мгновения, словно хотели убедиться, что никакой ошибки нет, что всё происходящее — правда. Мы не торопились, хотя страсть бурлила в нас: его руки дрожали, когда он гладил мое лицо, шею, грудь. Я целовала его красивые умные глаза и морщинки, поселившиеся в уголках глаз. Он раздевал меня уверенно и спокойно, словно проделывал это уже много раз, а я от волнения не сумела расстегнуть ни одной пуговицы на его рубашке. Меня захлестывало нетерпение, мне хотелось слиться с ним, будто это гарантировало нам будущее. А он не торопился, рассматривая моё тело и шепча банальные, но такие приятные глупости о том, что я само совершенство. Но совершенством был он. Это он знал меня так, как я не знала сама себя. Это он ласкал моё тело так, что я застывала или выгибалась, покорная его воле. Это он, не стесняясь, доводил меня прикосновениями до блаженства снова и снова, заставляя забыть всякий стыд и требовать от него, чтобы он наконец-то взял меня и делал со мной всё, что хочет... И когда он осторожно, но уверенно вошёл в меня, я вцепилась в его плечи и прижалась к нему крепче, так чтобы ничто уже не могло нас разделить.

Так бы и было, если бы не отвратительный звон, разрушивший эту идиллическую картину.

Звонок будильника не смолкал. Адская машинка стояла специально далеко. Поэтому пришлось встать, прошлёпать босиком до шкафа, дотянуться до верхней полки и, поборов желание выбросить будильник в окно, отключить наконец-то звук.

Я вернулась на кровать, закуталась в одеяло с головой и застонала от обиды.

На протяжении пяти лет мне снились эти сны. Всего-то пять снов. И каждый раз, просыпаясь, я думала, что это там, в том мире, в котором нет ничего от этого, я уснула. Там я живу в Санкт-Петербурге, здесь — в Москве. Надо ли говорить, что в этом мире поездов Санкт-Петербург-Анапа не существует, что тут я не училась в институте, расположенном в особняке со странной парадной лестницей, что не существует театра, на сцене которого мы целовались. И, к горю или к радости, я не была замужем, и ребёнка у меня нет. Здесь у меня совсем другая жизнь…

Я уткнулась носом в подушку, и мне на секунду почудилось, что я различаю его запах: "Эгоист Платинум" от "Шанель"… Или я настолько сильно хочу выдать выдумку за реальность? Грёзу за действительность?

Надо было встать, принять душ, одеться, выпить чашку кофе, просмотреть электронную почту и, сжав в вымученной улыбке губы, выйти на улицу.

Главное, не думать о снах, не думать...

* * *

Ветер, я иду, согнувшись, и почти не смотрю по сторонам.

Визг тормозов, поднимаю голову. Из машины выходит мужчина…

— Простите, мы раньше не встречались? — немного растерянно спрашивает он, так знакомо прищуривая голубые глаза.