Избранные творения

Догмат искупления

В своем богословском исповедании св. Афанасий исходил из созерцания исторического лика Христа, Богочеловека и Спасителя, и тринитарный вопрос о рождении и единосущии Сына Божия для него есть прежде всего христологический и сотериологический вопрос – не вопрос умозрения, но вопрос живого религиозного опыта. Действительность свершившегося спасения свидетельствует для св. Афанасия о Божественности и «единосущии» воплотившегося Слова, ибо только воплощение Единородного может быть спасительным. Смысл спасения он видит в том, что тварное человеческое естество соединилось (или, вернее, воссоединилось) с Богом. И это возможно только тогда, если воплотился и стал Человеком Бог. Спасение есть «обожение». В этом отношении у св. Афанасия оживает малоазийская традиция (учение св. Иринея).

Св. Афанасий исходит из резкого и решительного противопоставления Бога и твари: «Все, что ни сотворено, нисколько не подобно по сущности своему Творцу», ибо тварное возникло из не сущих и не может иметь сходства с самосущим бытием. Созданная из ничего, тварь и существует над бездною ничтожества, готовая в нее низвергнуться. Тварь произошла и возникла, и потому есть «естество текучее и распадающееся»; в самой себе она не имеет опоры и устоев для существования. Только Богу принадлежит подлинное бытие, и Бог есть, прежде всего, Бытие и Сущий, – ибо Он не произошел и безначален. Однако тварь существует и в своем возникновении получила не только бытие, но и благобытие – твердую устойчивость и стройность. Это возможно чрез причастие пребывающему в міре Слову. И тварь, озаряемая владычеством, промышлением и благоустроением Слова, может твердо стоять в бытии, как «причастная подлинно сущего от Отца Слова»… Источное Слово Бога всяческих, как Божия сила и Божия Премудрость, есть настоятель, и строитель, и хранитель міра. По неисследимой благости Своей Бог не попускает твари «увлекаться и обуреваться собственным своим естеством», но Собственное и единственное Слово Отчее нисходит во вселенную, и распространяет здесь силы Свои, и все озаряет, видимое и невидимое, и все в Себе содержит и скрепляет, все животворит и сохраняет: каждую отдельную вещь и все в целом. В Слове начало и источник міропорядка и мірового единства. В міре всюду открывается порядок и соразмерность, всестройное сочетание и согласие вещей противоположных. В этом единстве и стройности міра открывается Бог: «Никто не смеет сказать, будто Бог во вред нам употребил невидимость естества Своего и оставил Себя совершенно непознаваемым для людей. Напротив того, Он привел тварь в такое устройство, что, будучи невидим по естеству, Он доступен познанию из дел». Бог откровения есть Слово. «Ибо Слово, распростершись всюду: и горе. и долу, и в глубину, и в широту, – горе – в творении, долу – в вочеловечении, в глубину – во аде, в широту – в міре, – все наполнило ведением о Боге». В міре на всей твари и на каждой в отдельности положены некий отпечаток и подобие Божественной Премудрости и Слова, – и это сохраняет мір от тления и распада. Эти мысли св. Афанасия напоминают учение Плотина о міроустрояющем запечатлении материи Умом, но между ними резкое различие. По мысли Плотина, Ум запечатлевает бескачественную материю и пребывает в ней. Для св. Афанасия само возникновение и существование твари основано на присутствии в ней Слова. И он резко отвергает стоическое представление о семенных словах: начало мірового строя есть Отчее Слово. Возникновение міра и запечатление его Словом не разделяются для него во времени. Он хочет подчеркнуть двойственность твари: есть в ней собственная текучая и созданная природа и на ней сохраняющий ее отпечаток Слова, чрез который только она и есть: «природа» и «благодать». На различении и противопоставлении этих двух «элементов» зиждется вся дальнейшая система св. Афанасия. Учение о Слове как Премудрости, міродержавной и творческой, развито им еще до арианских споров. В этом учении он продолжает доникейскую традицию, но совершенно свободен от всякого космологического субординатизма. «Сопребывая со Отцем как Премудрость и взирая на Него как Слово», Сын Божий «созидает, приводит в бытие, и благоустрояет вселенную, и как Сила Отчая поддерживает в бытии всю совокупность твари… Как благое Рождение от Благого и как Сын истинный, Он есть Отчая Сила, и Премудрость, и Слово, – и не по причастию, точно все сие дано Ему извне, как дается Его причастникам… Но так, что Он есть Самопремудрость, Самослово, Собственная Самосила Отца, Самосвет, Самоистина, Самоправда, Самодобродетель, Отпечаток, Сияние, Образ, – короче сказать: всесовершенный плод Отца, Сын Единственный, неизменяемый образ Отчий»… И значит, в Сыне адекватно познается Отец… Впоследствии в разгар арианских споров св. Афанасий повторил и развил свое учение о Слове. При этом еще теснее связал творческое действие Слова и Его искупительное дело (воплощение): и то, и другое он объединил в понятие – вход Слова во вселенную. По отношению к твари Слово в Писании именуется Первородным, – «как потому, что Слово, в начале созидая тварь, снизошло к созданным, чтобы могли прийти они в бытие… так и потому еще, что по снисхождению усыновляется Словом всякая тварь»… Прежде времен вечных положен в основание Сын – в начало путей…

В соответствии с общим своим учением о двойственности всякого тварного бытия в творении человека св. Афанасий различает два (логических, но не хронологических) момента: творение (природы человеческой) из ничего и – запечатление, помазание ее образом Божиим, как бы «рождение», или усыновление: чрез Сына в Духе. По благодати Бог становится Отцом тех, кого сотворил. Тварь усыновляется Отцу чрез причастие Сыну, по естеству оставаясь созданием. Изведенный из небытия человек в самом творении помазуется Духом; «дыхание жизни», которое вдунул Бог в Адама, было не душа, но Дух Святый и животворящий; и, имея Его в себе, первозданный человек был духовен – был «духовным человеком». Чрез «уподобление Себе» Бог соделал его созерцателем и зрителем сущего, приобщил его к блаженству истинной жизни. Но благодать и дар Духа были приданы первому человеку как-то извне, потому и могли быть им утрачены: и были действительно утрачены в грехопадении. В грехопадении человек отвратился от созерцания Бога, уклонился от умного к Нему восхождения, как бы замкнулся в себе, предался «рассматриванию себя». И тогда вспыхнули и разгорелись в нем страсти и пожелания и распалась, раздробилась его жизнь. Люди впали в «самовожделение», душа от мысленного обратилась к телесному и забыла, что сотворена по образу благого Бога; как-то выйдя из себя самой, она «останавливается мыслью на не сущем», воображает его и становится «изобретательницею зла». Ибо зло есть не сущее, не имеет образца для себя в сущем Боге и произведено человеческими примышлениями. Множество столпившихся в душе телесных вожделений заслоняет в ней то зеркало, в котором она могла и должна была видеть Отчий образ. Она не видит уже и не созерцает Бога Слова, по образу Которого сотворена, но носится мыслью по многим вещам и видит только то, что подлежит чувствам. Это – некое опьянение и кружение ума… Преступление заповеди лишило первозданного человека мысленного света, возвратило его в «естественное состояние» и чрез это поработило его «естественному» закону тления. Осуетилась мысль, отравленная чувственным пожеланием. И стало человечество погружаться во мрак язычества.

В грехопадении обеднел человек, расторглась природа и благодать. И понадобилось воссоединение, «обновление» твари, «обновление созданного по Образу», восстановление утраченной благодати Божия Образа. Слову, как Творцу, или Демиургу, «подобало восприять на Себя и обновление дел». И это совершилось: Слово плоть бысть… Воспринято Словом все человеческое естество, и в этом восприятии, оставаясь подобным нам, оно просветлевает и освобождается от естественных немощей, – «как солома, обложенная каменным льном, который, как сказывают, противодействен огню, уже не боится огня, находя для себя безопасность в несгораемой оболочке»… Обреченное «по природе» на тление человеческое естество было создано и призвано к нетлению. Изначальное причастие «оттенкам» Слова было недостаточно, чтобы предохранить тварь от тления. Если бы за прегрешением не последовало бы тление, то было бы достаточно прощения и покаяния, – ибо «покаяние не выводит из естественного состояния, а прекращает только грехи». Но смерть привилась к телу и возобладала в нем… Конечно, по всемогуществу Своему Бог мог единым повелением изгнать смерть из міра. Но это не исцелило бы человека, уже обыкшего неповиновению. И справедливость Божия не была бы при этом соблюдена. В таком прощении сказалось бы могущество Повелевшего, но человек стал бы только тем, чем был Адам, и благодать была бы подана ему снова извне. Не была бы тогда исключена случайность нового грехопадения. А чрез Воплощение Слова благодать сообщается человечеству уже непреложно, делается неотъемлемой и постоянно пребывает у людей. Слово облекается в Тело, чтобы переоблачить его в жизнь: чтобы не только предохранить его внешним образом от тления, но еще и приобщить его к жизни. Ныне «облечено Тело в бесплотное Божие Слово и таким образом уже не боится ни смерти, ни тления, потому что оно имеет ризою жизнь и уничтожено в нем тление»… Слово изначала пребывало в міре, как в неком великом теле, устрояя и оживотворяя его. И было прилично явиться Ему и в человеческом Теле, чтобы оживотворить его. На человеке был уже начертан лик Слова, и когда загрязнился он и стал невиден, «подобало восстановить его». Это и совершилось в Воплощении Слова.

Слово стало Человеком, во всем подобным нам. Св. Афанасий обычно говорит о «воплощении», но под «плотию» он всегда разумеет полного человека – одушевленное тело со всеми ему свойственными чувствами и страданиями… В силу соединения со Словом Тело освобождается от своей тленности и немощи, – «по причине бывшего в Теле Слова». Животворящая сила Слова освобождала Тело Спасителя от естественных немощей: «Христос алкал по свойству тела, но не истаевал гладом»… Тело было «удобостраждущим», доступным страданиям, но в нем было бесстрастное Слово, – и немощи приражались к Телу по попущению и по воле Слова, а не по необходимости и против воли. Господь попускал сказываться всему свойственному телу: алкать, и плакать, и даже принять смерть. Но смерть Господа была попущением Его смирения и любви, не необходимостью. Он был властен разлучиться с Телом, и оно могло умереть. Однако не могло уже пребыть мертвым, «потому что соделалось храмом жизни»… Поэтому оно сразу же ожило и воскресло – «по силе обитающей в нем Жизни». Тело не связывало Слова, но само освобождалось в Нем от своей ограниченности, – и не только от ограниченности, но и от склонности к греху. Ибо силою неизменяемого Слова само изменяемое человечество во Христе пребыло неизменяемым в добре и все обольщения были над ним бессильны. «Человечество преуспевало Премудростью, постепенно возвышаясь над естеством человеческим, обожаясь, соделываясь и являясь для всех органом Премудрости для действенности Божества и Его воссияния»… «Дела, свойственные Самому Слову, совершались посредством Тела». И в этом служении делам Божества обожалась Плоть. Человеческое преуспеяние было во Христе непогрешительным… Человеческое естество во Христе было изобильно помазано Духом уже при Крещении во Иордане. И от Него и мы стали принимать помазание, и печать, и вселение Духа, так как в Нем первом освятилась плоть. Просияние человеческой природы во Христе есть просияние всей человеческой природы в ее Начатке. Таким образом, Слово чрез воплощение снова становится («создается») в начало путей, – потому и именуется Первородным… Господь «стал братом нашим по подобию тела», и Его Плоть «прежде иных спаслась и освободилась»… Как «сотелесники Его», и мы спасаемся, или оживотворяемся, «потому что плоть наша уже как бы не земная, но Самим Божиим Словом приведенная в тождество со Словом, Которое ради нас плоть бысть»… Искупление и спасение совершилось не только в Воплощении. Оно продолжалось во всей земной жизни Господа. Господь двояко явил Свое человеколюбие: уничтожил смерть, обновил естество и – «явил Себя в делах», показал, что Он есть Отчее Слово, Вождь и Царь вселенной. Своим видимым явлением Господь показал людям, отпавшим от мысленного созерцания, невидимого Отца. Исполнением закона Он снял с нас клятву и осуждение закона. Но «тление не могло быть прекращено в людях иначе, как только смертью», и потому собственно в смерти надлежит видеть «последнюю цель» спасительного Воплощения… «Для принятия смерти имел Он Тело, и не прилично было воспретить смерти, чтобы не воспрепятствовать и Воскресению»… Крестная смерть была «приношением сходственного», исполнением общего долга. Но «Тело Господа» не могло быть удержано смертью и – воскресло; «чудным образом в одном и том же совершилось двоякое: и смерть всех приведена была в исполнение в Господнем Теле, и уничтожены в нем смерть и тление ради соприсущего в нем Слова»… Господь умер не по немощи естества, но по воле, ради общего Воскресения, «не Собственною смертью сложил с Себя это Тело, но принял смерть от людей, чтобы и эту смерть, коснувшуюся к Телу Его, истребить совершенно». Тело Господа не видело тления и воскресло всецелым, ибо было Телом самой Жизни. Смерть Господа была действительной смертью, но недолгою: «Тело Свое ненадолго оставил Он в таком состоянии, только показал его мертвым от приражения к нему смерти и немедленно воскресил его в третий же день, вознося с Собою и знамение победы над смертью, то есть явленное в Теле нетление и непричастность страданию». И во Христе воскресло и вознеслось и все человечество, – «через смерть распространилось на всех бессмертие». Восстал от гроба Господь «в Плоти обоженной и отложившей мертвенность», прославленной до конца, – «и нам принадлежит сия благодать, и наше это превознесение», и вводимся мы уже в небесную область, как сотелесники Христа… Учение св. Афанасия об искуплении есть в целом учение о Воскресении, о воскрешении человека Христом и во Христе.