Анималотерапия

Елена Зайцева

(1 голос)

0 0

Аннотация: «А ГОВОРИТЬ МНЕ МОЖНО? А ПИТЬ?» – вывела Яна красным карандашом во весь альбом и отправилась с этим «транспарантом» на сестринский пост.

Книга добавлена:

12-01-2023, 12:50

132

Содержание

Начало

Читать книгу "Анималотерапия"

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 28

АНИМАЛОТЕРАПИЯ

«А ГОВОРИТЬ МНЕ МОЖНО? А ПИТЬ?» – вывела Яна красным карандашом во весь альбом и отправилась с этим «транспарантом» на сестринский пост.

Пост был буквально в двух шагах, напротив. Только что принявшая смену медсестра, кругленькая Диля, мечтательно покачивалась на стуле. На столе горела лампа, хотя уже рассвело. «На завтрак! На завтрак!» – зазывала санитарка, но Яна совсем не спешила попасть на этот самый завтрак. Есть не просто не хотелось, есть бы и не смоглось. Вечером Яне удалили (здесь все говорили: выдрали) гланды, и теперь было больно глотать, больно говорить и даже покашливать!

Она обнаружила это сразу как проснулась. По палате опять носились, ей хотелось возмутиться – «Как вы надоели!», но вместо «как» получился какой-то «кряк». А потом она кашлянула и схватилась за горло...

Похоже, никто этого и не заметил. Захарченко возилась с сотиком. Колмановская и Юсупова отламывали форточку (чтобы не заставляли закрывать – в палате стояла страшная духота, батареи буквально кипели). Фролову не было ни видно ни слышно, наверно, в одеяле зарылась. Машуков (опять он! топал бы к себе в палату!) продолжал носиться между тумбочек и кроватей, а Вичка продолжала его догонять. Проделывали они это в полном молчании и даже как-то хмуро – видимо, Машук снова что-нибудь натворил, а Вичка являла собой возмездие. Возмездие было неизбежно: Вичке, как и Яне, двенадцать, а Машуку – девять-десять (всем говорит, что десять, но все говорят, что девять), в общем, малышня. Его даже в первую палату положили, к малявкам. Но там ему, естественно, не лежится, а старшие пацаны его к себе не пускают, и вот, он снова здесь!

Яна смотрела на эту беготню совершенно стеклянными глазами. Хотелось пить. И чтобы она, Яна, оказалась дома! Навернулись слёзы – но и плакать не было никакой возможности. Как только в глазах защипало, эти «щипки» побежали и к горлу.

Что же делать, когда ничего делать нельзя?!

И тут Машук налетел на Вичкину тумбочку – бумс! Альбом, карандаш, ещё карандаш, ещё, и ещё – они падали и падали, а Машук и его «возмездие», наоборот, остановились.

Яна, прямо с кровати, потянулась к альбому...

– Ты рисовать, что ли, будешь? – удивилась Вичка.

– М-м, – поморщилась Яна (зря промычала – горло!) и крупно написала: «А ГОВОРИТЬ МНЕ МОЖНО? А ПИТЬ?».

Замечтавшаяся Диля, конечно, заметила Яну. Но трёхлетний опыт работы и двадцатитрёхлетний – жизни, говорили: когда кто-то нуждается в тебе, а не наоборот, это его проблемы. Поэтому Диля продолжала раскачиваться на стуле. Яна постояла-постояла – да и сунула свой «транспарант» ей прямо под нос. Диля дёрнулась и, не удержав равновесия, вместе со стулом рухнула прямо на спину. «Ай!..» – только и успела зазихнуть Яна (зря! горло!)...

– Ну и как наказывать такую взрослую девочку? Да ещё и после операции? – размышляла вслух старшая медсестра, поглядывая на Яну. На Дилю ей смотреть не хотелось: серьги по килограмму, ногти по километру, а работать девица совершенно не желает! В прошлый раз прямо у неё из-под носа дети утащили фурацилин и «расфасовали» его по горшкам в туалете. А эта история с санитаркой, которая чуть не заставила мыть полы температурящую Фролову? Фролова, видите ли, сок опрокинула. Как объяснить Диле, что это её, Дилина, забота, чтобы температурящие – с градусниками, а не со швабрами? Тряпки – санитаркам, а не детям с гайморитом?

– Болит? – спросила старшая.

Яна покрутила головой – нет. (Горло продолжало болеть. Это была какая-то тюрьма, только изнутри. Никуда от неё не денешься. Но разве это расскажешь? Да ещё и молча?)

– Вот видите! – обрадовалась Диля. – Пусть идёт халат стирает!

Собственно, в халат всё и упиралось. Дело в том, что в Дилиной семье работал тот, кто не сумел отвертеться. Но увы и ах, отверчиваться так же искусно, как это делали братья-сёстры, она так и не научилась. Пытаясь увильнуть, Диля делала такое глупое лицо, что мать считала её дурой, а отец жалел. Жалел – и тоже считал. Пожалуй, только эта жалость и помогала Диле нет-нет да ускользнуть. А вот старшая медсестра лоротделения, Казакова Любовь Алексеевна, моментально распознавала это глупо-отлынивающее выражение, и тогда – пощады не жди. Делай это, делай то, работай, Диля, ты ведь на работе! Но по части этого халата Диля решила идти до конца. Виновницу к ответу, т.е. – стирать!

Диля упала неудачно, и вовсе не потому что ударилась, этого-то она как раз не боялась. Она порядком испачкалась (вон какая жирная ржавая полоса!), проехавшись по полу в том самом месте, где не хватало куска линолеума. Да это какой-то зловещий план по её опрокидыванию, подкидыванию ей лишней работы! Третья палата и не на такое способна!

Третью палату Диля не любила особенно. Туда определяли старших девочек и, как назло, редкая из шести коек пустовала. Ох уж эти старшие девочки!

– Их вообще расселить надо, у них не одно так другое! – Халат виновато покачивался на её пухлом наманикюренном пальчике.

– Расселить... – задумчиво повторила Казакова.

– Все ещё спали, а в третьей – уже носились! – Видя, что старшая задумалась, Диля решила, что вот-вот – и страшный заговор третьепалатовок станет очевидным, и заговорщиц (может быть, даже всей палатой) отправят стирать, сушить и гладить! – Никакого порядка, ну правда, Любовь Алексеевна! Невозможно работать...

Яна стояла, уткнувшись глазами в рисунок на полу. Она представляла, что вот эти два ромба – два огромных корабля: Диля и Любовь Алексеевна. А вот этот маленький кубик между ними – она, Яна. Малюсенькая лодочка. Один корабль гудит капризно и назойливо, прямо-таки звенит, а другой ему – нехотя – отвечает. И оба страшно высоки – страшно далеки вверх! – лодочка плещется где-то там, внизу, у самых их ватерлиний...

При упоминании о беспорядке Казакова нахмурилась. Ей, старшей, подчинённые жалуются на «невозможность работать», и это уже ЕЁ работа – разобраться в том, что им не по силам. С другой стороны – ну а как тут разберёшься? Вряд ли это Яна «носится и ржёт», а на таких, как Колмановская, управы нет. История же с этим халатом – вообще глупость какая-то. И со всем этим надо было что-то – хоть что-то! – делать...

Мимо продефилировала Захарченко. До сих пор в пижаме! До сих пор не на завтраке! Старшая вздохнула. Ещё раз глянула на Яну, на капризно-требовательную Дилю и решила остановиться на некой полумере – паллиативе, как говорят врачи.

– Вот что, – сказала она. – Иди-ка, Яна, собирай вещи. В пятую палату перейдёшь. Там никого, на любую койку...

– А халат? – недоумённо изогнулась Дилина бровь.

– А халат, Диларам Жановна, надевайте. Надевайте-надевайте. После смены постираете, – Казакова всегда называла Дилю на «вы» и по имени-отчеству, отдавая столь ненавистные ей распоряжения.

– Кто «постираете»? Я? – надулась Диля.

– Да, вы, – сухо подтвердила старшая. – Халат ведь ваш?.. Да вам вообще свойственна халатность, – напомнила она надувшейся Диле, ещё раз профессионально-участливо глянула на Яну и направилась куда-то по своим неисчислимым делам. Одна только аварийная вторая палата чего стоила!

Яна с большим пакетом в руках опасливо переступила порог левой секции. Было очень тихо и очень светло.

Всего в отделении – восемь палат, половина «правые», половина «левые», а между ними – холл. В левой части Яна ещё не бывала.

Всё здесь было как в правой – и всё не так. Стены тоже голубые, но светлее (это потом уже Яна поняла, что на окнах нет шторок и поэтому коридор такой светлый). Палаты расположены так же – но зеркально, «наоборотно», а на месте сестринского поста – стол с невысокими бортиками. «Малышей пеленать», – догадалась Яна. Про малышей рассказала Колмановская. Не рассказала – проорала...

Когда Яна собирала вещи, Вичка, по обыкновению открыв рот (а точнее, по обыкновению не закрыв, просто у неё нос никогда не дышит), минуты две с интересом наблюдала и, наконец, не выдержала:

– Выписываешься?

Яна пожала плечами. Какие всё-таки люди... странные! Ну не может она говорить. Сейчас – не может. И головой мотать надоело. Даже и не то чтобы надоело, а просто – зачем отвечать на то, что и спрашивают-то неизвестно зачем? Вичку надо было Варварой назвать. Любопытной Варварой, которой на базаре нос оторвали... «Ну точно, – усмехнулась про себя Яна. – Поэтому ей и приходится ртом дышать!». Заходя в столовую, Вичка непременно интересовалась: «А чё на обед?», хотя столы были накрыты, а когда её звали в процедурную, изумлялась: «В процедурную?!». Даже Вичкины рисунки (Вичка любила не рисовать, а срисовывать) были какими-то переспрашивающими: весёлый щенок с открытки превращался в щенка озадаченного («Чего мне веселиться?»), томная Снегурочка с календаря – в какую-то вопросительную Снегурочку, и даже солнечная улица с чайной рекламы начинала сомневаться в своей замечательной погоде...