Шикша

Глава 4</p>

<p>

</p>

Аннушка охнула и заторопилась на кухню, хлопотать с ужином. Я-то уже поела и теперь не знала - выходить к людям или сидеть и дальше в камералке*, сославшись на мой "вшивый" карантин. В общем, зависла я капитально, обдумывая, как же поступить правильно. Но эту проблему уже решили за меня: в камералку ввалился огромный бородатый мужик в замызганной спецовке. Он на ходу вытирал мокрые руки куском полотна, затем уставился на меня:

- Показывай, - велел он мрачно.

- Что показывать? - не поняла я.

- Вшивость проверю, - лаконично ответил мужик и отбросил полотно на лавку.

Я поняла, что это и есть пресловутый Колька и послушно стащила косынку с головы (я выпросила у Аннушки платок, чтобы не позориться "вазелиновыми" волосами перед мужиками).

Колька передвинул лампу на столе поближе и заглянул ко мне в голову:

- Твою ж мать! - заругался он (точнее он заругался более категорично, но я не буду повторять все те слова). - Что у тебя с тыквой?

- Волосы давно не мыла, - извиняющимся тоном попыталась оправдаться я.

- К херам мне твои волосы! - рявкнул Колька, - ты где так бестолковку свою разнесла? У тебя же чуть мозги наружу не вылетели! Да тут же швы накладывать надо! И срочно! Еще и грязи туда затащила, вон воспаление уже пошло...

Он еще долго возмущался моей тупостью, Аннушкиной тупостью, мировой бабской тупостью вообще и, в частности, опять прошелся конкретно сперва по мне и Аннушке, затем заодно досталось еще каким-то Люське и Катьке. В заключение Колька очень нелицеприятно отозвался о всей нашей геологической экспедиции, и особенно при этом почему-то подчеркнул тупость Уткина.

- А где Уткин, кстати? - спросил он внезапно, продолжая вертеть мою голову то ближе, то дальше к лампе (меня чуть не укачало от этого). - У меня к нему есть ряд принципиальных вопросов. На пример, по поводу "стерилизации" лисы.

- Не знаю, - ответила я.

- В смысле ты не знаешь? Вы вместе ушли в разведку, а ты и не знаешь.

- Я очнулась, когда тонула на болоте, - поведала Кольке я, - меня спас охотник. Дал куртку и сапоги. Показал дорогу сюда. А больше я ничего не помню. Вообще ничего, что было до этого. Даже как меня зовут - я узнала уже тут, от Аннушки.

- Хорош заливать! - Колька резко отпустил мою голову и недоверчиво скривился. - Петровну ты же помнишь.

- Нет, Аннушкой ее какой-то Митька называл, - ответила я, - я просто услышала, вот и знаю теперь.

- А-а-а-а... вот, значит, как! Значит, Митька назвал ее Аннушкой? - прищурился Колька и выматерился. - Вот сучонок...

Я прикусила язык. Похоже сболтнула лишнего. Но кто ж знал.

- Ты правду говоришь? - опять переключился на мою потерю памяти Колька.

Я пожала плечами. Мол, хочешь верь, хочешь нет.

- Так, сиди здесь! - велел Колька, - я Бармалея кликну.

Он выскочил наружу из камералки. Я осталась сидеть одна и всё думала, что какая-то ерунда получается.

Минут через пять он вернулся. С ним был еще один человек. Почему-то изначально я решила, что "дон Педро" и есть Бармалей, но я ошиблась. Бармалей, он же Иван Карлович Шульц, был приземистым, почти квадратным мужчиной, столь густо заросший рыжеватой растительностью, что среди дремучей кудрявой поросли было видно только мясистый нос и цепкие черные глаза.

- Рассказывай, - велел он тихим голосом и у меня аж мурашки забегали по коже.

Я повторила свою историю.

Повисло молчание.

Мужики сидели, "разговаривая" молча, одними глазами. Наконец, когда играть "в гляделки" им надоело, Шульц сказал:

- Мда. Странно, - и добавил, обращаясь к Кольке, - а ты что скажешь?

- Судя по форме раны, имел место сильный удар предположительно тупым орудием - камнем или дубиной, - начал Колька, опять схватив мою голову в тиски своих ручищ и вертя ее туда-сюда к свету лампы. - Рана серьезная. Так что амнезия вполне может быть. Или же налицо злостная симуляция. Но тогда всё равно остается вопрос - кто ей так разнес голову?

- Сама могла? - коротко уточнил Шульц и так зыркнул на меня, что я сразу поняла, почему все называют его Бармалей.

Колька отрицательно покачал головой.

- А удар при падении?

- Исключено, - вздохнул Колька. - Угол другой.

- Ладно, - кивнул Бармалей и развернулся к мне, - а ты, Горелова, напишешь всё, что здесь наговорила, на бумагу.

Я кивнула.

- Теперь по остальным. - сказал Бармалей Кольке, - Нужно послать пару ребят проверить, что там случилось.

- Да кого мы пошлем? - возмутился Колька, - все и так после этого забега не отошли, куда опять в такую даль переть?!

- А если там случилось что? - спросил Бармалей своим невозможно тихим и острым как скальпель голосом.

- Если что и случилось, то мы уже ничем им не поможем, - недовольно отрезал Колька, он явно не боялся спорить с Бармалеем. - А уставших людей туда-сюда по тайге гонять - тоже не дело.

- А если им нужна помощь? - поставил точку в разговоре Бармалей.

Колька недовольно фыркнул, но правоту его нехотя признал.

- В общем так, - сказал Бармалей, - сейчас ужинать, мыться-отдыхать. Завтра рано с утра выдвигаемся на дальний участок. Пойдут Рябов, ты, Фёдоров, Михайлюк и Иванов. И, само собой, Игната с вами отправим.

- Так в лагере тогда почти никого не останется, - попытался возразить Колька.

- Я так сказал, - припечатал Бармалей, отметая все возражения.

- А можно я тоже пойду? - вякнула я.

- Сиди уже! - Колька и Бармалей синхронно развернулись ко мне и рыкнули одновременно совсем недобрыми голосами.

В общем, не взяли меня.

Примерно через полчаса вернулся Колька и притащил еще две лампы и чемоданчик с инструментами. Следом шла Аннушка, которая все время горестно вздыхала и несла таз с горячей водой.

Колька опасной бритвой соскреб мне все волосы на затылке и немного с правой части головы, обработал рану и принялся накладывать швы. Я старалась не орать, но всё равно было капец как больно, и я орала со всей мочи.

- Да заткнись уже ты! - шикнул на меня Колька, - весь лагерь перебудишь. Еще два стежка осталось.

- Не могу! - сквозь слёзы всхлипнула я. - Не надо больше. Пожалуйста-а-а... Больно же...

- Может, спирта ей дать? - влезла сердобольная Аннушка, которая ассистировала этому живодёру.

- Ага! Хуирта! У нее травма башки, возможная амнезия, так ты ей дай еще спирта! - рявкнул Колька, - и кто тебе такую дурь в тыкву воткнул? Хочешь, чтобы она голышом по лагерю потом бегала и пальму искала?

- Зачем пальму? - не поняла Аннушка.

- Ты же коммунист, Анна Петровна! - вызверился Колька и больно воткнул иголку мне в голову, так, что я аж подпрыгнула почти до потолка и взвыла не своим голосом.

- Да тихо ты, Горелова! Мешаешь же! - не обращая внимания на мои мучения, Колька продолжил диалог с Аннушкой, - так разве ты диалектический материализм уже забыла, Анна Петровна? Или ты не знаешь, что человек произошел от обезьяны, а обезьяна, соответственно, спустилась с пальмы. Поэтому, когда наша Зойка выпьет спирта при такой травме головы, то вполне возможен обратный процесс - превращение человека в обезьяну. Вот и придется ей срочно искать в тайге пальму, чтобы эволюционировать обратно согласно классическому канону. Теперь понятно?

Не знаю, что ответила ему Аннушка, но тут Колька так глубоко вонзил проклятую иглу в мою несчастную голову, что меня прямо подбросило.

- Ну всё, всё, - успокоительно сказал Колька, наконец-то соизволив обратить на меня внимание. - Сейчас только завяжу.

Я скривилась, утирая слёзы.

- А ты, в принципе, молодец, Горелова, - заявил в конце процедуры Колька вполне нормальным голосом, - не каждый мужик выдержит без обезболивания накладывание швов на голову.

- Так вы же говорили, что это элементарно и все легко переносят, даже дети, - обиженно припомнила я его же слова, небрежно сказанные мне в самом начале операции.

- Ну, мало ли что я тебе говорил, - дипломатично увильнул Колька, - тем более это еще когда было...

- Полчаса назад, - укоризненно буркнула я.

- Ну, нету у меня анестезии, нету, - беззлобно проворчал Колька и обрезал нитки, - Так что сейчас еще повязочку сделаем и можешь идти спать. Но старайся на эту сторону не переворачиваться.

- Так мы сейчас еще в баню пойдем, - влезла Аннушка.

- Какую еще баню? - не понял Колька и даже марлю резать перестал.

- Которую Митька сейчас топит, - простодушно пояснила Аннушка, - сперва мы с Зойкой и Ниной Васильевной сходим, а потом мужики пойдут. Как обычно. Мы же всегда быстро моемся, это вы до утра там сидите, спирт трескаете и песни поете.

- Горелова в баню не пойдет, - категорическим голосом отрезал Колька. - Я ей только швы наложил, воспаление еще не прошло, у нее полголовы разхерачено, а ты её сейчас в жару потащишь и что потом будет, понимаешь?

- Пальму будет искать? - прошептала Аннушка, бледнея.

- Молодец, - кивнул Колька и обернулся ко мне, - мыться теплой водой можно. Голову не мочить, пока не разрешу.

- И как долго? - расстроилась я.

- Недели две, как минимум, - ответил безжалостный Колька. - А там посмотрим.

- Но я же не могу столько волосы не мыть, - чуть не расплакалась я, - У меня уже вся голова чешется невыносимо и зудит. Скоро сплошная короста будет.

- Ну так не надо тогда было голову разбивать, - отмахнулся Колька и добавил категорическим тоном, - Всё. Я сказал - две недели.

Аннушка сочувственно вздохнула.

- А можно вас тогда попросить? - сказала я Кольке, - Вы не могли бы сбрить мне все остальные волосы?

- Да ты что? - охнула Аннушка. - Лысая что ль будешь?!

- Волосы и так грязные, - ответила я, - а за две недели будет еще хуже. Отмыть я их потом вряд ли смогу, а грязь в рану занести вполне можно. А так я всё равно ведь буду в платке ходить.

- Хм, логика тут есть, - согласно кивнул Колька, опять доставая опасную бритву, - Точно не передумаешь?

- Брейте, - вздохнула я и наклонила голову.

Буквально через минут тридцать я уже шла следом за Аннушкой, сверкая свежевыбритой головой с белой марлевой повязкой в разводах от зелёнки, и была похожа на раненого красногвардейца. Еще и уши у меня оказались оттопыренные, так что вид я имела совершенно придурковатый. Во всяком случае именно так мне сообщил доктор Колька, когда завершил процедуру моего кардинального преображения.

Кстати, как поведала мне Аннушка Петровна, Колька оказался совсем не доктором, а фельдшером, но иметь даже такого врача в экспедиции - большая удача.

А помыться, я таки помылась. Правда в баню мне ходить Колька категорически запретил, но Аннушка велела Митьке притащить ведро горячей воды на полевую кухню и там, за ширмочкой, я вполне себе неплохо помылась.

Уф, какое же это блаженство, когда ты не мылся много-много дней, наконец, пройтись по себе мочалкой с мылом "Ландыш", оттирая всю многодневную въевшуюся грязь, до скрипа. Колька, кстати, дал мне пузырек зеленки и велел после помывки намазать все ссадины и порезы. А пузырек потом вернуть ему.

После помывки я, чисто вымытая и абсолютно довольная, выносила грязную воду в тазу вылить на улицу. Для этого нужно было пройти через всю полевую кухню.