Оксана

Лидия Георгиевна обожала смотреть телевизор вместе с нами - по-семейному, как она выражалась. При этом всегда норовила плюхнуть свою тощую задницу на наш диван непременно между нами, строго по центру. У неё, видите ли, особенности зрения, нельзя смотреть телевизор сбоку...

А ещё Лидия Георгиевна везде оставляла свои вещи. Расческу, платочки, косметичку, книжку... А потом у неё возникала срочная необходимость что-нибудь из этого забрать из нашей комнаты и непременно в самый неловкий момент.

В один прекрасный день - помню, это была среда,- Лидия Георгиевна изволила принять душ раньше обычного. Я быстро прошлась по нашей с Игорёшей комнате, внимательно разыскала и собрала все её вещи, отнесла к ней в комнату. И закрыла нашу дверь на замок. Изнутри. Потому что не хотела, не хотела, не хотела в самый пикантный момент бесцеремонно распахнутых дверей и громогласных фальшивых извинений: Я на минуточку, мне только заколку для волос забрать... Почему в своём доме я не могу побыть со своим же мужем хотя бы пару часов ОДНА?!

Лидия Георгиевна вышла из ванной и привычно бухнула в наши двери. Не поняла юмора насчёт закрытого замка. То, что она сделала потом, до сих пор не укладывается в рамки здравого смысла. Если закрыто, значит, нечего ломиться, разве не так? Особенно к молодой паре вечером. Но Лидия Георгиевна рассудила иначе. Она остервенело забарабанила ладонями в стёкла:

- Дети! Что с вами?! Откройте! Что случилось?! Вы живы?!

Дальше произошёл мерзкий, гадкий, безобразный скандал. Лидия Георгиевна стонала и закатывала глаза. Лидия Георгиевна хваталась за сердце, пила корвалол и валерьянку. Лидия Георгиевна вопрошала небеса, за что ей такое наказание в виде очередной хамки-невестки. Лидию Георгиевну уложили в постель, укрыли, положили в ноги горячую грелку. Лидия Георгиевна размазывала по щекам слёзы и выражала желание поскорее умереть, лишь бы не досаждать молодым своим присутствием. И так далее, и тому подобное, весь длинный список, мне суждено было вызубрить его наизусть...

И уже не забыть. Родные серые глаза, выцветшие в белые от бешенства бельма. Мой судорожный лепет в ответ. Наивный вопрос, когда Лидия Георгиевна наконец уедет к себе, кажется, она живёт в Павловске? Сухая отповедь, что мама продала квартиру и только благодаря этому стала возможной ипотека; мама будет жить теперь с нами, потому что жить ей больше негде и не с кем, сын у неё только один. На вопрос, почему же ты не сказал об этом раньше, дорогой, прилетело резкое: мы не собираемся отчитываться перед тобой за мамину квартиру! После чего была брошена фраза, которая впоследствии звучала не раз:

- Любишь меня, люби и мою маму.

'Не нравится - уходи', невысказанное, и от того ещё более обидное, повисло в воздухе и там осталось.

Много чего ещё было по мелочам, мелких меленьких подлостей, неприятностей, но я любила и верила. И ждала и надеялась, что всё образуется, нужно только немного потерпеть... уступить, перемолчать, не обратить внимания... и всё образуется, всё наладится само собой.

Наивная.

Когда на меня неожиданно свалилось наследство, Лидия Георгиевна вмиг сделала стойку, сразу учуяв поживу. А Игорёша, доказывал, что уж вот тогда-то мы погасим долг перед банком и заживём. Его 'заживём' я поняла так, что сможем наконец-то родить ребёнка, хотя о ребёнке разговора не шло вовсе. Это я, я услышала лишь то, что сама хотела услышать! И понеслась к сестре, задрав хвост: требовать свою долю. До сих пор аж в затылке свербит, от стыда.

Почему передумала...

В двух словах: выждала удобный момент и, пока никто не видел, пробралась в святая святых нашей квартиры: в комнату Лидии Георгиевны. Там, в ящике из-под обуви, на нижней полке зеркального шкафа, хранились документы. Игорёшины паспорт и свидетельство о рождении, моя зарплатная карточка, ИНН старого образца, на листе с голографическим кругляшом... Документы на квартиру. Кредитный договор и право собственности.

Собственником значилась Лидия Георгиевна. Кредитный договор, впрочем, тоже был на неё.

Очень аккуратно я положила документы на место. Пальцы не дрогнули. В голове стало пусто и звонко. День за окном, весенний и тёплый, внезапно показался зимними сумерками. Чувства словно обрезало: не было ничего. Я не ощущала ничего. Ни радости, ни горя, ни обиды. Даже ненависти не было. Лишь пустота, подмявшая душу. Впору испугаться этой пустоты, но страха не было тоже.

Пошла в банк на полном автомате и аннулировала платёжное поручение. Сказала ещё, что потеряла карточку и прошу ее заблокировать, а к счёту выпустить новую. Мобильный банк привязан к моему телефону, так что Игорёша не скоро узнает, что та карточка, в коробке из-под обуви, недействительна. По крайней мере, до очередного платежа по кредиту. То есть, в запасе есть ещё две недели...

Вернулась домой, включила телевизор, завернулась в плед и так сидела до вечера. Мыслей не было, эмоций не было, ничего не было. Воздуха не хватало.

Чай пить - с ними!- отказалась наотрез. Игорёша хмурился, злился, обозвал меня дурой. Потом начал рассуждать о причинах, по которым я не хочу пить с ними чай. Не хочу мыть посуду, не хочу уважать пожилого человека... Лидия Георгиевна язвительно встряла:

- А может, у неё глисты?

Я почти увидела её застывшее в презрительной гримаске лицо, поджатую нижнюю губу, набрякшие веки. Пустота дрогнула, на миг принимая огненный канон чистейшего бешенства. Меня взметнуло с кресла, но я всё же сумела укротить родившуюся в пальцах бешеную дрожь. Только убийства с отягчающими не хватало! Медленно, нарочито медленно взяла сотовый.

- Мне надо позвонить сестре, - сказала ровным голосом.

Ту-ут, ту-ут, усталое Линкино 'Да?'.

- Лина, я насчёт квартиры...

Лидия Георгиевна кивала мне со своего конца стола, щурила глазки.

- Я слушаю.

- Лина, прости, я... - и как с обрыва в реку, в ледяной чёрный омут:- Лина, квартиру мы продавать не будем. Что? Просто не будем, и всё. Я передумала. Прости, не могу сейчас разговаривать. Потом обсудим.

Немая сцена.

- Я перепишу долю на своего ребёнка,- в полной тишине отчеканила я, особенно выделив слово 'своего'. - Когда он родится.

Эффект разорвавшейся бомбы. Крики. Угрозы. Вопли. Конвульсии Лидии Георгиевны. Пустота вновь запеленала меня тугим коконом, я впервые смотрела на умирающую свекровь с полным безразличием.

- Что ты стоишь и смотришь, сука! - гневно крикнул Игорь.- Помоги маме!

Я усмехнулась и набрала на сотовом: ноль, три, ноль.

Скорая приехала минут через пятнадцать.

Суровый врач в компании с медсестричкой изолировали Лидию Георгиевну в её комнате, что-то там с нею делали, сняли ЭКГ. Вердикт был прост: сердце в норме, лёгкие в норме, экспресс-анализ мочи - норма. Пожилой женщине необходимо наблюдение у невролога, возможно, курс успокоительных препаратов, но это уже не к скорой, это в поликлинику к специалистам, направление сейчас выпишем...

Я слушала с окаменевшим лицом. Слушала и понимала, что на показные истерики этой кошмарной женщины я потратила своего ребёнка. Любушку-Любовь, наше солнышко, светленькую нашу девочку, нашу мечту, которой не дали взлететь...

... Две недели ледяного ада и очередное потрясение - моя зарплата вся, как она есть, осталась на моей карточке, снять с которой не получилось ни копейки. Старая заблокирована, новую ещё не выпустили. Как, ты посмела подать заявление на новую карточку?! Посмела, ответила я и взяла в руки сотовый. Лидия Георгиевна посмотрела на сотовый, потом на меня, потом опять на сотовый и замолчала.

- Мне нужны деньги,- отрывисто сообщил Игорь через несколько дней.

Стоял у окна. Летнее солнце отчёркивало золотой линией его правильный профиль, поджигало рыжиной светлые волосы. Красив, ничего не скажешь. Красив.

- Если мы не выплатим долг, у нас отберут квартиру. Из-за твоей дурной прихоти...

- У нас?- переспросила я.- Да?

Не выдержал, обернулся. Я смотрела в его лицо и понимала, что тот человек, которого любила, тот человек, что когда-то нёс меня на руках по мосту и катал на катере в летние ночи, и целовал напропалую до утра, не стесняясь прохожих, и мечтал о нашей доченьке Любушке и... и... и... целая тьма этих 'и'... одним словом, тот человек давно умер. У этого, что стоит сейчас передо мной, то же лицо и тот же цвет волос, даже голос такой же, но это не он. Это кто-то другой, чужой, далёкий и, чего уж там, страшный.

- Квартира принадлежит твоей матери, Игорь. Пусть она за неё и платит.

- Она копалась в моих вещах!- гневно взвизгнула Лидия Георгиевна, по обыкновению своему влезая в наш разговор. - Говорила же я тебе, сынок, говорила! Эта девка доведёт до беды!

- Сволочь,- тихо сказала я.

- Что...

- Зачем вы приехали?- Пустота наконец-то взорвалась криком:- Зачем вы приехали, зачем? Вы же всё испортили! Где мой ребёнок, Лидия Георгиевна? Где наша с Игорёшой дочь? Почему, почему вы вообще... и сидели бы в своем Павловске! Сволочь!

Хлёсткая боль, как ожог. И это тоже в памяти навсегда: рука с проклятой родинкой на запястье, горящая щека.

Игорь ударил меня

- Извинись перед матерью,- тихий, но бешеный по оттенку голос.- Извинись сейчас же, дрянь.

Я попятилась. Стёкла отзывались на громогласные рыдания Лидии Георгиевны тонким дребезжанием. Я отшагнула ещё. Ахнула дверью, кинулась в коридор, дёрнула с крючка сумочку. Сунула ноги в балетки и выскочила в коридор. Сердце ухало толчками, я ждала Бог знает чего - резкого окрика, погони, может быть, ещё одного удара.

Не дождалась.

--------

Я возила ложечкой по столу, по изгибам узора виниловой скатёрки.

- Примерно как-то так, Лина,- сказала наконец.- Я... передумала.

Сестра накрыла мою руку своей. Молчала.

- Я не понимаю!- прорвало меня.- Ничего не понимаю! Ведь он же любил меня! Любил. Когда у тебя родились дочки, он же говорил мне, что мы - следующие! Ты бы видела, с каким лицом он это говорил! Человек не может так притворяться. Скажи, что не может! Скажи.

- Не знаю, Оксашка,- тихо выговорила Лина.- Чужая душа - лес тёмный, поди разберись.

Кухонные часы, будильник непомерной древности, большой, громоздкий, с красной крышей, памятный ещё по детству, громко тикали, отмеряя равнодушное время.

- Что ты хочешь?- спросила Лина.- Мне можешь не отвечать, ответь себе. Если любишь, если не можешь жить без своего Игоря,- беги к нему. Падай на колени, проси прощения. Восстанавливай семью.

- Только в одном случае,- яростно выразилась я.- Пусть его мать куда-нибудь денется!

- Никуда она не денется, и ты это знаешь.

- Я бы вернулась к нему, если бы он убрал её к чертям собачьим!

- Ты же понимаешь, что это невозможно.

'Любишь меня, люби и мою маму'. Да. Я понимала...

- Как он мог так измениться? Ну как? Он же любил меня! Мечтал о дочери... Проклятье, почему я сама не сообразила убрать эту проклятую спираль ! Поставила бы перед фактом и родила, безо всяких планов. Может быть, тогда ничего не случилось бы...

- Не факт,- покачала головой Лина и пояснила:- Грудничок - источник громадного напряжения в семье. По всем пунктам. А твой Игорёша, прости, не привык напрягаться. Что уже говорить о Лидии Георгиевне!